Это настроенiе бодрости и, такъ сказать, боеспособности въ значительной степени опредeлило и наши лагерныя впечатлeнiя, и нашу лагерную судьбу. Это, конечно, ни въ какой степени не значитъ, чтобы эти впечатлeнiя и эта судьба были обычными для лагеря. Въ подавляющемъ большинствe случаевъ, вeроятно, въ 99 изъ ста, лагерь для человeка является катастрофой. Онъ его ломаетъ и психически, и физически -- ломаетъ непосильной работой, голодомъ, жестокой системой, такъ сказать, психологической эксплоатацiи, когда человeкъ самъ выбивается изъ послeднихъ силъ, чтобы сократить срокъ своего пребыванiя въ лагерe, -- но все же, главнымъ образомъ, ломаетъ не прямо, а косвенно: заботой о семьe. Ибо семья человeка, попавшаго въ лагерь, обычно лишается всeхъ гражданскихъ правъ и въ первую очередь -- права на продовольственную карточку. Во многихъ случаяхъ это означаетъ голодную смерть. Отсюда -- вотъ эти неправдоподобныя продовольственныя посылки изъ лагеря на волю, о которыхъ я буду говорить позже.

И еще одно обстоятельство: обычный совeтскiй гражданинъ очень плотно привинченъ къ своему мeсту и внe этого мeста видитъ очень мало. Я не былъ привинченъ ни къ какому мeсту и видeлъ въ Россiи очень много. И если лагерь меня и поразилъ, такъ только тeмъ обстоятельствомъ, что въ немъ не было рeшительно ничего особеннаго. Да, конечно, каторга. Но гдe же въ Россiи, кромe Невскаго и Кузнецкаго, нeтъ каторги? На постройкe Магнитостроя такъ называемый "энтузiазмъ" обошелся приблизительно въ двадцать двe тысячи жизней. На Бeломорско-Балтiйскомъ каналe онъ обошелся около ста тысячъ. Разница, конечно, есть, но не такая ужъ, по совeтскимъ масштабамъ, существенная. {60} Въ лагерe людей разстрeливали въ большихъ количествахъ, но тe, кто считаетъ, что о всeхъ разстрeлахъ публикуетъ совeтская печать, совершаютъ нeкоторую ошибку. Лагерные бараки -- отвратительны, но на волe я видалъ похуже и значительно похуже. Очень возможно, что въ процентномъ отношенiи ко всему лагерному населенно количество людей, погибшихъ отъ голода, здeсь выше, чeмъ, скажемъ, на Украинe, -- но съ голода мрутъ и тутъ, и тамъ. Объемъ "правъ" и безграничность безправiя, -- примeрно, такiе же, какъ и на волe. И здeсь, и тамъ есть масса всяческаго начальства, которое имeетъ полное право или прямо разстрeливать, или косвенно сжить со свeту, но никто не имeетъ права ударить, обругать или обратиться на ты. Это, конечно, не значитъ, что въ лагерe не бьютъ...

Есть люди, для которыхъ лагеря на много хуже воли, есть люди, для которыхъ разница между лагеремъ и волей почти незамeтна, есть люди -крестьяне, преимущественно южные, украинскiе, -- для которыхъ лагерь лучше воли. Или, если хотите, -- воля хуже лагеря.

Эти очерки -- нeсколько оптимистически окрашенная фотографiя лагерной жизни. Оптимизмъ исходитъ изъ моихъ личныхъ переживанiй и мiроощущенiя, а фотографiя -- оттого, что для антисовeтски настроеннаго читателя агитацiя не нужна, а совeтски настроенный -- все равно ничему не повeритъ. "И погромче насъ были витiи"... Энтузiастовъ не убавишь, а умнымъ -- нужна не агитацiя, а фотографiя. Вотъ, въ мeру силъ моихъ, я ее и даю.

ВЪ БАРАКE

Представьте себe грубо сколоченный досчатый гробообразный ящикъ, длиной метровъ въ 50 и шириной метровъ въ 8. По серединe одной изъ длинныхъ сторонъ прорублена дверь. По серединe каждой изъ короткихъ -- по окну. Больше оконъ нeтъ. Стекла выбиты, и дыры позатыканы всякаго рода тряпьемъ. Таковъ баракъ съ внeшней стороны.

Внутри, вдоль длинныхъ сторонъ барака, тянутся ряды сплошныхъ наръ -по два этажа съ каждой стороны. Въ концахъ барака -- по желeзной печуркe, изъ тeхъ, что зовутся времянками, румынками, буржуйками -- нехитрое и, кажется, единственное изобрeтенiе эпохи военнаго коммунизма. Днемъ это изобрeтенiе не топится вовсе, ибо предполагается, что все населенiе барака должно пребывать на работe. Ночью надъ этимъ изобрeтенiемъ сушится и тлeетъ безконечное и безымянное вшивое тряпье -- все, чeмъ только можно обмотать человeческое тeло, лишенное обычной человeческой одежды.

