— Увы! Дядюшка, картина, которую вы мне нарисовали, ужасна.

— Я рассказал вам еще далеко не все, поверьте.

— К несчастью, дядюшка, в центральных провинциях положение не лучше. Только на Тихоокеанском побережье, достаточно далеко отстоящем от театра военных действий, царит относительное спокойствие… Под гнетом междоусобных неурядиц стонут Орисаба, Пуэбла и даже Мехико, несмотря на пребывание там Мирамона и все предпринимаемые этим достойным генералом усилия обуздать анархию. Подонки общества, как пена, всплыли на поверхность. Это война дикарей, борьба варваров с цивилизацией, борьба, в которой, если она продолжится, померкнет луч света, озарявшего эту несчастную страну. Везде только и разговоров про грабежи да убийства, и никто этому не удивляется, все считают это чуть ли не вполне заурядным явлением… Представители иностранных государств не в состоянии защитить проживающих в Мехико своих подданных от насилия, а испанский посланник, лишь несколько дней назад прибывший в нашу страну, уже успел прийти в полное отчаяние…

— Значит, повсюду, на всей территории государства, царит та же анархия?

— Да, дядюшка, везде.

— Теперь скажите мне, что вы думаете делать?

— Как вы знаете, дядюшка, большая часть поместий моего отца находится на территории Колима и в штате Монора. Поэтому мой отец поручил мне предложить вам от его имени следующее. Вам нечего и помышлять о том, чтобы сесть на корабль на побережье Атлантического океана. Это вам не удастся ни при каких обстоятельствах: слишком много глаз следят за вами.

— Я и сам это знаю… Но могу ли я рискнуть пройти через всю территорию республики со слабыми и беззащитными юными девушками, когда на каждом шагу нам будет грозить опасность нападения какой-нибудь разбойничьей банды.

— А между тем, дядюшка, только тут еще и можно надеяться на спасение… Впрочем, если и может грозить вам опасность, то только на отрезке пути от Медельена до Мехико, который преодолеть благополучно действительно трудно… Тут будет приблизительно восемьдесят миль с небольшим, и вам потребуется самое большее десять дней… В Мехико вас встретят человек двадцать надежных пеонов моего отца, которые должны сопровождать вас до Гермосильо, а оттуда в Гваямас, где специально нанятое отцом французское судно ждет вашего прибытия, чтобы доставить вас к нам… Все состояние моего отца и переданные ему ваши деньги уже находятся в безопасности на этом корабле.

— Но подумайте только, племянник, восемьдесят миль, которые нам предстоит преодолеть, — не шутка, и если мужчина, хотя и с трудом, способен завершить такое, то для двух юных девушек оно практически невозможно.

— Дорогой дядюшка, не забывайте, что речь как раз идет не о вашем спасении, но о спасении ваших дочерей… Каждый потерянный час, даже минута, приближает вас к ужасной катастрофе! Мы с отцом долго обсуждали ваше положение и ничего лучшего придумать не могли… Вы, разумеется, тоже понимали, что рано или поздно вам придется искать спасения в бегстве и, надеюсь, приняли соответствующие меры на этот счет?

— Конечно, я запасся мулами, лошадьми, оружием и, кроме того, нанял человек десять, на которых, как мне кажется, я могу положиться, и которые ждут только моего решения.

— Хорошо. Я, со своей стороны, тоже принял некоторые меры и, кроме того, у меня есть надежный проводник, француз, который вот уже целых двадцать лет живет в Америке и исходил ее вдоль и поперек. Он заверил меня, что проведет нас по таким тропинкам, которые известны только ему одному.

— Восемьдесят миль… — прошептал дон Гутьерре.

— Обдумайте все, как следует, принимайте решение, дядюшка, я буду ждать ваших приказаний, чтобы начать действовать. Но только, прошу вас, не мешкайте слишком долго в интересах ваших очаровательных дочек. Знает ли кто-нибудь, что вы перебрались сюда?

— Деголладо, которому я не раз оказывал солидные слуги, посоветовал мне поселиться в Медельене, обещая предупредить меня, как только мне будет грозить какая-нибудь опасность.

— Деголладо! — досадливо покачал головой молодой человек. — Он душою и телом предан Хуаресу.

