— Что вы хотите этим сказать? Разве я уже вас видел?

— Да, однажды — пять лет тому назад, в продолжение пяти минут. Но, однако, наша встреча была при таких обстоятельствах, что, несмотря на всю ее краткость, я удивляюсь, что вы забыли о ней.

— Я… — промолвил с удивлением Валентин. — Вы, вероятно, ошибаетесь.

Незнакомец покачал головой.

— Я нисколько не ошибаюсь, — сказал он. — Не тот ли вы французский охотник, которого прозвали в степях Искателем следов?

— Правда, но кто же вы?

— Я? Хорошо; так как вы хотите этого — я вам скажу: я тот человек, который, подвергая свою собственную жизнь опасности, почти один и без всякого оружия оросился между вами и вашими палачами в тот день, когда черные ноги привязали вас к столбу пытки… Но, — прибавил он с горькой иронией, — в этом свете всегда так: чем больше какая-нибудь услуга — тем меньше воспоминаний о ней. Вы забыли — это меня не удивляет, так как это в порядке вещей и должно было быть так; следовательно, мне не на что жаловаться.

— Я вспомнил. Навая Гамбусино! — вскричал Валентин, вскакивая и бросаясь к незнакомцу.

— Вы! О, я вас узнаю теперь.

— Наконец-то, — заметил незнакомец, сделав шаг назад и гордо подняв голову. Ну, кто вас останавливает, сеньор, — проговорил он, — не считаете ли вы себя мне обязанным?

— Да, — возразил в волнении Валентин, — да, я вам обязан.

— Итак, — продолжал опять насмешливо незнакомец, — пришел час расплатиться.

— Конечно, — горячо ответил охотник, — и я это сделаю.

— Я это знал, — заметил насмешливо мексиканец и грубым движением раскрыл себе грудь. — Убейте же меня, — вскричал он громовым голосом. — Так вот как вы, европейцы, люди севера, понимаете благодарность!

За смелыми словами, произнесенными с такою горечью мексиканцем, последовала тишина, полная гнева и немых угроз.

Добрый Дух и Курумилла стояли нахмурившись. Лица их изменились от гнева, а руки схватились за оружие, и энергические взгляды были обращены на Валентина Гиллуа как бы для того, чтобы дать ему понять, что, по их мнению, такая дерзость требует немедленного искупления. Охотник меланхолически улыбнулся и протянул руки к своим друзьям.

— Остановитесь, — сказал он и медленно обернулся к мексиканцу, который стоял в двух шагах от него, сложив руки на груди. — Сеньор, — начал он нежно и с такою грустью, которую невозможно передать, — это правда, что я вам обязан спасением своей жизни. Вы сами только что сказали, что мы виделись тогда всего пять минут и что вы спасли меня, не зная, кто я. Случай заставил нас расстаться. С тех пор прошло пять лет, и вот сегодня тот же случай свел нас опять, и вот без всякого объяснения с моей или с вашей стороны вы обижаете меня и всю нацию, к которой я принадлежу, причем бездоказательно. Знаю ли я, что произошло между вами и моим другом? Знаю ли я, с какой целью вы бродили в окрестностях этой пещеры; вы, старый охотник, хорошо знаете, что для человека самый неумолимый враг — это тот, кого неожиданно встречаешь вблизи своего лагеря. Мы, я и мои друзья, считали себя в безопасности, находясь в этой местности, которую мы выбрали, ценя ее отдаленность. Ваше присутствие в нескольких шагах от этого грота показалось подозрительным моему другу. Ваше первое движение, когда вы убедились, что вас заметили и открыли, заключалось в том, что вы схватились за карабин. Мой друг, вместо того чтобы застрелить вас как животное, удовольствовался тем, что обезоружил вас и поставил таким образом в невозможность вредить себе. Неужели же это называется поступать по-неприятельски?

— Но он захватил меня, — ответил мексиканец глухим голосом, — он связал меня как какого-нибудь бандита и краснокожего вора и принес меня сюда.

