— Недостойно копаться в душе покойника. Да и у Карла Курмана новая семья. Что прошло, то прошло.

— У меня уши вянут, когда ты называешь отца Карлом Курманом. Ты же не на суде выступаешь!

Держи рот на замке, опять призвала себя к молчанию Сильвия. Кая стала совершенно невыносимой. А каким жизнерадостным ребенком она росла! Все пела или порхала по саду как мотылек. Конечно, всему виной злой мир, печально усмехнулась Сильвия. Вот так, наверно, оправдывают все родители цинизм родных детушек.

— Отец живет у меня. И его сопливка тоже. Во дворе Аннелийза хвастается перед другими детьми: а у меня маленькая сестричка! — Кая рассмеялась, и смех ее был неприятный, скрипучий, словно проржавелый.

— Абсурд! Фантасмагория!

— Может, еще какое иностранное слово знаешь? — съехидничала Кая.

Вот и опять Сильвия прореагировала не так, как надо. Видно, совсем разучилась общаться с людьми.

Ни пощады, ни уважения — Кая выложила все, что сочла нужным. Когда они с отцом говорили о Михкеле, Карл съязвил про Сильвию: климактерический психоз!

Сильвии кровь ударила в голову. Она прижала ладони к пылающим щекам и спросила с отчаянием:

— За что он меня ненавидит? Что плохого я ему сделала? Разве я как-нибудь мешала его новой жизни?

— Глупости, это он из-за Михкеля с его выводком так ощетинился.

Сильвия развела руками.

— У него великая любовь, а мне даже доброго друга иметь нельзя.

— Любовь! — презрительно изрекла Кая. — До чего же ты все-таки слепая! В каком ты веке живешь? Раскрой глаза и оглядись кругом! Вот тебе пример: ко мне на работе подкатывается один завотделом. Женщины наши смеются: этот старый пузан глотает взбадривающие таблетки и потому бурлит и пенится через край. Наш дорогой папочка тоже с ума сходил, пока с круга не сошел. На что он Дагмар теперь? Сначала ей, может, и было интересно, потом надоел, особенно когда старик сел на мель.

— Мир не так омерзителен, как тебе представляется.

— Ах, вы с отцом одного поля ягода. Ему тоже стыдно, что его роман выдохся. Навоображал невесть что про эту свою Дагмар, теперь крутит и не признается, что новая семья лопнула, врет мне: жена болеет, уехала в санаторий или черт ее знает куда, он с ребенком побудет у меня еще недели две, а потом все пойдет по-старому. Даже жалко смотреть, как он дергается на каждый телефонный звонок и как хватается за трубку: все ждет, что Дагмар позвонит и покается, что придет, поплачет и попросит прощения у отца своего ребенка. Фиг она придет! Пускай папочка один ребенка растит. Может, Дагмар умно сделала, что подбросила девчонку отцу? Почему это женщины всегда должны взваливать трудности на себя? Равноправие можно бы иной раз и на практике применить! А ты как считаешь?

— Ты, пожалуй, несправедлива. Может быть, Дагмар на самом деле больна и находится в санатории, что это за мать, которая забывает своего ребенка!

В ту далекую ночь, когда она пыталась покончить с собой, даже в самом тяжелом дурмане Сильвия не могла бы представить себе, что когда-нибудь в будущем она будет защищать молодую женщину, из-за которой Карл — не оглянувшись, не сказав ни слова, не попросив прощения — бросил ее.

— А как же тогда получается, что детские дома при живых и здоровых отцах и матерях забиты детьми?

Будто Сильвия про это не знала. У их завода тоже подшефный детдом, к Новому году члены женской комиссии возили туда подарки, потом делились впечатлениями, с трудом подавляя дрожь в голосе; обещали, что будут иногда брать бедняжек — одного, а то и двоих — на выходные к себе домой, однако после передышки новогодних праздников будничная жизнь снова затянула людей в свои шестерни, у них уже не хватало сил поделиться с детдомовцами теплом своего дома. Да и вряд ли могла бы такая однодневная семья залечить душевные раны маленького человечка.

— Мы иногда ходим вместе гулять. Пилле сидит в коляске, отец толкает ее перед собой, я держу Аннелийзу за руку. Не знаю даже, как объяснить Аннелийзе, что Пилле ей не сестра, а сводная тетка. Она бы и не поняла ничего. Наверняка стала бы расспрашивать: почему у других детей тети большие, а у меня такая маленькая? У нее такие странные фантазии, наверно, в отца пошла. Главное, чтобы не застряла в развитии. Ужасно наивный ребенок, а ведь осенью ей уже в школу. Даже жалко учителей — попробуй-ка справиться с кучей таких вот дурачков.

