— Это почему же?

— Ты сейчас поймешь: я хочу поспеть к посеву.

Сэмюэль Диксон сделал несколько шагов по зале с сердитым видом; иногда он украдкой взглядывал на племянницу, которая не спускала с него глаз со странным выражением.

Фермер бормотал сквозь зубы невнятные слова и при каждом шаге сильно хлопал хлыстом по полу. Молодая девушка сложила руки, глаза ее наполнились слезами. Вдруг Сэмюэль Диксон как бы окончательно решился, вернулся к брату и сильно хлопнул его по плечу.

— Послушай, Джонатан, — сказал он, — для меня очевидно, что вы все помешаны, а я один в семье в здравом уме. Да благословит тебя Господь! Никогда такая нелепая идея не залезала в голову честного человека. Ты не хочешь приехать ко мне — хорошо; теперь я попрошу тебя о другом, но предупреждаю: если ты мне откажешь, то я никогда этого тебе не прощу!

— Говори, брат; ты знаешь, как я тебя люблю.

— По крайней мере, ты так говоришь… Но вернемся к нашему делу; я не хочу, чтобы ты уехал, не повидавшись со мной еще раз.

— Как, брат, не повидавшись с тобой еще раз?

— Меня ждут дела, и теперь я должен возвращаться домой. Отсюда до меня всего шесть или семь миль; верно, я быстро доберусь.

— Но когда ты вернешься?

— Я рассчитываю, что буду здесь завтра или послезавтра, никак не позже.

— Это очень долго, брат.

— Я не спорю, но так как, вероятно, тот край, куда ты едешь, с места не сдвинется, надо полагать, что найдешь ли ты его немного раньше, немного позже — разницы никакой; притом, повторяю, тебе необходимо подождать. Ну что, решено?

— Делать нечего, если ты требуешь, брат, поезжай. Даю тебе слово ждать до семи часов утра послезавтрашнего дня, но никак не позже.

— Большего мне и не нужно, чтобы закончить дела. Итак, до свидания.

Обменявшись улыбками с племянницей, лицо которой внезапно просияло, фермер без церемоний простился и вышел из залы.

Как только он появился на улице, толпа, еще увеличившаяся после его приезда, приветствовала его со всех сторон радостными восклицаниями.

Сэмюэль Диксон с угрюмым видом прокладывал себе путь сквозь толпу, отвечая сердитыми междометиями на вопросы, с которыми к нему приставали. Взяв поводья своей лошади у негра, он сел верхом и ускакал прочь.

— Мы не могли отказать ему, не так ли, миссис Сюзанна? — заметил переселенец своей жене после ухода фермера.

— Это было бы неприлично, — ответила она, — Сэмюэль ведь ваш брат.

— И наш единственный родственник, — прибавила девушка робким голосом.

— Диана права, это наш единственный родственник… Ну, дети, — прибавил переселенец, — распряжем лошадей, уберем повозки. Мы здесь переночуем.

К великому удивлению толпы, остававшейся на улице с упорством, свойственным праздным массам, лошади переселенцев были расседланы, повозки поставлены в сарай, а любопытные, несмотря на свои усилия, никак не могли добиться сведений о причинах, побудивших переселенцев поступить подобным образом.

Через день, незадолго до восхода солнца, Джонатан Диксон, вставший с рассветом, наблюдал в конюшне за тем, как его сыновья и слуги кормили лошадей; внезапно на улице поднялся необычный шум, похожий на стук колес нескольких экипажей, и в ворота той гостиницы, где поселился переселенец, раздались три или четыре громких удара.

Любопытный, как вообще все американцы, Джонатан поспешил из конюшни в большую залу. Каково же было его удивление, когда он вдруг очутился лицом к лицу с Сэмюэ-лем Диксоном, своим братом. Именно честный фермер был причиной такого шума. Хозяин гостиницы, еще сонный, отворил ему ворота.

— Как! Это ты, брат?! — воскликнул Джонатан, увидев его.

— А кто же еще, позволь спросить? — ответил фермер, смеясь. — Или тебе неприятно меня видеть?

— Напротив, но я не ожидал тебя так скоро.

— Полагаю; но я рассчитал, что если не потороплюсь, то, пожалуй, не увижусь с тобой, и предпочел приехать немного пораньше.