— Он должен был так поступать: то гостеприимство, с которым вы представились ему, оправдывает предпринятые средства. Крайняя необходимость требует того, чтобы наше местопребывание сохранялось в тайне от всех. Принес вас сюда человек, захвативший вас и спасающий не только свою и нашу жизнь, но и успех того предприятия, которое удерживает нас в этих горах. К тому же он ничего не знал о моем обязательстве в отношении вас. Вы отказались сообщить нам то, что мы просили, — я не буду больше настаивать. Вы только что осуждали нашу честность и великодушие; мы не поступили подобно вам и, не требуя вашего слова, отдаем в ваши руки нашу жизнь и наши самые дорогие для нас интересы: мы вас знаем, и знаем как честного человека. Сеньор Навая, вы свободны. Обезоруженный — вы наш гость, а если вам будет угодно оставаться с нами до утра, то мы будем безбоязненно спать около вас.

Если вы желаете немедленно оставить нас — вот оружие — выбирайте любое и подходящее для вас. Я готов лично проводить вас до саванны.

Мексиканец важно поклонился перед тремя охотниками, черты его лица заметно изменились и осветились откровенной радостью, как лучом солнца между двумя облаками.

— Благодарю за ваши слова, — сказал он, — сеньор, я счастлив, что нашел вас таким, каким мне вас описали. Я действительно бродил в окрестностях этого грота; я искал вас, сеньор Валентин, вот уже два месяца, как я слежу за вами.

— Вы искали меня?

— Да, — ответил мексиканец, покачав грустно головой, — так как, в свою очередь, я хочу просить вас об одной услуге.

— Садитесь, гость, — сказал Валентин, протягивая ему руку, — я буду счастлив, если мне удастся сделать то, что вы желаете.

— Я не знаю ваших сотоварищей и предполагал, что вы одни, — это обстоятельство объяснит вам нашу недружественную встречу с этим храбрым охотником, которого я благодарю за то, что он не убил меня.

— Да, да, — пробормотал с горечью Валентин, — так всегда бывает в степях — здесь сходятся с людьми только после прицела.

— Ба, — возразил Добрый Дух, — городские жители нисколько не лучше, даже, может быть, еще хуже — они употребляют только другие средства, но результаты их всегда одинаковы. Черт побери, я очень счастлив, что все это так скоро кончилось и вместо врага у меня одним другом больше. Все хорошо, что хорошо кончается. Вы наш гость, скушайте этот кусочек, и желаю вам хорошего аппетита.

Валентин и Навая пошутили над вспышкой охотника и снова принялись за прерванный ужин; на этот раз он окончился благополучно. Лесные бегуны от постоянных сношений с краснокожими усвоили себе и привычки их, между которыми выдается особенно одна: никогда не задавать вопросов тому, кто находится под их кровом, и, как бы сильно ни было любопытство, никогда его не выказывать, но терпеливо ожидать, пока гость не вздумает сам объясниться; если же он принял чужое имя, то уважать вполне его инкогнито, не стараясь узнавать причин, по которым он действует, хотя бы поведение его и казалось странным.

В настоящую минуту Валентин не изменил своих индейских привычек: во все время ужина не сделал ни малейшего намека относительно слов, сказанных мексиканцем, и трое молодцов весело разговаривали о посторонних предметах. Мы говорим — трое, потому что Курумилла, верный своему безмолвию, не принимал никакого участия в их болтовне.

Бальюмер (Добрый Дух) нацедил из бочонка в кубок старой французской водки, которая произвела благотворное влияние на собеседников; охотники закурили трубки, Курумилла набил свой калюме, мексиканец скрутил папироску, и все четверо принялись курить с молчаливой важностью, которую сохраняют лесные бегуны, принимаясь за это упражнение, одно из высших для них наслаждений при кочующей жизни. В продолжение долгого времени ни одно слово не было произнесено. Наконец Курумилла встал, стряхнул пепел из калюме на палец, взял ружье, зарядил его и, не сказав ничего, вышел из пещеры.

— Начальник что-то пронюхал, — заговорил шутя Валентин.

— Похоже, — отвечал в том же тоне Бальюмер, — он с утра точно дичь поджидает. Верно, на след напал.

— Я сегодня наткнулся на двойной след, — сказал мексиканец, прервав свое молчание, — ничто не может нас беспокоить.