— Рядом с тобой Аннелийза быстро поумнеет, — заметила Сильвия беззлобно. — Еще и циником вырастет, — добавила она с усмешкой.

Кая вздохнула.

— Ты все думаешь, что я оговариваю отца и особенно его временную жену. Город наш вроде бы и большой, но ты не представляешь, какой он на самом деле маленький! Из-за отца я не раз попадала в ужасно неловкое положение. Хорошо, что я не Курман, хоть столько-то пользы от Иво было, что у меня другая фамилия. Его самый большой подарок! В нашем магазине работает подруга той самой Дагмар. В комнате отдыха и мне довелось слышать подробности о заведующем конструкторским бюро Карле Курмане, которого подцепила Дагмар. Поначалу-то об отце рассказывалось как о ценной находке, ну прямо-таки явление! Уже один титул — начальник конструкторского бюро! — звучал так торжественно, словно речь шла о генеральном конструкторе космических кораблей. Каких трудов мне стоило держать язык за зубами! Не раз подмывало вмешаться и крикнуть: он колупается над какими-то приборчиками, да и те по большей части идут коту под хвост! Да они бы на меня всем скопом набросились — замолчи, что ты понимаешь! Вот я удивилась, когда узнала, что у Карла Курмана тугая мошна и машины он меняет, как иной перчатки! Меня это так заинтриговало, что я стала уже нарочно заглядывать в комнату отдыха, чтобы узнать, что еще наболтает подруга Дагмар. Женщины слушали ее с пылающими щеками — жизнь Дагмар всем казалась прямо-таки великосветской. Ну и везет же некоторым, вздыхали они хором. Меня будто ножом полоснуло, вспомнила, как я в свои лучшие годы — на выданье! — клянчила у отца полторы сотни, спекулянтка предложила потрясающе красивые сапоги. Но отец руками развел — хоть убей, негде их взять. Мне это на всю жизнь как заноза в сердце, никогда потом я ничего так не хотела, как эти сапоги с античной патиной. Отец тогда как раз раздобывал новые покрышки для машины, они тоже стоили чертовски дорого, но все-таки. Машина могла подождать, машина не человек.

— Что же ты у меня не попросила?

— Разве я не видела, что все твои деньги съедает хозяйство? Ты себе не могла даже пустячной тряпки купить, из года в год ходила на работу в старой юбке, без конца утюжила ее, но толку-то, она сзади тут же вытягивалась и пузырилась. И вообще, ты слишком самоотверженная. Но мне это послужило хорошим уроком. Меня никакая сила не заставит ишачить на мужа и семью с таким самозабвением. Все равно однажды настанет день — и прощай! А жена останется у разбитого корыта и сможет сколько угодно любоваться своими натруженными руками — сморщенными и безобразными от былого усердия.

— Тебе нет смысла выходить замуж, ты ни с кем не сможешь ужиться. В семье прежде всего думают о других и меньше всего о себе. Это, наверно, и есть любовь.

— И чего ты своей любовью достигла?!

— Мы с Карлом Курманом прожили вместе четверть века. Это основная часть моей жизни. Мои воспоминания.

— Воспоминания? Какой в них толк?

— Ты этого не поймешь. У тебя их нет. Одна только ярость к прошлому. Этак твоя душа когда-нибудь замкнется, и уже ничто ее не отопрет.

— А что я могу поделать, если мне причинили столько зла?

Сильвия смолчала. Ей стало бесконечно жаль Каю. Что она, бедная, испытывала, когда со щемящим сердцем выслушивала унизительные подробности о своем отце! Нет предела человеческой низости. Лучше бы уж доброжелатели глумились над Сильвией, она повыносливее Каи.

— Я знаю почти все про новую жизнь отца, до самого краха.

— Лучше бы тебе забыть все эти разговоры.

— Может, твои воспоминания и сахар, и ты с удовольствием облизываешь свое прошлое. У меня же мозги забиты дегтем. Ты думаешь, его можно отмыть? Ох, как ты ошибаешься! Прилипает к любой мысли. Может, мне, чтобы от этого избавиться, нужно самой рассказывать подругам про отцовские похождения? Вот на это я не способна, хотя ты и считаешь, что у меня о стыде и совести и представления нет.