— О, демон! Зачем ты так меня мучаешь. Ты все равно ничего не узнаешь, ничего, ничего, ничего! Слышишь? — прокричал он с яростью.

— Милый друг, я сумею развязать тебе язык.

— Ну, а если я буду говорить?

— Это зависит от того, что скажешь.

— Пощадишь ли ты меня?

— Нет! — отвечал я коротко.

— Какую ж выгоду могу извлечь я из того, что буду говорить?

— Ту, что я тебя убью одним ударом. Полагаю, что это не безделица.

— Не буду говорить, — отвечал он мрачным голосом.

— Дело твое.

И я начал хладнокровно отрезать ему кисть руки. Хотя это было тяжело для меня, но я превозмог себя и достиг цели.

Матамас лишился чувств.

— Неужели вы, столь храбрый и великодушный, могли причинить так много страданий этому негодяю, — прервал грустно Валентин.

— Этот негодяй, как вы назвали его, сеньор, — отвечал с ненавистью гамбусино, — этот негодяй — палач моего семейства. Но насколько он был подл душой, настолько ж трус, и со слезами на глазах признался мне во всех своих преступлениях.

Только тогда я узнал, что его два сообщника, с которыми он рассчитывал сойтись в хижине, укрылись посреди им подобных разбойников в Скалистых горах и что это они заставили сына моего следовать за ними.

Погрузив по самую рукоятку нож в сердце этого чудовища, я стащил труп его на добычу хищным зверям в саванну и сам немедленно отправился по направлению Скалистых гор.

Месяц тому назад я случайно узнал от белого охотника по имени Кастор, который скоро намеревается присоединиться к вам, что вы находитесь в этих краях для предприятия, только вам одним известного.

Этот охотник указал мне направление, по которому вы идете, и я тотчас же пустился по вашим следам, решившись просить вас помочь мне отыскать моего ребенка и взамен участия вашего предложить мои преданные услуги в предпринимаемой вами экспедиции.

Теперь вы знаете все, сеньор, и я жду вашего решения.

— Вы уже знаете его, сеньор: с этого времени ваши интересы — мои, точно так же, надеюсь, мои будут вашими. Дело ваше справедливо, и я буду защищать его. Вот моя рука — мы братья.

— А вот и моя, — сказал, смеясь, Бальюмер. Таким образом, между этими тремя людьми был заключен договор.

Оставим пока охотников и возвратимся назад, на несколько часов ранее, к четырем путешественникам, за которыми так зорко следил Валентин.

Эти путешественники, как мы уже сказали, были трое мужчин и одна женщина.

Они одеты были в странное, полудикое платье, какое обыкновенно употребляют американцы, когда отправляются в луга торговать с краснокожими, для отличия от охотников и торговцев других стран, которые подобно им странствуют по степям.

Двое из них имели на вид не более тридцати пяти лет и отличались высоким ростом и крепким телосложением.

Третий, лет на пятнадцать старше своих товарищей, имел светлые волосы и бороду, низкий лоб, серые проницательные глаза и резкие черты лица. Одним словом, вся наружность его выражала хитрость, низость и злость.

Все они были вооружены с головы до ног и могли бы дать хороший отпор тем смельчакам, которые решились бы преградить им дорогу.

Ехавшая между ними женщина сопровождала, по-видимому, их против своей воли, так как они ни на минуту не спускали с нее глаз. Это была молодая девушка, еще почти ребенок: ей было не более 16 лет. Она была среднего роста, стройна и замечательно хорошо сложена. Ее ручки и ножки были необыкновенно малы и отличались прекрасными формами. На ней был костюм, какой обыкновенно носят мексиканки высшего круга. Шелковый платок закрывал часть ее лица и, скрещиваясь на груди, обхватывал ее тонкий и гибкий стан. Толстый с капюшоном плащ, накинутый на плечи, предохранял ее от холода. Порой из-под платка сверкали чудные голубые глаза, обрамленные бархатными ресницами; черные же, как смоль, брови представляли резкий контраст с матовой, прозрачной белизной ее кожи и заставляли предполагать, что она дивно хороша. Изредка крупные слезы падали на ее бледные от стужи щеки и тяжкий вздох вылетал из груди.

