— Ладно, ладно! Скоро мы узнаем, кто прав, кто виноват. Расцеловав на прощанье старика и свою кормилицу, Марианна весело вскочила в седло и протянула руку Мариано.

— Не сердитесь, Мариано, — сказала она, наклонившись к нему. — Вам не по пути со мной?

— Собственно говоря, да.

— Так почему бы нам не поехать вместе?

— Боюсь, как бы вы не заподозрили меня в том, что я собираюсь охранять вас.

— Ба, ба! Я и забыла! Тогда до завтра. Счастливой охоты!.. Вперед, Негро! — И, махнув напоследок рукой своей кормилице, Марианна пустила лошадь в галоп.

Тигреро с минуту провожал ее глазами. Проследив направление, по которому она умчалась, Мариано вошел в дом, снял со стены свое ружье и зарядил его с тщательностью, присущей охотникам, когда они знают, что их жизнь зависит от меткого выстрела.

— Неужели в самом деле едешь? — спросила с беспокойством мать.

— Да, и сейчас же.

— Куда собрался?

— Проводить донью Марианну в асиенду.

— Это ты хорошо надумал. Ей грозит опасность?

— Собственно говоря, нет. Но отсюда не очень близко до асиенды, и бравое, говорят, неспокойны, да и граница не так уж далека от нас. Всякое может случиться.

— Хорошо сказано, мальчик! Наша детка напрасно разгуливает одна по лесам.

— Поезжай скорее, сынок! — заторопил сына старик. — Долго ли до беды! Бедная девочка! Ты напрасно все же не настоял на своем: надобно было поехать вместе с нею.

— Она ни за что не согласилась бы, отец; разве не знаешь ее?

— И то верно. Как только увижу дона Руиса, скажу ему, ятобы он запретил сестре прогуливаться одной. Не такое теперь время.

Но Мариано уже не слышал отца; вскочив на коня, он в сопровождения своего пса во весь опор помчался догонять донью Марианну.

Было пять часов пополудни, когда донья Марианна, удалившись довольно далеко от ранчо, перевела своего коня с галопа на спокойную рысь. Вечерний ветерок нежно покачивал деревья, чуть пригибая к земле их мохнатые зеленые шапки. Гаснущее солнце красноватым шаром низко, словно касаясь земли, повисло на небосклоне. Пахнуло свежестью; воздух был напоен чудесными ароматами цветов и растений. Лес огласился мелодичным пением птиц; вырвавшись из оцепенения, навеянного жарой, они радостно щебетали на каждой ветке. Марианна отдалась опьяняющей красоте природы. Незаметно для самой себя она, постепенно теряя ощущение местности и окружающих ее предметов, погрузилась в какое-то полузабытье, полное неясных грез.

О чем думала девушка? Вероятно, она сама не могла бы сказать. Она просто и безотчетно поддалась очарованию чудесных сумерек.

Прежде чем выехать в открытую степь, донье Марианне надо было проехать довольно большой участок леса. Она столько раз проделывала этот путь в любое время дня и была так уверена, что ей не грозит никакая опасность, что, отдавшись своим мечтам, бросила поводья на шею коня. Сумерки в лесу между тем сгущались, смолкло пение птиц, прикорнувших на ночь в листве; солнце закатилось, один за другим тускнели и гасли красные блики на небосклоне. Ветер крепчал, и ветви, раскачиваясь, жалобно и протяжно стонали. Небо темнело, ночь быстро спускалась на землю. Из лесной чащи донеслось первое пронзительное завывание волков; затем ночную тишину нарушило многоголосое глухое рычание, оповещая обитателей леса, что хищники вышли на охоту. Внезапно все огласилось протяжным и в то же время звучным ревом, отдаленно напоминающим мяуканье кошки. Зловещее эхо его, зазвенев у самых ушей молодой девушки, вывело донью Марианну из ее мечтательной задумчивости. Молодая девушка задрожала от испуга. Ее лошадь, предоставленная самой себе, шла куда глаза глядят, и донья Марианна очутилась в совершенно незнакомой ей местности; короче говоря, она заблудилась.

Заблудиться в американском лесу — значит погибнуть. Леса здесь состоят из деревьев одной и той же породы; человеку, не обладающему чудесным уменьем индейцев и охотников ориентироваться среди самой непроходимой чащи, совершенно невозможно выбраться отсюда. Куда ни взглянешь, всюду нескончаемые зеленые своды; их утомительное однообразие нарушается лишь тропами, проложенными хищными зверями. Этот сложный лабиринт пересекающихся и переплетающихся между собой тропинок в конце концов приводит к неведомому водоему, безымянной речке, неприхотливо и задумчиво протекающей среди густых кустарников. Место, в котором очутилась донья Марианна, было одно из самых диких в лесу. Здесь тесной толпой росли деревья невиданной толщины и вышины. Они образовали непроницаемую стену, почти прижимаясь друг к другу и переплетаясь между собой лианами, неисчислимые поросли которых вырывались отовсюду. С их ветвей свешивались фестонами, зачастую до земли, сероватые мхи, называемые здесь «испанской бородой». Густой покров прямой и высокой травы свидетельствовал о том, что здесь еще не ступала нога человека. Чувство непреодолимого страха овладело девушкой. Мгновенно вспомнились ей рассказы молочного брата о ягуарах; ужас, навеянный этими воспоминаниями, возрастал от обступившего ее мрака и доносившегося со всех сторон зловещего рыка. Тут только трепещущая и побледневшая донья Марианна поняла, куда завело ее собственное легкомыслие. Взывая о помощи, она крикнула изо всех сил, но голос ее замер где-то в лесу.