Печурка топится всю ночь. Въ радiусe трехъ метровъ отъ нея нельзя стоять, въ разстоянiи десяти метровъ замерзаетъ вода. Бараки сколочены наспeхъ изъ сырыхъ сосновыхъ досокъ. Доски разсохлись, въ стeнахъ -- щели, въ одну изъ ближайшихъ къ моему ложу я свободно просовывалъ кулакъ. Щели забиваются всякаго рода тряпьемъ, но его мало, да и во время перiодическихъ {61} обысковъ ВОХР тряпье это выковыриваетъ вонъ, и вeтеръ снова разгуливаетъ по бараку. Баракъ освeщенъ двумя керосиновыми коптилками, долженствующими освeщать хотя бы окрестности печурокъ. Но такъ какъ стеколъ нeтъ, то лампочки мигаютъ этакими одинокими свeтлячками. По вечерамъ, когда баракъ начинаетъ наполняться пришедшей съ работы мокрой толпой (баракъ въ среднемъ расчитанъ на 300 человeкъ), эти коптилки играютъ только роль маяковъ, указующихъ иззябшему лагернику путь къ печуркe сквозь клубы морознаго пара и махорочнаго дыма.

Изъ мебели -- на баракъ полагается два длинныхъ, метровъ по десять, стола и четыре такихъ же скамейки. Вотъ и все.

И вотъ мы, послe ряда приключенiй и передрягъ, угнeздились, наконецъ, на нарахъ, разложили свои рюкзаки, отнюдь не распаковывая ихъ, ибо по всему бараку шныряли урки, и смотримъ на человeческое мeсиво, съ криками, руганью и драками, расползающееся по темнымъ закоулкамъ барака.

Повторяю, на волe я видалъ бараки и похуже. Но этотъ оставилъ особо отвратительное впечатлeнiе. Бараки на подмосковныхъ торфяникахъ были на много хуже уже по одному тому, что они были семейные. Или землянки рабочихъ въ Донбассe. Но тамъ походишь, посмотришь, выйдешь на воздухъ, вдохнешь полной грудью и скажешь: ну-ну, вотъ тебe и отечество трудящихся... А здeсь придется не смотрeть, а жить. "Двe разницы"... Одно -- когда зубъ болитъ у ближняго вашего, другое -- когда вамъ не даетъ житья ваше дупло...

Мнe почему-то вспомнились пренiя и комиссiи по проектированiю новыхъ городовъ. Проектировался новый соцiалистическiй Магнитогорскъ -- тоже не многимъ замeчательнeе ББК. Баракъ для мужчинъ, баракъ для женщинъ. Кабинки для выполненiя функцiй по воспроизводству соцiалистической рабочей силы... Дeти забираются и родителей знать не должны. Ну, и такъ далeе. Я обозвалъ эти "функцiй" соцiалистическимъ стойломъ. Авторъ проекта небезызвeстный Сабсовичъ, обидeлся сильно, и я уже подготовлялся было къ значительнымъ непрiятностямъ, когда въ защиту соцiалистическихъ производителей выступила Крупская, и проектъ былъ объявленъ "лeвымъ загибомъ". Или, говоря точнeе, "лeвацкимъ загибомъ." Коммунисты не могутъ допустить, чтобы въ этомъ мiрe было что-нибудь, стоящее лeвeе ихъ. Для спасенiя дeвственности коммунистической лeвизны пущенъ въ обращенiе терминъ "лeвацкiй". Ежели уклонъ вправо -- такъ это будетъ "правый уклонъ". А ежели влeво -- такъ это будетъ уже "лeвацкiй". И причемъ, не уклонъ, а "загибъ"...

Не знаю, куда загнули въ лагерe: вправо или въ "лeвацкую" сторону. Но прожить въ этакой грязи, вони, тeснотe, вшахъ, холодe и голодe цeлыхъ полгода? О, Господи!..

Мои не очень оптимистическiя размышленiя прервалъ чей-то пронзительный крикъ:

-- Братишки... обокрали... Братишечки, помогите...

По тону слышно, что украли послeднее. Но какъ тутъ поможешь?.. Тьма, толпа, и въ толпe змeйками шныряютъ урки. Крикъ {62} тонетъ въ общемъ шумe и въ заботахъ о своей собственной шкурe и о своемъ собственномъ мeшкe... Сквозь дыры потолка на насъ мирно капаетъ тающiй снeгъ...

Юра вдругъ почему-то засмeялся.

-- Ты это чего?

-- Вспомнилъ Фредди. Вотъ его бы сюда...

Фредъ -- нашъ московскiй знакомый -- весьма дипломатическiй иностранецъ. Плохо поджаренныя утреннiя гренки портятъ ему настроенiе на весь день... Его бы сюда? Повeсился бы.

-- Конечно, повeсился бы, -- убeжденно говоритъ Юра.

А мы вотъ не вeшаемся. Вспоминаю свои ночлеги на крышe вагона, на Лаптарскомъ перевалe и даже въ Туркестанской "красной Чай-Ханэ"... Ничего -живъ...

БАНЯ И БУШЛАТЪ