Совершив несколько трудных переходов, маленький отряд достиг наконец широкой тропинки, которая круто вела в горы.

Путешественники сошли с лошадей и, ведя их под уздцы, пошли друг за другом, смеясь и разговаривая между собой. Только одна молодая девушка оставалась на лошади, не обращая никакого внимания на своих стражей.

— Черт возьми, мистер Корник, — сказал один, обращаясь к старшему из них, который, казалось, был начальником отряда, — вот отличное время для путешествия; но что это за печальная страна, ей-Богу.

— Да, — отозвался тот, который назывался Корником, — правда, местность не особенно красива; но так как переделать ее мы не имеем возможности, то и должны с нею примириться.

— Но ведь мы уж не в Кентукки, — вмешался третий, — не так ли, Джоэл Смит?

— Оставь меня в покое, Блудсон, разве ты знаешь Кентукки и способен оценить ее прелести?

— Судя по одному из ее представителей, которого я вижу перед своими глазами, могу смело сказать, что жители ее не отличаются красотой.

— Послушайте, мистер Блудсон, — отвечал, хмурясь, представитель Кентукки, — вы не более как неуч, и удивляюсь, как смеете со мной так говорить? Клянусь моим именем, что если вы тотчас не замолчите, то я переломаю вам ребра.

— О, я вас не считаю, мистер Блудсон, таким сумасшедшим; но, впрочем, мне наплевать на вас, и я готов удовольствоваться вашим извинением; в противном же случае, предупреждаю, под вашим сюртуком не будет ни одной здоровой косточки. Кажется, ясно?

— Да, я вас понял, и посмотрим, кто из нас двоих будет просить прощения.

Говоря эти слова, он замахнулся кулаком на Блудсона.

Противник его сделал то же самое.

Все предвещало между товарищами крупную ссору, и потому Корник счел нужным вмешаться.

— Смирно! — вскричал он грубо. — Что означает эта глупая ссора? Неужели вы пришли сюда только с целью браниться? Кажется, есть у нас поважнее дело.

Но товарищи не обратили никакого внимания на его слова и продолжали ссориться.

— Смирно, говорю я вам! — повторил он снова, топая с гневом ногой об землю. — Оба вы глупы и грубы. Берите с меня пример: я луизианец. Вот страна прекрасных манер! Довольно, отложите ссору хоть до тех пор, пока не достигнем лагеря. Разве вы не видите, что пугаете сеньору? Какое мнение она составит о нас?

— Что касается до этого, — сказал с насмешкой Джоэл Смит, — то я спокоен. Оно составлено уже.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Джоэл Смит? Полагаю, вы не желаете и меня оскорбить?

— Нисколько, — отвечал он, скаля зубы, — в этом случае, оскорбляя вас, я в то же время оскорбил бы и себя.

— Без аллегорий, и объяснитесь, — перебил его Корник высокомерным тоном.

— Извольте. Я полагаю, что сеньора составила о нас далеко не лестное мнение: она нас, вероятно, принимает за разбойников. Вот все, что я хотел сказать.

— Не будьте так скоры на приговор, молодой человек, — заметил поучительно старик, — мы не более как орудия и слепые исполнители воли тех, кто нас послал; следовательно, если кого и можно осуждать, так это только наших начальников.

— Ей-Богу, вы рассуждаете не хуже любого министра, мистер Корник; но все-таки вам будет трудно заставить сеньору переменить о нас мнение.

— Да что за дело нам до мнения этой девушки?

— Намерения наши честны, и совесть может быть спокойна, — вмешался Блудсон.

— Это правда, — возразил, смеясь, Корник, — но в случае необходимости она бывает и не так щепетильна. Но вот мы и дошли до места, где можем ехать.

— Живей, ребята — на лошадей и скачем! Менее чем через полчаса мы достигнем цели путешествия, и заботы о сеньоре не будут нас касаться.

— Насколько я помню, мистер Корник, вы говорили, что несколько друзей наших должны выехать к нам навстречу.

— Да, действительно, мне это обещал капитан Грифитс; но, вероятно, ему что-нибудь помешало сдержать слово.