Эйзенхауэр, как главнокомандующий союзными силами в Европе, постоянно утверждал, что в круг его обязанностей не входит вопрос о послевоенном устройстве на континенте. Его главной задачей было эффективно закончить войну и понести при этом как можно меньше потерь. Он хорошо чувствовал, что британцы ставят проблемы послевоенной политики выше конкретных вопросов военной стратегии. Эйзенхауэр был благодарен Сталину, что тот начал свое зимнее наступление раньше срока, не зная о тайных мотивах советского лидера освободить всю территорию Польши еще до начала Ялтинской конференции.

Политические деятели Соединенных Штатов вообще не хотели никоим образом провоцировать Сталина. Джон Вайнант, посол США в Лондоне, при обсуждении в Европейской консультативной комиссии зон оккупации союзников в Германии даже отказывался поднимать вопрос о сухопутном коридоре для западных армий в Берлин. Как он считал, это могло испортить его отношения с представителями советской стороны. Политика умиротворения Сталина брала начало с руководства США и была воспринята на низовом уровне. Рузвельт напутствовал Роберта Мёрфи, политического советника Эйзенхауэра, что "самое важное - убедить русских доверять нам". Но такая политика являлась совершенно неэффективной в отношениях со Сталиным. Согласно Мёрфи, уверенность Рузвельта в том, что он может вести дела со Сталиным, была частью более широкой политической теории{194}. Американцы считали, что дружеские отношения способны влиять на курс национальной политики. Но Мёрфи тут же добавлял, что "советские политические деятели и дипломаты никогда не следовали подобной теории". Стремление американцев завоевать доверие Сталина делало их неспособными задаться следующим вопросом: насколько они сами могут доверять советскому лидеру? Сталин был человек, лишенный всякого уважения к международному праву. Он мог даже спокойно предложить своим союзникам атаковать Германию через нейтральную Швейцарию, для того чтобы обойти с фланга "Западный вал"{195}.

Русские были обижены на союзников, поскольку те понесли в войне сравнительно небольшие потери. И относились к военнопленным из западных стран немцы также совсем по-другому, чем к взятым в плен солдатам из Советского Союза. Когда войска 1-го Белорусского фронта освободили лагерь военнопленных возле Торна, то красноармейцы стали свидетелями впечатляющего отличия между пленными из различных стран. Заключенные из государств Запада имели, как правило, вполне здоровый вид. В докладе говорилось, что эти пленные выглядели так, будто они находились в отпуске, тогда как советские узники оказались сильно истощены и одеты в тряпье{196}. Военнопленным западных союзников не нужно было работать, им позволялось играть в футбол и получать через Красный Крест продовольственные посылки. В то же время в другой, советской части лагеря было убито или погибло от истощения и болезней порядка семнадцати тысяч человек. "Специальный режим" для советских военнопленных означал триста граммов эрзац-хлеба и один литр супа, приготовленного из гнилых отрубей, в сутки. Еще здоровых пленных заставляли копать траншеи, а ослабевших - расстреливали либо закапывали заживо.

Впрочем, английские военнопленные, находившиеся в "Stalag ХХА" (Шталаг ХХА), утверждают, что их место заключения отнюдь не походило на лагерь для отдыха, а их продовольственный рацион был не лучше, чем в лагере для советских военнопленных. Однако от голода их спасали посылки из Красного Креста.

Советских узников охраняли "предатели" из бывших военнослужащих Красной Армии. Их набирали из тех же военнопленных, пообещав за службу дополнительную тарелку супа. В докладе штаба 1-го Белорусского фронта говорилось, что эти добровольцы относились к узникам лагерей даже с большей жестокостью, чем сами немцы. Некоторые охранники были из поволжских немцев. Они заставляли пленных раздеваться, а затем спускали на них собак. Очевидно, что немцы проводили большую пропагандистскую работу, пытаясь заставить узников вступать в РОА ( "Русскую освободительную армию") генерала Власова. Она состояла из бывших советских солдат, надевших униформу вермахта. Один из узников сообщил, что немцам продалось большое количество украинцев и узбеков. Теперь, после освобождения лагеря, этот самый узник был назван в донесении как "бывший член партии" и "бывший старший лейтенант". Дело в том, что все советские военнослужащие, сдавшиеся врагу, автоматически лишались своего звания и положения.