— Это действительно так, но мне кажется, я смело могу на него положиться.

— Дай Бог, чтобы вам не пришлось раскаиваться в этом, дядюшка.

В эту минуту раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросил дон Гутьерре.

— Гость, ваша милость, — отвечал один из пеонов.

— Гость! — с беспокойством воскликнул дон Гутьерре. — Племянник, пока ни слова обо всем этом, я хочу, чтобы до последней минуты мои дочери ничего не знали… Скоро вы получите мой ответ… побудьте в саду, пока я буду принимать визитера и отделываться от него, если только это возможно.

Как только дон Мигуэль вышел из кабинета, дон Гутьерре велел пеону проводить к нему посетителя.

Тот не замедлил появиться.

Дон Гутьерре сделал несколько шагов к нему навстречу и, обменявшись с ним церемонным поклоном, спросил:

— С кем имею честь говорить?

— Я — капитан кавалерии, — отвечал незнакомец, — и состою на службе его превосходительства Бенито Хуареса, президента республики, а зовут меня дон Ремиго Диас.

— Весьма рад познакомиться с вами, сеньор дон Ремиго Диас, — отвечал дон Гутьерре с некоторым волнением. — Вы и представить себе не можете, какое удовольствие доставляет мне принимать вас в моем скромном жилище… Вот сигары, сигареты, вот прохладительные напитки… Садитесь, пожалуйста, в это кресло, и позвольте мне обращаться с вами, как со старинным другом.

— Вы необычайно любезны, сеньор дон Гутьерре, — вежливо ответил молодой человек. Затем закурил сигару и сел.

Последовало довольно продолжительное молчание. Испанец ждал, чтобы незнакомец объяснил ему цель своего посещения, а последний, в свою очередь, ждал, чтобы его стали расспрашивать. Наконец, видя, что хозяин не торопится это делать, гость решился заговорить первым.

— Позвольте мне прежде всего, кабальеро, — сказал он, — заявить вам, что мое посещение никоим образом не должно беспокоить вас.

— Оно меня и не беспокоит, кабальеро, — отвечал дон Гутьерре. — Слава богу, мне нечего бояться, я человек мирный, иностранец, и не занимаюсь политикой. У президента нет никаких оснований подозревать меня в чем-либо.

— Вы совершенно правы, сеньор, но, к несчастью, у каждого из нас есть враги на этом свете, и вследствие этого очень часто и на самых порядочных людей поступают доносы, тем более страшные, что они анонимны.

— Неужели и на меня поступил подобного рода донос? — спросил дон Гутьерре, внутренне содрогаясь.

— Я этого не говорю, — спокойно продолжал капитан, — но лица, находящиеся у власти, не в состоянии за всем следить и во всем разбираться сами, поэтому бывают случаи, когда их доверием злоупотребляют люди непорядочные, а честные и абсолютно невинные оказываются впутанными в нехорошие дела.

— Неужели я без моего ведома оказался впутанным в одно из таких дел?

— Разве я это сказал? — невозмутимо продолжал капитан. — Бог мой, кабальеро, мы живем в тяжелое время. Великий человек, ставший во главе нашей прекрасной страны, задался целью преобразовать ее, но его противники всячески препятствуют этому. Вот почему, защищая себя и свое дело, он часто вынужден прибегать к жестоким мерам в отношении лиц, которые тем или иным тайным способом, вольно или невольно, способствуют его врагам, хотя речь идет о весьма достойных и почтенных гражданах.

— Так что же, меня считают одним из таких людей? — вскричал дон Гутьерре, все более и более волнуясь.

— Мне кажется, что я даже и не намекал на это, кабальеро, — отвечал капитан все тем же невозмутимым тоном. — Однако у республики множество врагов и среди них иностранцы, в особенности же европейцы, самые опасные. Испанское правительство до сих пор не может смириться с утратой великолепных американских колоний, виной чему исключительно его собственная беспечность, и все еще лелеет надежду их вернуть. По этой причине испанское правительство наводнило страну своими агентами и шпионами, которым поручено срочно доносить обо всем, что здесь происходит, и оно только ждет удобного момента. Национальное правительство обязано строго следить за этими агентами и шпионами.