— Как вы прекрасно придумали, брат, — сказала миссис Диксон, появившаяся в эту минуту.

— Не правда ли, сестра? Кроме того, я знал, — прибавил Сэмюэль с насмешливой улыбкой, — как мой брат торопится прибыть на знаменитую плантацию, которую он ищет, и не хотел заставлять его ждать.

— Прекрасно рассудил, — сказал Джонатан, — ты умеешь держать слово, брат.

— Это мне всегда говорили, — ответил Сэмюэль.

— Теперь я слушаю тебя. О каком это важном деле ты хотел поговорить со мной?

— Это правда, — сказал Сэмюэль, потащив брата к двери. — Поди-ка сюда.

Джонатан пошел за братом, и скоро они вышли на улицу, заставленную пятью нагруженными повозками, запряженными сильными лошадьми и окруженными двенадцатью слугами.

— Ну что? — спросил Джонатан, повернувшись к брату.

— Смотри; что ты видишь?

— То, что ты видишь сам: повозки, лошадей, работников.

— Прекрасно. Знаешь ли ты, что это значит?

— Я тебя не понимаю.

— Это значит, — бесстрастно продолжал фермер, — что так как мои замечания были бесполезны и ты упорствовал в твоем безумстве, то, как твой старший брат, я счел своим долгом не бросать тебя на том нелепом пути, на который ты вступил. Я продал все и приехал. Я еду с тобой.

— Ты это сделал, брат? — вскричал Джонатан, глаза которого наполнились слезами.

— Ты моя единственная родня; куда ты поедешь, туда поеду и я. Но, повторяю тебе, мы с тобой два безумца, и я, быть может, еще больше тебя! Как всегда, я рассудил верно, а поступил, как ребенок.

Вся семья обожала дядю Сэмюэля; велика была всеобщая радость, когда его намерение стало известно. В особенности радовалась Диана.

— О, добрый дядюшка! — вскричала она в слезах, бросившись к нему на шею. — Вы сделали это для меня?

Фермер поцеловал ее и, наклонившись к ее уху, шепнул:

— Тс-с! Неужели ты думаешь, что я бросил бы тебя, племянница?

Через два часа караван, увеличившийся вдвое, отправился в путь, взяв направление на север.

Наступили первые дни октября; довольно сильный мороз освободил ту страну, куда мы переносим наше действие, от комаров, которые в жаркое время года кишат бесчисленными мириадами у воды и под густыми ветвями девственных лесов, составляя страшный бич тех краев.

Через несколько минут после восхода солнца путешественник на великолепной вороной лошади, в костюме лесного охотника, что с первого взгляда показывало его белое происхождение, выехал шагом из высокой дубравы к обширному лугу, тогда почти неизвестному самим охотникам, этим смелым исследователям прерий. Луг этот находился недалеко от Скалистых гор, на землях, принадлежащих индейцам, по крайней мере в восьмистах милях от самых близких поселений переселенцев иамериканских плантаторов.

Путешественником этим был Оливье. Как видит читатель, наш герой проехал значительное расстояние с того дня, как прибыл в Америку и высадился в Бостоне.

Только два месяца прошло с тех пор, а он, как и намеревался, все ехал вперед, упорно направляясь к северу, и постепенно проехал все провинции молодой американской республики, останавливаясь только для того, чтобы подкрепить свои силы и силы своей лошади, после чего миновал границу поселений и углубился в прерии.

Он был счастлив, потому что впервые в жизни чувствовал себя свободным и избавленным навсегда — по крайней мере, он так думал — от тяжелых оков, которые цивилизация в своем узком и деспотическом эгоизме налагает на своих детей.

Оливье также начал учиться ремеслу охотника — сложному ремеслу, перед затруднениями которого часто отступают даже самые энергичные натуры. Но Оливье не был человеком обыкновенным. Он был молод, обладал необычайной силой и ловкостью; сверх того, он имел железную волю, которой ничто не может препятствовать и которая совершает великие дела, львиное мужество, не пугающееся никакой опасности, и неукротимую гордость: надменный молодой человек отрезал себе путь к отступлению и скорее умер бы, чем вернулся в общество, не исполнив добросовестно трудной задачи, добровольно возложенной им на себя.