Четверо гарсонов, очень похожих на Бонифация, хлопотливо бегали вокруг столов, подавая вино.

У очага наблюдал за жареньем толстяк, но из всей его фигуры видна была одна спина. Все это было освещено, кроме огня очага, лампами в три рожка, висевшими на потолке.

Капитан вошел, звеня шпорами, волоча за собой рапиру и не обращая внимания на сердито посматривавших на него посетителей.

Остановившись у прилавка, он снял шляпу и любезно поклонился хозяйке.

— Здравствуйте, Фаншета, дитя мое! — приветствовал он ее. — Как поживали в продолжении пятнадцати — двадцати лет, что мы с вами не виделись?

Женщина вздрогнула, точно увидав привидение, внимательно посмотрела минуты с три на странного посетителя, потом вдруг подняла руки к небу и, бросившись, как сумасшедшая, в объятия капитана, стала обнимать и целовать его, плача и смеясь.

— Возможно ли! — воскликнула она. — Вы! Это вы!

— Должно быть, милое дитя, — произнес он, отвечая ей скромными ласками, — постарел, переменился я немножко, но в душе все тот же.

— Я бы вас из тысячи узнала, ей-Богу, вы совсем не настолько переменились, как говорите!

— Полно льстить, душечка, — отвечал он, смеясь. — А Грипнар?

— Вот он! — она указала на толстяка перед очагом, не шевельнувшегося даже посмотреть, что случилось.

Между тем посетителям, большая часть которых была завсегдатаями трактира, стало досадно, что такая осторожная с ними хозяйка с восторгом бросилась на шею этому верзиле, которого они никогда не видали; сначала они точно онемели от удивления, но потом начали грозно перешептываться и наконец дали полную волю своему бешенству.

Человек пять, похрабрее, встали, осторожно оставаясь за столом, как за валом, и стали громко кричать, посылая капитану далеко не лестные эпитеты.

Сначала капитан не обратил внимания на шум, но наконец заметил, что крики относились к нему, холодно обернулся, смерил глазами противников и улыбнулся своей обычной насмешливой улыбкой.

— Это что значит, дурачье? — вскричал он голосом, который сразу покрыл крики. — Не окатили ли вас вдруг святой водой, что вы так взволновались и так страшно гримасничаете? Черт побери, господа! Не угодно ли вам немножко утихнуть, или мне придется взять на себя труд образумить вас?

Великолепная речь капитана произвела совершенно не то действие, которого он ожидал. Крики перешли в рев; пьяницы вскочили и, вооружившись жбанами, кружками, тарелками, собирались броситься на общего врага. Однако в последнюю минуту они вдруг приостановились и как будто советовались между собой взглядами.

Короче сказать, их пугала длинная рапира капитана, хотя он еще и не вынимал ее из ножен.

— Ventre de biche, господа! — сказал капитан, нимало не волнуясь. — Порядочные вы неучи, надо вам сказать! Так разве нынче принимают приезжих в добром городе Париже?! Так как вам угодно, чтоб я вас проучил, — не беспокойтесь, я беру это на себя, и вы долго сохраните об этом уроке трогательное воспоминание!

Говоря таким образом, капитан схватил своими длинными, мохнатыми руками — с баранью лопатку шириной каждая — ближайший к прилавку стол, поднял его, как перышко, хотя он был очень тяжел, и сразу опрокинул на своих противников со всеми блюдами и жбанами, которые на нем стояли.

Пьяницы, испуганные такой неслыханной силой, бросились бежать, толкая друг друга и вереща от боли. А капитан покатывался со смеху.

Хозяйка гостиницы между тем, зная плутов, предвидела исход ссоры, и, как благоразумная женщина, бросилась к мужу.

— Эй, мэтр Грипнар! — закричала она, теребя его за рукав. — Да оставьте на минуту вертела и оглянитесь. Неужели вы позволите, чтоб у вас в доме убивали ваших старинных друзей?

— А? Что такое, душа моя? — вскричал толстяк, точно спросонок.

— Да вы поглядите! — продолжала жена.

Грипнар обернулся. И надо отдать ему справедливость, не успел он признать капитана, как вся его апатия разом исчезла, уступив место сильнейшему гневу.

Красное лицо сделалось зеленым, глаза засверкали, как раскаленные уголья. Схватив огромный ухват, он бросился на своих посетителей, крича во все горло:

— Сюда, Бонифаций, Маглуар, Ларио, Пато! Сюда! Долой этих негодяев!