Ее окружала ночь, она была одна, затерявшаяся в диком лесном безлюдье. Донья Марианна попыталась было вернуться назад. Но уже исчезла стежка, которую по дороге сюда протоптала ее лошадь; примятая копытами трава успела выпрямиться. Кругом была непроглядная тьма, в четырех шагах не было видно ни зги, и девушке стало ясно, что всякая попытка найти дорогу только заведет ее в еще большую глушь. Мужчина, очутившийся в таком положении, нашел бы какой-нибудь выход. Он развел бы костер, который защитил бы его от холода и держал бы на почтительном отдалении зверей; на случай нападения он мог бы пустить в ход огнестрельное оружие. У доньи Марианны нечем было развести огонь; у нее не было и оружия, которым, впрочем, она вряд ли могла бы воспользоваться. А впереди долгая ночь, сулившая ей гибель. Как упрекала она себя за свою легкомысленную самоуверенность! Но жаловаться было поздно, приходилось покориться судьбе.

В первый момент, когда донья Марианна поняла, что бесповоротно погибла, ею овладело глубокое отчаяние — сказалась присущая женщинам слабость. Но постепенно наступила реакция. Донья Марианна была верующей, и прежде всего она, сойдя с коня, опустилась на колени и прочитала молитву. Поднялась она совсем успокоенной, а главное, сильной. Конь, поводья которого она не выпускала из рук, неподвижно стоял рядом с ней. Марианна ласково потрепала рукой благородное животное, этого последнего оставшегося с ней друга. Затем, повинуясь какому-то безотчетному внушению, она расстегнула все пряжки подпруги, в кровь расцарапав при этом свои прелестные, но неумелые руки.

— Милый Негро, — печально проговорила она, снимая с него уздечку и седло, — я не хочу, чтобы ты поплатился жизнью за мою ошибку. Возвращаю тебе свободу. Может быть, верный инстинкт животного поможет тебе найти дорогу и спастись. Ступай же, мой добрый друг! Вперед! Ты свободен. Лошадь весело заржала и, сделав гигантский скачок, исчезла в темноте.

Донья Марианна осталась одна, теперь уже совсем одна.

Трудно себе представить, какие ужасы таит в себе ночная мгла в американских лесах. Даже в полдень солнце не в силах прорваться сквозь этот гигантский зеленый шатер. Днем здесь все погружено в неясный полумрак, а ночью тьма становится такой густой, что, кажется, ее можно прощупать руками. Нигде ни малейшего просвета в этом хаосе, лишь изредка в чаще кустарника зловеще блеснут зрачки какого-нибудь хищного зверя. Они мелькали все чаще и чаще, появлялись и там и сям. Значит, грозные обитатели леса выползли уже из своих логовищ, готовясь под покровом воцарившейся в лесу ночи справлять свои кровавые тризны. Отовсюду — из-за каждого бугорка, из каждой лощинки — неслись неясные шумы, не имеющие названия на человеческом языке: одни — звучные и пронзительные, другие — басовитые и урчащие, третьи — напоминающие мурлыканье, четвертые — звучащие, как дьявольский смех, — и все это сливалось в сплошной, наводящий ужас концерт. Потом в этот гомон ворвалась чья-то тяжелая поступь и вслед за тем хлопанье крыльев вспугнутых птиц. И ни на минуту не умолкало шуршание, какое-то неясное и непрестанное копошение бесконечно малых существ. Это было дыхание природы, занятой своей непостижимой алхимией. Провести ночь в лесу без огня и оружия — дело достаточно страшное и для мужчины; такая ночь превращается в непередаваемый кошмар для женщины, особенно для такого хрупкого и изнеженного существа, каким была донья Марианна. Выросшая взаперти, она не способна была ничего предпринять для самозащиты. Наклонившись в ту сторону, куда умчалась ее лошадь, донья Марианна напряженно прислушивалась к удалявшемуся топоту копыт. Эти знакомые звуки были для нее своего рода связью с жизнью; пока они доносились до ее ушей, в сердце девушки теплилась надежда. Но когда они замерли в отдалении и могильная тишина снова нависла над ней, Марианна задрожала и, опустившись почти без чувств на землю, прислонилась к дереву, ни о чем больше не думая, ни на что больше не надеясь. Да и на что она могла надеяться в этой зеленой могиле, которая при всей своей необъятности накрепко захлопнулась над ней, не оставляя ни малейшей лазейки в жизнь?