— Ну, дочь леди Уикам — Роберта.

Тут я вскочил как ошпаренный.

— Что? Бобби Уикам? О боже!

— Что за реакция? Ты ее знаешь?

— И ты еще спрашиваешь?

— Ясно. Это случайно не одна из окольцованных тобою птичек?

— Нет, с ней я не обручался. Но попытка с моей стороны была.

— Так она отказалась?

— Да, слава богу.

— Почему? Ведь она не девушка, а загляденье.

— Не уродка, скажем так.

— Да она просто красавица каких свет не видывал.

— Но разве это главное? А душа?

— Разве она не такой же ангел как ее мать?

— Ничего близкого. Сказал бы я тебе… Но нет, не стану. Пожалею себя.

Я бы мог сказать ей, что если ты за рулем и нормальный, лучше не иметь дело с этой рыжей бестией Робертой, но это слишком долгая история, а на чашу весов сейчас поставлен мой недоеденный мармелад. Скажу лишь, что давно уже не витаю в облаках и что эта девушка, отказавшись постоять со мной в качестве невесты во время церковного обряда венчания, оказала мне большую услугу. Вы спросите почему?

Тетушка Далия, так нахваливая Роберту, наступала на мой любимый, но мозоль. Конечно, на первый взгляд это была девушка полный отпад. Да, глаза звездочки, волосы бордово-рыжие, эдакая очаровашка, но по характеру — бомба с часовым механизмом вместо сердца. Где она, там жди акта терроризма. Никогда не знаешь, какую кашу она заварит, используя тебя вместо ингредиента. Находясь таким образом в состоянии «кипения», я в свое время выслушивал предупреждения Дживза: «Сэр, мисс Уикам не хватает серьезности. Она легкомысленна и непостоянна. Я бы вас настоятельно предостерег от брака с нею — она явно рыжая.»

И он был прав. Как вы уже знаете, именно она подговорила меня прокрасться в спальню Сэра Родерика Глоссопа и проткнутьего грелку штопальной иглой, но это был еще не верх ее совершенства. Одним словом, Роберта, дочь покойного сэра Кутберта и Леди Уикам из Скелдингз Холл, что в Херце, была сущий динамит. Поэтому неудивительно, что перспектива оказаться сейчас с этой особой под одной крышей означала, что крыша может поехать.

Не успел я оправиться от одного удара, как моя родная тетушка добила меня окончательно: «Да, и еще у нас гостят Обри Апджон и его приемная дочь Филлис Милз. Но больше — никого. Что с тобой? У тебя астма?»

Я так понимаю, тут она имела в виду то, что при последней новости я стал судорожно глотать воздух. А как тут не глотать? Я был загнан в угол. В моей памяти сразу всплыли слова мудрого Киппера: «Знаешь, Берти, нам с тобой грех жаловаться на жизнь. Как бы там ни было, какие бы тучи ни собирались на горизонте, какой бы каши ни просили наши ботинки, какой бы дождь ни мочил нас — а зонт забыт дома у галошницы, — как бы ни было испорчено утро какого-нибудь дня, потому что на завтрак не подали яиц вкрутую, — нас должна согревать та мысль, что никогда больше мы не увидим Обри Апджона, прости меня господи. Вспоминай это, когда тебе особенно тяжело».

Что я и делал. И вдруг в моей жизни появляется этот негодяй. Тут и самые хладнокровные сядут в позу умирающего лебедя.

— Обри Апджон? Тот самый Обри Апджон?

— Тот самый. Вскоре после того, как ты отсидел свой срок за его партами, он женился на Джейн Милз, моей подруге, она была очень богатой. Потом Джейн умерла, он овдовел, осталась ее дочь от первого брака. А я ее крестная мать. Сейчас Апджон на пенсии и ударился в политику. Самое интересное, что кое-кто делает на него ставку как на кандидата от консерваторов по округу Снодсбери, на дополнительных выборах. Представляю себе вашу встречу. Или ты боишься?

— Конечно нет. Мы Вустеры невозмутимый народ. Но какого дьявола ты пригласила его в Бринкли?

— Я приглашала только Филлис, но он приехал тоже.

— Тебе следовало вышвырнуть его.

