Покончив с этим, они снова собрались в кружок и стали придумывать род казни. Казнь, конечно, должна была окончиться смертью, — весь вопрос сводился только к тому, чтобы придумать смерть помучительнее.

Старик обвинялся, во-первых, в убийстве двух колонистов во время борьбы, а затем на нем тяготели еще и другие преступления. Но самым тяжким было обвинение в колдовстве.

Все окрестные жители были убеждены, что захваченный ими в плен старик — колдун, благодаря которому у них гибнет скот, горят и рушатся дома и гибнут посевы на плантациях.

Из состраданья к молодой девушке, которая валялась у них в ногах, вымаливая прощение отцу, они, посоветовавшись, решили не подвергать пыткам свою жертву.

Но это вовсе не значило, что казнь будет отменена. Смерть товарищей требовала отмщения. И вот, после недолгого совещания, самозванные судьи объявили Изгнаннику, что он будет расстрелян, а затем труп его повесят вниз головой на дереве в добычу хищным птицам.

У всех канадцев были ружья, и они решили сейчас же привести приговор в исполнение.

Обезумевшая от горя Анжела бросилась к своему отцу и обвила его руками, как живая цепь, твердо решившись не покидать его и разделить с ним его судьбу.

Угрозы убийц, просьбы и приказания осужденного, то умолявшего, то приказывавшего дочери оставить его и спасать свою собственную жизнь, не повели ни к чему.

— Нет, нет, отец, — повторяла она, задыхающимся от слез и рыданий голосом, — мы умрем вместе!.. вместе!..

Что же касается Изгнанника, — мы пока сохраним за ним это прозвище, — то он все так же гордо и смело смотрел на своих врагов, и ничто не обнаруживало в нем страха. Если же сердце его и разрывалось на части, то только потому, что он тревожился за участь дочери; он думал о том, что будет с нею, когда его не станет. Кто поддержит ее? Кто защитит ее? Скорбь за дочь буквально сводила его с ума, и он, со всем красноречием, на какое только был способен, уговаривал и умолял бедного ребенка оставить его и спасаться самой, пока не поздно.

Тем временем, колонисты осмотрели свои ружья, а затем стали полукругом перед осужденным ими на смерть человеком.

Двое или трое из колонистов, самые свирепые и злые, вышли из круга и подошли к дереву с целью оттащить молодую девушку от отца.

Анжела, не произнося ни слова, молча сопротивлялась палачам, которые никак не могли оторвать ее от отца.

— Оставь меня, уходи, дорогое дитя! — кричал старик. — До свидания, там, на небе!

Ребенок отвечал только слезами и ласками и, извиваясь как змея, отбивался, как умел, от колонистов.

Колонисты положительно обезумели под влиянием охватившей их жажды крови. Многим из них, кроме того, казалось, что такие, в сущности, пустяки, как казнь заведомого колдуна, и так отняли у них слишком много времени, и они торопились покончить все как можно скорее. И вот эти-то недовольные осыпали ядовитыми насмешками тех, которые не могли справиться с упорством и отчаянною смелостью слабой девушки.

При этом некоторые из них заметили, что если она мешает привести в исполнение приговор и желает разделить судьбу колдуна, то надо исполнить ее просьбу и убить и ее вместе с отцом.

Крик и шум, поднялся страшный.

Может быть, в конце концов, рассвирепевшая толпа и привела бы в исполнение этот ужасный замысел, если бы неожиданное появление двух военных не изменило положения дел.

Граф де Виллье силой проложил себе путь к Изгнаннику и, став впереди его и дочери, загородил собою доступ к ним.

Колонисты, удивленные внезапным появлением офицера, отступили на несколько шагов. В ту же минуту подбежал Золотая Ветвь и с лихорадочной поспешностью принялся развязывать веревки, которыми Изгнанник был привязан к суковатому дереву, исполнявшему роль позорного столба.

При виде капитана у Анжелы снова явился голос, и с решимостью, которая дается только дочерней любовью, она бросилась к ногам его с жалобным рыданием.

— Спасите его, Луи! Спасите моего отца!

— Не бойтесь ничего, Анжела! Я ручаюсь вам за него, — отвечал уверенным тоном граф.

