— И вдруг я вижу — издали к нам приближается странная пара. Эта пара привлекала к себе внимание вызывающей одеждой, которая невольно притягивала взгляд. Несмотря на холодную погоду, мужчина был в белых брюках и в красной с белыми звездами штормовке. Ростом он казался ниже женщины, может быть, потому, что шел наклонясь, толкал перед собой коляску. А женщина — настоящий павлин: бархатные штаны по колено, черная накидка и шляпа с развевающимся пером. Когда они подошли поближе, я заметила, что мужчина довольно стар, но пижонит — идет с непокрытой головой, ветер треплет пряди седых волос. Вдруг сердце у меня ухнуло вниз! О небо! Ты даже не можешь себе представить, какой меня охватил ужас. Мне захотелось провалиться сквозь землю! Я схватила Рейна за руку, теперь мы обе с Аннелийзой повисли на нем.

Рейн испугался, он не мог ничего понять. И тут Аннелийза как завопит: дед идет, хочу к деду! Господи, надо же было, чтобы и она еще заорала! К счастью, Рейн отреагировал молниеносно. Он и в самом деле славный парень, к тому же еще и сообразительный. Аннелийза вырвала у него руку и ринулась к деду. Рейн схватил ее за ворот. Как я ему благодарна! У меня ноги подкосились, как если бы Аннелийза свалилась в пруд и вот-вот утонет! В глазах потемнело, физиономия отца расплылась в тумане, странный какой-то туман с красными пятнами. И откуда-то из этого марева послышалось писклявое «здрасьте!» — будто у отца ломается голос и он просто чудом издал какой-то звук. Его разряженную паву я разглядеть и не успела. Неудобно было оглядываться. Да чего там смотреть, скорей бы подальше от этого места. Аннелийза вопила как резаная — хочу к деду! Топала ногами, кажется, даже укусила Рейна за руку, я потом видела маленькие красные следы. Про эту встречу Рейн ничего не сказал.

Сильвия не хотела слушать, что подумал о ее разведенном муже, отце Каи и дедушке Аннелийзы, незнакомый Рейн. Сильвия не хотела знать, как долго капризничала Аннелийза, может быть, еще и в троллейбусе пыталась оцарапать Рейна. Сильвию не интересовало, что почувствовала Кая в парке в тот стылый и солнечный воскресный день. Сильвию подхватила спешащая толпа, она протиснулась в дверь подъехавшего автобуса, судорожно вцепилась в никелированные поручни и только через какое-то время спохватилась, что нужно пробить билет. Рука дрожала, тоненький листик бумаги никак не проходил в щель компостера, и где-то с тошнотворной методичностью дудела какая-то дудка. Сильвия почувствовала, что ей холодно. Меня это не касается, меня это не касается, повторяла она про себя в такт гудящей в голове дудке. Все это меня не касается! Пусть Карл обихаживает ребенка и прогуливает новую жену. Пусть ходят по кругу, по кругу, черная накидка, словно парус на мачте, флаг с белыми звездами вокруг корпуса, седые вихры дыбом от счастья. Дыбом от счастья? Сильвия почувствовала, как сжалась диафрагма, — нет, смеяться сейчас нельзя, весь автобус воззрился бы на нее: сумасшедших везде как собак нерезаных.

Выйдя из автобуса, Сильвия бросилась бежать. Пусть вышедшие вместе с ней здешние жители — все знают друг друга в лицо — думают, что у нее что-то дома стряслось: забыла кипятильник выключить или утюг. Чушь какая, ведь утром она ехала вместе с ними, за это время дом уже давно сгорел бы. Дом не горел, от стыда готова была сгореть Сильвия, от бега трусцой она совсем разгорячилась, из ворота пальто пахнуло потом. Противно! Но кому какое дело!

Почему-то Сильвия не решилась сразу войти в темный дом. Она потрогала дверь, но не спешила вынуть ключ из сумки. Обошла дом, в свете дальнего фонаря долго рассматривала стекла окон — целы ли? В голову лезли нелепые мысли — в темпом доме Сильвию поджидает преступник. Вот будь тут давным-давно исчезнувший пес Паулус, ей бы нечего было бояться. Все в этом безумном мире так быстро и странно меняется, удивилась Сильвия. Могла ли она подумать, что когда-нибудь будет тосковать по Паулусу. Сильвия стояла на ступеньке лестницы, колотила кулаком в дверь своего собственного пустого дома, никто не шел отворять. Как странно, наверное, уже никогда и никто не откроет ей родную дверь. Она навечно приговорена входить в темный дом. Надо бы вывести проводку на наружную стену, поставить новый потайной выключатель где-нибудь у самой двери, чтобы можно было зажечь в доме все лампы еще до того, как она сунет ключ в замочную скважину.

