Он вошел в соседнюю пещеру, из которой вскоре вышел, держа в руках весла, которые он передал солдатам; затем он вернулся, неся на своих плечах одну из тех легких пирог, которые выделываются из березовой коры, — это единственные гребные суда, употребляемые индейцами.

— Вот теперь все! — сказал он. — Идите как можно осторожнее и держитесь шагах в десяти от меня.

Спутники его дали ему пройти вперед, как он того желал, а потом и сами тронулись следом за ним. Склон становился все круче, грунт был мокрый; идти нужно было с крайней осторожностью, чтобы не упасть.

Наконец, канадец остановился; все поспешили к нему и увидели, что пирога спущена на воду.

— Садитесь в лодку! — сказал канадец.

— Но я не вижу выхода!

— Предоставьте мне действовать, мы выберемся; я найду проход.

Все четверо мужчин спустились в пирогу.

— Так, хорошо! — продолжал охотник. — Ложитесь на дно и старайтесь лежать так, чтобы не превышали собой уровня планшира. Ну, улеглись вы?

— Да, — сказал барон, — но положение не очень-то удобное!

— Это дело каких-нибудь десяти минут… Опустите пониже головы.

— Что же ты хочешь делать? — спросил граф, видя, что канадец. раздевается.

— Я раздеваюсь, господин Луи.

— Как! Ты раздеваешься?

— Да, да, будьте спокойны, все идет отлично. Помоги, Господи!. Теперь держитесь крепче!

Послышался шум тела, упавшего в воду.

В ту же минуту французы почувствовали, что пирога движется, как будто ею управляет невидимая рука; скорость ее постепенно увеличивалась.

Тогда молодые люди, распростертые на спине, с ужасом увидели, как свод подземелья постепенно опускается; вскоре высота его равнялась только двум футам над пирогой, потом одному футу, потом всего только нескольким дюймам! Им пришлось пережить несколько очень тревожных минут; как ни были они храбры, они невольно трепетали от страха и инстинктивно закрыли глаза.

— Ну, что! Как вам нравится эта картинка? Да вы не заснули ли во время переезда?

При радостных звуках этого дружеского голоса молодые люди вздрогнули от удовольствия.

Они открыли глаза и вскрикнули от счастья, увидев голубое небо над своими головами.

Они находились на реке. Бержэ, сидя на островке, красный как рак облачался в свой охотничий костюм.

— Пожалуйста, возьмите меня в лодку, — сказал он, смеясь.

Солдаты схватили весла и пристали к островку Бержэ сел в лодку.

— Вода холодная, — проворчал он, отряхиваясь.

— Черт возьми! Да где же это мы прошли? — спросил барон. — Я не вижу никакого прохода.

— Он хорошо скрыт и поднимается над водой всего только на два с половиной фута, но вы не можете его видеть благодаря растениям, которые заслоняют его от глаз.

— Я считал себя погибшим, — сказал граф, улыбаясь.

— Честное слово, признаюсь, и я сильно струсил, — проговорил барон.

— Когда я проходил здесь в первый раз, подземелье произвело и на меня такое же впечатление, а теперь я об этом больше и не вспоминаю. Это стоит всего одной холодной ванны, вот и все.

Оба солдата ничего не говорили, но они были бледны, как мертвецы.

Бержэ поместился на корме, чтобы управлять гребком, который заменял собой руль, и пирога быстро полетела по реке.

Ночь выдалась темная и безлунная.

Сильный ветер завывал на все лады по ущельям гор и чуть ли не с корнями рвал гнувшиеся под его напором деревья.

Словом, это была одна из тех ночей, полных таинственного ужаса, о которых даже и понятия не имеют в Старом Свете.

По временам наступали минутные затишья, и тогда, как бы затем, чтобы еще более устрашить человека с робким сердцем, слышался не то насмешливый хохот, не то вой красных волков, бродивших в темноте; затем все снова умолкало.

У подножия довольно высокого и совершенно безлесного холма стоял лагерем многочисленный отряд путешественников; сбившись кучами вокруг яркого огня, красноватое пламя которого бросало на них фантастические оттенки, они готовили ужин, укрываясь, как только могли, от ледяного дыхания ночного ветра.

