Есть сели минут через десять, когда ломтики съестного, некогда розовые, сделались черными и покрылись густой испариной. Папа, спеша покончить с едой, впился в самую середку так, что едва не перекусил прут. Сын орудовал пальцами, сдирая кружок за кружком.

- Не чавкай, - укоризненно сказала мама.

- Пусть чавкает, - разрешил папа. - Это правильно. Чтобы было вкусно, всегда надо немножко почавкать.

Они были похожи на собственную фотографию для семейного альбома, которая печатается бесконечным тиражом: солнце - туча - сумерки - солнце; проявка - мгла, проявка - мгла, фиксация, conjuncio, albedo-nigredo, сон и явь, пробуждение и помрачение.

Жующая тишина прерывалась лишь редкими окриками: "Ешь!"

Отец поел первым, и на лице его враз проступило раздраженное беспокойство. Он притянул к себе корзину и стал укладывать в нее все, что уже было не нужно. Не забывал он и мусор.

- Давай-ка подбери за собой, - приказал он мальчику. - Хочешь уйти и оставить здесь свинство?

- Я еще не доел, - промычал тот.

- Ну-ну, - пробормотал папа, тоскливо глядя по сторонам. Ему вдруг сделалось донельзя неуютно на этом холме, продуваемом со всех направлений. Перед глаза явился заманчивый образ времянки, спасительные стекла, надежная дверь.

Костер ежился и сжимался, посверкивая красными глазками из-под груды углей.

- Что ты его вечно торопишь, - мама вытерла рот салфеткой. - Что же это мы - пришли, и сразу уходим? Лично я, может быть, еще погулять хочу. Когда мы еще подышим воздухом!

- Дыши-дыши, - махнул рукой папа. Он втянул голову в плечи и обхватил колени.

- И буду дышать, - упрямо сказала мама. - И букет нарву. И босиком буду бегать по траве!

Отец лишь криво усмехнулся. Он ничего не ответил, сунул прут в самое пекло и немножко пошуровал там. Мама, в которую будто бес вселился, задрала гордую голову, скинула босоножки и легко побежала по склону вниз. Она останавливалась возле каждого невзрачного лютика ли, незабудки, садилась на корточки и преувеличенно восклицала, выказывая восторг. Теперь и мальчику пришло на ум фотографическое решение; он догадался, что мама стремится впечатать ему в голову памятную картинку, где будет схвачен миг наивной непринужденности, светлого скромного праздника, цветастого детства.

Папа, вероятно, тоже ощутил нечто похожее и снисходительно следил за мамой.

- Ай! - та вдруг заскакала на одной ноге, и папа привстал:

- Что такое?

- Стекло! - плачущим голосом крикнула мама. Она бросила незабудки и тщетно пыталась взобраться на холм. Отец бросился на помощь, неуклюже приобнял ее за талию и перенес к почти догоревшему костру.

Мальчик окаменел; он таращил глаза на босую ступню, окрасившуюся алым с пальцев, словно ногу опустили в банку с краской. Небо и земля запищали комариным писком.

- Вот же уроды! - папа погрозил кулаком. Он вертелся на месте, подобно коверному клоуну, не зная, чем помочь.

- Платок, - подсказала мама.

- Это дело десятое, - огрызнулся тот. - Говорил я тебе!...

- Ну, что теперь! - мама откинулась кзади, держа ногу на весу.

Отец взял себя в руки.

- Надо пописать на нее, - сказал он, будто отрезал.

Мальчик решил, что ослышался. Глаза его, и без того выпученные, превратились в плошки.

- Пописать? - переспросил он, не веря ушам.

- Да, да! А что в этом такого? - раздраженно ответил папа. - Это как лекарство. Старинное средство, малые дети знают. Что такое моча? Концентрированный солевой раствор. Ее, вон, даже пьют. Чего смотришь? Давай, отвернись, живо!

Он взялся за ширинку. Мальчик, словно его ужалили, развернулся вокруг оси и заткнул уши, чтобы ничего не слышать. Но все же услышал, как через вату, что папа требует от мамы того же: пусть отвернется.

- Не тот случай, - разобрал мальчик.

Он вперился взором в примятую траву, запоминая каждую прожилку, каждую крошку налипшей грязи.

- Все, можно смотреть, - донесся голос отца.

Мама сидела, гадливо рассматривая мокрую ногу. Кровь не унималась, и папа достал-таки носовой платок. Он туго обмотал пострадавшие пальцы, затянул узел.

- Еще бы какую тряпку, - пробормотал он. - У тебя есть носовой платок?

- Он грязный, - признался сын.

- Давай, неважно, мы его сверху пустим.

- Да не психуй ты так, рана ерундовая, - мама уже успокоилась. Подумаешь, беда!

- Надо в город, - сказал отец.

- Зачем? - удивилась она. - Через полчаса все пройдет.

- Надо! - настаивал папа. - Нужно сделать прививку от столбняка. Сдохнуть хочешь?

При слове "прививка" к страхам мальчика, не знавшего, что такое столбняк, добавилась эта болезнь. Она поселилась в красном шкафу.

- Ладно, - уступила мама. - Вечером поедем.

- Нет, не вечером. Прямо сейчас. Шутки шутить вздумала?

- Да кровь уж почти остановилась!

- При чем тут кровь? При чем тут кровь, я тебя спрашиваю?

Они собрались очень быстро: пошвыряли в корзину посуду с объедками, растоптали жаркое пепелище.

Вокруг сохранялось молчание - молчали деревья и тропы, безмолвствовала сухая трава, витало в облаках отрешенное небо; шум ветра казался не речью, но выжидающим дыханием.

Холм остался позади, все трое спешили выйти из леса, в уме отмечая вехи пути: поле, озеро, шоссе, горка. Умозрительная дорога сворачивалась, как свиток, и комкалась в незримой ладони, сокращаясь и сокращаясь; время помчалось, и земной шар проворачивался под ногами, подобно барабану для специального бега на месте. Декорации мелькали, но люди, пусть даже перебиравшие ногами, как бы стояли на месте - а может быть, висели в стремительно меняющемся пространстве.

- Ничего, - приговаривала мама. - Ведь не бывает же, чтобы на отдыхе и без приключений, да?

В придорожной канаве мальчику, наконец, повезло разглядеть нечто очень подозрительное, почти несомненный подосиновый гриб. Но мальчик прошел мимо почти равнодушный, зная, что радость находки, как и сама она, окажется неуместной в столь тревожных обстоятельствах. Что бы сказал ему папа, принеси он тот гриб? "Да-да, -сказал бы он. - Замечательно, молодец. Давай скоренько, шевели ногами".

сентябрь 2002