В качестве наказания советских военнопленных заставляли приседать без остановки по семь часов подряд. Это окончательно калечило их. Узников гоняли вверх-вниз по лестнице, сопровождая пытку ударами резиновых палок. В другом лагере раненого офицера поставили зимой под холодный душ и оставили умирать от переохлаждения. Советские солдаты были предметом самых изощренных пыток, корни которых уходили еще в XVIII столетие. Одна из них называлась "вижу лошадь" - пленных сажали верхом на огромные козлы и крепко привязывали. Затем их выгоняли на плац, и они становились живыми мишенями для эсэсовских охранников. Другая пытка называлась "Внимание!". Пленного раздевали догола и ставили на колени. Рядом стояли охранники с собаками. В тот момент, когда несчастный переставал кричать: "Внимание! Внимание! Внимание!" - на него немедленно спускали овчарок. Собаки использовались и тогда, когда узники ходили "гусиным шагом" на время{197}. Кстати говоря, русские, возможно, переняли эту практику. В своих лагерях они также заставляли немецких пленных ходить "гусиным шагом". Освобожденный частями 1-го Украинского фронта британский военнопленный, летчик-истребитель, наблюдал, как советские солдаты заставили молодого эсэсовского солдата играть на пианино{198}. Они дали ему понять, что, когда он остановится, в тот же момент его расстреляют. Солдат смог проиграть целых шестнадцать часов, пока не упал головой на клавиатуру. Советские солдаты поставили его на ноги, оттащили в сторону и расстреляли.

Вторгнувшаяся в Германию Красная Армия была грозной и торжествующей силой. Василий Гроссман отмечал, что почти каждый солдат имел при себе губную гармошку{199}. Это был единственный музыкальный инструмент, приспособленный для игры на марше - в машине или на повозке. Между тем красноармейцы продолжали терять своих боевых товарищей. Артиллерист Яков Зиновьевич Аронов был убит 19 февраля неподалеку от Кенигсберга. Незадолго до смерти он писал домой, что продолжает бить врага, который спрятался в своем логове, словно раненый зверь. Аронов писал, что жив-здоров, хорошо питается и все его мысли сейчас лишь о том, чтобы побыстрей добить врага и вернуться домой{200}. Другое его письмо носит более откровенный характер. Оно написано другу, также фронтовику. Несомненно, тот мог понять его намного лучше. Он писал, что очень любит жизнь, поскольку еще и не жил на свете ему было всего девятнадцать. Он часто видит смерть перед глазами. Но он сражается и потому побеждает. Аронов писал, что является артиллерийским разведчиком и корректирует огонь своей батареи. И лишь тогда, когда советские снаряды попадают в цель, он испытывает удовлетворение.

Аронов был убит на рассвете. Его товарищ, прошедший с ним фронтовыми дорогами от Витебска до Кенигсберга, писал сестре погибшего, Ирине, что война разлучила многих друзей. Было пролито много крови. Но бойцы отомстят гитлеровским гадюкам за смерть их братьев и друзей. Аронов был похоронен однополчанами на краю леса.

Скорее всего его могилу обозначили только палкой с прикрепленным к ней куском красной материи. Если впоследствии на нее случайно натолкнулись пионеры, то могила могла приобрести еще и деревянную мемориальную табличку. Слишком много погибло людей и на столь обширной территории, чтобы можно было перезахоронить всех павших на воинском мемориальном кладбище.

Навстречу войскам Красной Армии двигались тысячи освобожденных славянских рабочих - "остарбайтеров". Немцы их угнали в Германию, теперь же они старались вернуться домой. В основном это были крестьянские женщины с платками на голове. Драматург Аграненко вспоминал, что в Восточной Пруссии ему встретилась повозка, целиком забитая женщинами в самой разнообразной одежде. Он спросил, кто они такие. "Мы русские, русские", - ответили они{201}. Аграненко пожал каждой из них руку. Очевидно было, что они рады услышать его дружеский голос. Одна пожилая женщина неожиданно разрыдалась. Сквозь слезы она произнесла, что впервые за три года кто-то пожал ее руку.