— Они знают друг друга! — прошептал старик, который, несмотря на все, что ему пришлось пережить в эти минуты, сохранил спокойствие, присущее только людям с сильной волей.

Между тем, офицер, устремив угрожающий взгляд на колонистов, испуганных и отступавших перед ярким огнем, горевшим в его глазах, сказал:

— Подлые разбойники! Кто вы такие?.. Дикие звери или дикари, что с такою яростью нападаете на старика и ребенка! Боже милостивый! Это превосходит пределы всякого вероятия, и у меня даже является желание сейчас же наказать вас за вашу подлость и жестокость.

Золотая Ветвь спокойно, как на смотру, держал ружье на караул, понимая мысль своего начальника и помогая ему своим хладнокровием.

— Прежде всего бросьте оружие! — приказал граф де Виллье.

Колонисты опустили головы, и несколько ружей упало к ногам отважного молодого человека. Вид французского мундира вызвал в них спасительный страх. Хмель выскочил у них из головы. Стыд, а вместе с ним и угрызение совести наполняли их сердца.

Это были невежественные люди, натуры грубые и суеверные и когда прошла первая вспышка гнева, они поняли свой безобразный поступок. Бездельники дрожали при одной мысли о том, что французское правосудие, скорый военный суд, может потребовать от них отчета в этом гнусном деянии.

Граф прекрасно понимал волновавшие их чувства. Он видел свою победу и решился немедленно извлечь из нее пользу.

— Золотая Ветвь, — сказал он солдату, все так же неподвижно стоявшему рядом с ним и готовому по первому знаку исполнить приказание своего офицера. — Золотая Ветвь, этих негодяев нужно отвести в форт Дюкэн. Зови сюда солдат!

— Слушаю, господин капитан, — отвечал вестовой, не сморгнув глазом и делая вид, что отправляется исполнять приказание.

Колонисты смущенно переглянулись. Многие из них по опыту знали, как скоро расправляется губернатор с преступниками в таких случаях. Они считали себя погибшими и дрожали от страха, как в лихорадке.

Но тут в судьбе их совершенно неожиданно принял участие Изгнанник; он жестом остановил Золотую Ветвь и, поддерживаемый под руку дочерью — так сильно повлияла на него только что выдержанная им борьба — медленными шагами приблизился к графу де Виллье.

По знаку капитана Золотая Ветвь вернулся на свое место.

Старик с величайшим благородством склонил голову перед молодым человеком и сказал ему:

— Милостивый государь, я обязан вам жизнью. Господь да благословит вас, но не за то, что вы сохранили мою жизнь (я уже довольно пожил), а за то, что вы сохранили мою жизнь для моей дочери, которую убила бы моя смерть! Но я умоляю вас, будьте великодушны до конца!

— Я вас слушаю, сударь.

— Дайте мне слово исполнить одну мою просьбу.

— Я ни в чем не могу вам отказать.

— Эти люди глубоко заблуждаются, и они сами не знали что творили. Они раскаиваются. Простите их, как и я прощаю им!

— Ваша просьба… — отвечал капитан, как бы не желая снизойти к мольбе старика.

— Простите их! — шепнула ему на ухо и молодая девушка. — Простите, Луи! Я так счастлива!

— Умоляю вас исполнить мою просьбу, — продолжал Изгнанник, — во имя всемогущего Неба, направившего вас сюда для того, чтобы спасти меня и мое дитя!

Канадцы, видя, что за них вступился человек, которого они только что собирались убить, с плачем бросились на колени перед ним и офицером.

С минуту граф стоял молча.

Колонисты с умоляющими лицами ожидали своей участи. Наконец, граф приказал им подняться и, обратившись к Изгнаннику, сказал:

— Хорошо, милостивый государь, из уважения к вам и снисходя к вашей просьбе, я согласен позволить спокойно уйти этим людям. Но пусть только они убираются поскорее! Пусть уходят, но они должны знать, что спасением жизни они обязаны именно вам, а не кому иному. Пусть они вечно помнят о вашем великодушном поступке. Но, если только когда-нибудь, — прибавил он, с угрожающим видом поворачиваясь к колонистам, — если только когда-нибудь вы забудете это, то вас ждет немедленная и жестокая расправа за вашу неблагодарность!