Эти путешественники, числом около восьмидесяти, устроили себе ограду из тюков, нагроможденных один на другой, за которыми, как за стенами крепости, укрылись люди и лошади. Двое часовых, облокотившись на длинные ружья, охраняли общую безопасность, в то время как спутники их чистили лошадей, нарезали хворост, черпали воду, — словом, предавались всем тем обычным занятиям, которыми всегда сопровождается остановка бивуаком в пустыне.

Немного в стороне, присев на корточки перед костром, разведенным специально для них, три или четыре человека тихо беседовали и при этом посылали друг другу в лицо целые клубы дыма, вылетавшего из трубок, которые они ни на минуту не выпускали изо рта.

Одетые в коленкоровые блузы, в митассы, спускающиеся ниже колен, обутые в индейские мокасины и с меховыми шапками на головах, они выглядели охотниками или же откупщиками из метисов.

Черты их лиц были грубы, взгляд свиреп, голос хрипл, речь отрывиста и груба. В особенности же один из них, самый рослый и самый старший, выглядел одним из тех старых лесных бродяг, которые совершенно позабыли цивилизованную жизнь и для которых пустыня стала второй родиной; он именно и говорил в ту минуту, когда мы решили познакомить читателей с этими новыми персонами. Спутники слушали его с вниманием и почтением, свидетельствовавшими о том, что он играл очень видную роль среди окружавших его людей.

— Ну вот! — говорил он, выколачивая золу из своей трубки о ноготь большого пальца левой руки, — дело идет на лад. Мы приближаемся; еще девять дней, и мы доберемся до места.

— Черт! — воскликнул другой, — нельзя сказать, чтобы мы ехали очень быстро! Проклятое путешествие! Мне оно страшно надоело.

— Ты всегда куда-то торопишься, Опоссум, — насмешливо возразил первый собеседник, — слушая тебя, можно подумать, что мы находимся в дороге чуть не целую вечность, честное слово!

— А это, по-твоему, ничего не значит? Целые семьдесят семь дней пробираться по тропинкам диких зверей и несуществующим дорогам, держаться постоянно настороже и бояться засады! По-твоему, это приятное путешествие? Нечего сказать, хорошо!. Значит, ты не очень взыскателен, старина!

— Ах! — проговорил тот презрительно, — разве храбрый и честный охотник может так выражаться? Неужели ты и в самом деле считаешь себя вправе жаловаться? Значит, ты ни во что не ставишь удовольствие переживать опасности, когда знаешь, что вся твоя жизнь держится только на одной ниточке? Неужели тебе не нравится эта постоянная борьба со всей природой: с людьми, зверями, ураганами и вообще со всем, что тебе встречается на пути? Затем, когда все препятствия побеждены, все враги сбиты с толку или убиты, ты возвращаешься победителем к себе в хижину! Какое удовольствие доставляет такая победа!

— А самое главное, — возможность отдохнуть, — добавил тот, кого называли Опоссумом. — Да, ты прав, Летающий Орел, все то, что ты говоришь, справедливо, но только, к сожалению, не всем приходится возвращаться домой! Вспомни, какие мы с тобой дорогой видели горы костей, белеющих на солнце, причем мы даже не могли узнать, кому принадлежит хоть один из скелетов, которые мы топтали копытами наших лошадей! А между тем, они тоже были при жизни храбрыми и честными охотниками! Теперь они умерли. Кто их знает? Вспоминает ли про них кто-нибудь? Никто. Они исчезли, навсегда вычеркнуты из книги жизни и ни у кого в памяти не осталось даже и воспоминания о том, чем они были и что они совершили!

— Каждый человек должен умереть, — философски возразил Летающий Орел, — лучше пасть в бою, чем угаснуть старым, худосочным и ни к чему негодным, в углу за печкой, на подстилке из листьев или перьев! Все это ты вздор болтаешь!

— Ну, да что толковать, — продолжал Опоссум, как человек, которому спор не доставляет удовольствия, потому что он чувствует себя побежденным красноречием противника, — дай Бог, чтобы наше путешествие окончилось благополучно!