— Ну как можно! Кроме того, он мне нужен для дела. Он будет вручать призы в средней в Снодсбери. Как всегда мы дотянули до последнего, но ведь кто-то должен толкать речь, что мол какими нужно быть хорошими мальчиками, даже если на дворе лето. Ну а сэр Апджон как нельзя кстати. По-моему он прекрасный оратор. Правда, по словам Филлис, у него комплекс: он может читать только по бумажке. Он называет это тезисами. Филлис перепечатывает их для него.

«Фу, как нехорошо», — укоризненно заметил я. — «Даже твой покорный слуга, выступая как-то на деревенском концерте с брачной песней иомена, не посчитал за труд выучить слова (которые, правда, состояли преимущественно из текста „динь-дон, динь-дон, вот едет он“). — Короче…»

Я было хотел продолжить, но тут тетушка перебила меня и посоветовала сохранять чувство юмора и обходить на тротуарах банановую кожуру. И положила трубку…

Я покинул место телефонного разговора на деревянных ногах. Да уж, «яблочко от яблони»: какое там, я скорее чувствовал себя выжатым лимоном. Мало мне Бобби Уикам, с ее склонностью ставить все с ног на голову. А тут еще и Обри Апджон! Не знаю, заметил ли мой друг Киппер, когда я вернулся на кухню, что, цитируя Дживза «печаль легла на его (мое) чело». Нет, Киппер не заметил, потому что пожирал в это время гренки и мармелад, а я « кому повем печаль свою»? Это чувство надвигающейся грозы в последний раз я пережил в детстве. Я не знал, в каком виде разразится эта гроза сейчас, но внутренний голос подсказывал, что судьба метится Бертраму прямо под дых.

— Киппер, звонила тетушка Далия, — сообщил я.

— Дай ей бог здоровья: добрая молодая душа. Именно молодая, так ей и передай. Никогда не забуду тех счастливых дней, проведенных в Бринкли, я бы рад напроситься еще на одно приглашение. Она что, в Лондоне?

— Сегодня днем уезжает.

— Так мы ее угостим за милую душу!

— Сегодня она не наша гостья. Далия предпочла компанию Родерика Глоссопа: а он лечит психов. Да ты ведь его не знаешь.

— Ты мне как-то говорил про него. Заковыристый тип, насколько я помню.

— Заковыристей не придумаешь.

— Это он обнаружил в твоей спальне двадцать четыре кошки?

«Двадцать три», — поправил я. «Я не люблю преувеличений. — Это были не мои кошки. И засунули их туда мои кузины Клаудия и Юстас. Да разве я мог что объяснить Глоссопу! Он совершенно не умеет выслушивать людей. Надеюсь, что уж его по крайней мере не будет в Бринкли».

— Ты едешь в Бринкли?

— Завтра днем.

— Счастливый, получишь кучу удовольствия.

— Правда? Уж это маловероятно.

— Ну ты даешь. Один Анатоль с его обедами чего стоит. Помнишь имя той пери, что стоит несчастная у дверей Эдема?

— Дживз мне что-то рассказывал.

— Так вот, я точь-в-точь как та пери. Мысль о том, что Анатоль каждый вечер накрывает стол, за которым меня не будет, разрывает мне сердце. Лично мне твои сомнения непонятны. Бринкли — это земной Эдем.

— С этим трудно не согласиться. Но временами и у этого места появляются свои изъяны. На мой бы вкус побольше бы там ландшафта и поменьше человеческих образцов. Ибо кто ты думаешь завалился нынче туда? Обри Апджон!

Киппер был явно в шоке. Он вытаращил глаза, и подрумяненный гренок выпал из его изумленно раскрытого рта.

— Старик Апджон? Да ты шутишь?

— Точно тебе говорю. Он, личной персоной. А кажется еще вчера ты обнадеживал меня, что наши с ним пути уже никогда не пересекутся.

— Но каким образом он очутился в Бринкли?

— Именно этот же вопрос я задал своему старшему товарищу тетушке, но ее объяснения ее полностью оправдывают. Оказывается, разлучившись с нами, Апджон женился на тетушкиной подруге, некой Джейн Милз, став отчимом ее дочери, Филлис Милз, а тетушка Далия — ее крестная мать. Моя тетка пригласила крестницу в Бринкли, а Апджон решил тоже проветриться.

— Ясно. То-то ты трясешься как осиновый лист.

— Не знаю уж как насчет породы дерева, но то, что как лист — это уж точно. Как вспомню его злые глазки…

— И толстую, выбритую верхнюю губу! Как посмотришь на него за обедом… Кстати, а Филлис ничего.