В прихожей скрипнула под ногой половица. Сильвия вздрогнула и, не сняв сапоги, забегала из комнаты в комнату, зажигая свет, включая радио и телевизор. Пусть вопят наперебой.

Сильвия прошла обратно в прихожую, заперла дверь, навесила цепочку и снова обошла все помещения, проверяя защелки на окнах и напряженно думая — что же ей еще следует сделать? Лучше решить, чего она делать не будет. Это, пожалуй, легче. Сильвия загнула мизинец — яд она не примет! Второй палец — коньяк пить не станет. А больше ей и нечего было себе запрещать. Как мало запретов! В ванну она сегодня не пойдет. Куда она сегодня еще не пойдет? Да и куда ей идти? Потом пришлось бы опять возвращаться домой и еще раз входить в темный дом. Это выше ее сил. Человеческие силы не беспредельны. Изображение на экране телевизора начало ее раздражать. Какой-то человек стоял перед каким-то пультом управления, стоял и стоял, будто гипнотизировал дрожащие стрелки приборов. Пусть занимается этим без нее — Сильвия выключила телевизор. А теперь что себе приказать? Сильвия сосредоточилась и мысленно скомандовала: сядь на диван, закинь ногу на ногу, ты человек независимый и поэтому спокойна и в меру равнодушна. По радио рассказывали о кулинарных новинках. И вдруг Сильвия поняла, чего ей в данный момент хочется больше всего. Решительным шагом она прошла на кухню, отрезала ломоть хлеба и очистила луковицу. Даже слюнки потекли. Она намазала хлеб толстым слоем масла, положила сверху кружки лука, посыпала солью — да может ли быть что-нибудь вкуснее? Пусть эти кулинары-маньяки стряпают свою бурду, пусть. Потом сами не могут разобраться, чего намешали в это варево. Хрусталики соли обжигали губы, лук хрустел на зубах. Сильвия с жадностью поедала бутерброд. Зазвенел телефон, но у Сильвии рот был набит хлебом. Она жевала и жевала — подождут, ей никто не нужен. Наконец сняла трубку. Странно, звонил Рейн, с которым Сильвия даже не была знакома. Ну что ж, хоть по телефону познакомится с мужем-новинкой, узнает, что у него за голос. Рейн ходил вокруг да около, извинялся, что они с Каей все еще не нанесли визита мадам Курман, — занятно, Кая сделала из нее мадам! — но вот сегодня Аннелийза с утра пристает — поедем в деревню к бабуле. Так Сильвия узнала, что пригород Аннелийза принимает за деревню. Уж не завести ли ей кур и кроликов, чтобы превратить свой дом и сад в подобие хутора? Сегодня многие мечтают о таких фальшивых хуторках. Ну разве не смешно: окольцованный муж и папа-новинка, фальшивый хутор и квартиры-клетки. А в это время неокольцованный муж Каи долго и подробно расписывал, что Аннелийза рассказывала о доме и саде мадам Курман, о зайце, который живет под серебристой елкой, спит в гнезде, выдолбленном в тыкве, и каждый день съедает по морковке. Ясно, это из репертуара Иво Рооде. Тоже мне сказочник! Рейн сказал, что если мадам Курман не против, то в ближайшее воскресенье они втроем приедут к ней в гости. И он надеется, что мать Каи не будет церемониться и покажет, к чему ему следует приложить руки. Его родители живут в поселке в собственном доме, и он с раннего детства не чурается никакой работы. Даже варенье умеет варить. Сильвия слушала и с тоской поглядывала на недоеденный бутерброд, второпях оставленный на столе. Жажда соленого томила ее, как курильщика тоска по табаку. Под конец разговорчивый Рейн спросил, а не приехать ли им уже сегодня? Сильвия поспешила отклонить предложение: она захватила с работы незаконченный отчет, к утру он должен быть готов, лучше уж встретиться в воскресенье. По всему чувствовалось, что Рейн повесил трубку неохотно.

Сильвия схватила недоеденный бутерброд, давно не была она так голодна.

Сильвия даже задохнулась от жадности, с которой проглотила последние куски, на глазах выступили слезы радости. Нет, Кая не черствый и не бессердечный человек, она сумела почувствовать себя в шкуре Сильвии. Дочери стало страшно за мать. Рейну был дан приказ позвонить и проверить настроение мадам Курман. Они, дурачки, подумали, наверное, что такое обращение поднимет ей настроение. Давно она не плакала от радости, как живительны эти слезы. И с чего она взяла, что у нее пропащая дочь?! И Рейн тоже душевный парень. Ну и пусть Карл распускает перья, пусть кукарекает, хотя сам больше похож на мокрую курицу.