Прислуга сбежалась на зов хозяина и, вооружившись чем попало, храбро поддержала его.

Битва мигом кончилась за неимением воинов, так как противники Грипнара и его гарсонов благоразумно искали спасения в бегстве.

В зале остались только капитан, севший на скамейку, потому что не в состоянии был держаться на ногах от смеха, да человек шесть мирных буржуа, не принимавших участия в битве.

Когда все утихло, а гарсоны привели в порядок комнату, мэтр Грипнар положил на место ухват, отер лоб, снял бумажный колпак и почтительно поклонился капитану.

— Простите за такую встречу, дорогой покровитель, — сказал он, — эти шалопаи теперь проучены, как заслужили, и больше не повторят проделки, будьте уверены; они ведь больше шумливы, чем злы.

— Я это заметил, хозяин, — отвечал, продолжая смеяться, капитан.

— Вы, надеюсь, не сердитесь на них?

— Я? Нисколько, хозяин.

— И отлично. А теперь позвольте надеяться, что вы удостоите остановиться в моей гостинице?

— Я только что приехал в Париж и явился прямо к вам, мэтр Грипнар, поэтому прошу у вас ночлега и ужина. Вы не смотрите, что я одет слегка небрежно; мой кошелек тем не менее хорошо снабжен.

— Я отведу вам лучшую комнату, подам лучшее вино и лучшие блюда.

— С условием, чтоб о деньгах не было и помину, капитан, — прибавила трактирщица.

— Мадам Фаншета Грипнар, моя супруга, удачно дополнила мою мысль, — сказал толстяк, с довольным видом потирая подбородок.

— Если так, друзья мои, — произнес капитан, вставая и оправляя портупею, — от души благодарю вас и прощайте!

— Вы уходите? — с беспокойством спросила Фаншета.

— Сию минуту, милое дитя.

— Отчего же? — удивился мэтр Грипнар.

— Оттого что не имею обыкновения останавливаться в гостиницах даром; каждый живет своим ремеслом.

— Те-те-те! — воскликнул Грипнар. — Все это так, если б вы не были нашим кумом, крестным отцом нашего ребенка, пренегодного мальчишки, надо заметить.

— В своего крестного, — заметил, смеясь, капитан.

— Правда, правда! То есть, нет! — спохватился мэтр Грипнар. — Что это я болтаю! Язык замололся, не обращайте на это внимания, капитан. Я хотел сказать, что мы всем вам обязаны, и все, что имеем, — ваше.

— Благодарю вас, мэтр Грипнар, от души благодарю, и прощайте!

— Э! Да вы все-таки уходите?

— Конечно!

Фаншета подмигнула мужу и встала у двери.

— Ну хорошо, капитан! Если уж вы непременно хотите, чтоб мы относились к вам, как к чужому, так платите, как всякий посетитель, но не обижайте, уходя в другую гостиницу, где вам будет не так удобно.

— Где о вас не позаботятся так, как вы этого заслуживаете! — прибавил Грипнар. — С упрямцами ведь ничего не поделаешь; ну, пусть будет по-вашему!

— Отлично, друзья мои! Теперь поужинаем, parbleu! Я умираю с голоду; за ужином потолкуем.

— И разопьем бутылочку анжуйского, от которого вам все будет казаться в розовом свете.

— Четыре их разопьем, мэтр Грипнар!

— Сколько хотите, капитан! — отвечал, радостно потирая руки, хозяин гостиницы.

Через четверть часа они втроем сидели за столом, уставленным множеством всевозможных блюд. Последние посетители ушли, и мэтр Грипнар запер дверь, чтобы быть свободнее.

Капитан так здорово ел, что никому бы и в голову не пришло, что он уже плотно перекусил в Аблоне.

— Ну, скажите-ка, — спросил капитан, утолив аппетит, — каким образом вы очутились в Париже, когда у вас двадцать лет тому назад так хорошо шли дела на Гурдонской дороге?

— В этом виноваты вы, капитан, — сказала Фаншета.

— Положительно! — воскликнул Грипнар. — Жена, по своему обыкновению, отлично сказала.

— Я вас не понимаю.

— Объясни это, пожалуйста, капитану, Фаншета, дитя мое, — величественно распорядился Грипнар.