Сначала были обычные шорохи и писки, потом начались гудки. Трубку сняли на четвертом, и мужской голос сказал:

— Стейси слушает.

— Какой Стейси? — спросил я.

— Стейси-бар, приятель, и если тебя мучает жажда, мы не откроемся до десяти.

— А как долго у вас этот номер?

— Да с самого открытия, уж двадцать лет. Ты дурью маешься, приятель, или тебе на самом деле что-нибудь нужно?

— А вы — Стейси?

— Я — Стейси.

— Да, дурью маюсь, — сказал я и повесил трубку.

Следуя карте, составленной Артуром Дейном, я проехал по скоростному шоссе мимо Аннаполиса, пересек по мосту Залив Чизпик и свернул к югу на Истон. От Истона я повернул к западу на 33-е шоссе. Оно идет по центру длинного выступа, глубоко уходящего в тело залива. Таким образом, я оказался в округе Талбот, том самом округе Талбот, где на душу населения приходится больше миллионеров, чем в любом другом округе штата Мэриленд. Это о чем-то говорит, поскольку в Мэриленде миллионеры просто роятся. И большинство все же — в районе залива Чизпик.

Я свернул с 33-го шоссе и поехал по узкой извилистой дороге, ведшей прямо к воде. Усадьбы, мимо которых я проезжал, как оказалось, все имели названия. Некоторые были довольно остроумны, например «Причуда старой леди» или «А почему нет?» Я стал высматривать название «Приют налогового инспектора», но так его и не обнаружил.

Вилла госпожи Эймс называлась «Французский Ручей». Об этом извещала гравированная стальная табличка с выпуклыми буквами, вделанная в одну из двух одинаковых каменных колонн при въезде на территорию усадьбы. На них держались большие железные ворота, распахнутые настежь. По-видимому, они были открыты всегда.

Я проехал через ворота и двинулся дальше по длинной извилистой дорожке из голубоватого гравия. Дорожка переходила в аллею между двумя рядами английских вязов с побеленными стволами. На гребне небольшой возвышенности стоял дом. Я его одобрил. Да почти любой бы одобрил. Он был сделан из длинных и узких плит серого камня. На крыше было медное кровельное покрытие, которое соленый воздух превратил в темную, тусклую зелень — и оно, уж будьте уверены, прослужит века. Дом был хоть и одноэтажный, но большой, размашистый, стоящий слегка под углом, вероятно с целью обеспечить для каждой своей комнаты прекрасный вид из окна на залив.

При доме был гараж на четыре машины. Отдельно от него стояла каменная конюшня и обнесенный белым забором загон для лошадей. По соседству с конюшней располагался длинный низкий ряд клеток собачьего питомника. Лужайка перед домом представляла собой пару акров великолепно подстриженного газона. Еще там была парочка каких-то старых сосен — видимо, для тени, несколько кустарников — для обрамления, а за пределами всего этого, уже за домом, было пастбище, которое сбегало вниз к болотистой земле у самой кромки залива.

Я припарковал свой «Пинто» и подошел к тускло-красному бетонному крыльцу перед парадной дверью. Это была старая дверь, высокая и широченная, и ее изборожденные веками резные панели явно хранили историю. Времен Крестовых Походов, не иначе.

Я нажал звонок и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Дверь открыл гибкий молодой человек с лицом оливкового цвета — тот самый, что помогал миссис Эймс выйти из машины на похоронах дочери. Он был все в том же сером костюме — походившем на униформу, но не являвшимся ею в действительности.

Впрочем, откуда мне знать, были ли это тот самый костюм? Может, у него таких было семь. Сам юноша, видимо, являлся этаким гибридом дворецкого, личного шофера и камердинера. Мастер на все руки — и машиной рулить, и лошадь седлать, и бокал налить, — а надо, так и магазин зарядить. В наше время в Штатах осталось не так уж много личных слуг. Этот был из их числа. Многих его собратьев все еще можно встретить в зажиточных, тихих усадьбах, расположенных по берегам залива Чизпик.

У него было вежливое неподвижное лицо, — не сказать, чтоб очень симпатичное. Он позволил себе поднять свои черные глаза и некоторое время изучающе в меня вглядываться. Не похоже, чтоб увиденное произвело на него большое впечатление. Поэтому я, не дожидаясь вопроса типа что мне угодно, заявил:

— Госпожа Эймс меня ждет.

— Мистер Лукас?

— Совершенно верно.

— Сюда, пожалуйста.

Я вошел вслед за ним в широкую залу. Ее обстановка — панели орехового дерева, толстый коричневый ковер, тяжелая мебель, угрюмые краски — быстро заслужили мое одобрение. Это было как раз то, на что, по-моему, надо тратить деньги — при условии, что у вас их действительно много. Все было из хорошего, солидного материала, из разряда «прослужит вечно».

Молодой человек в темно-сером костюме открыл дверь, отошел в сторону и провозгласил:

— Прибыл мистер Лукас, госпожа Эймс!

Я вошел в большую прямоугольную комнату. Одна из стен у нее практически отсутствовала. Ее заменяло огромное, от пола до потолка термостекло. Через него открывался прямо-таки сногсшибательный вид на залив, где посреди майской синевы под порывами ветра вспыхивали редкие белые барашки волн. В такой комнате неизбежны трудности с обстановкой — ибо что, казалось бы, выдержит конкуренцию с таким роскошным видом моря и ветра? Однако огромный камин, доминирующий у другой стены, делал это с легкостью. Приподнятый сантиметров на 30 над уровнем пола, он был достаточно высок для того, чтобы человек баскетбольного роста мог не сутулясь войти в него, а его глубины и ширины вполне хватило бы на устройство в нем стойла для небольшого пони.

А еще он выглядел древним, очень древним. Оставалось предположить, что хозяйка выломала его из стены в том самом рыцарском замке, откуда она сняла свою входную дверь.

И ведь в нем горел огонь! Три полена под два с половиной метра длиной, толщиной почти что с телефонный справочник, мирно, этак по-рождественски потрескивали на каминной подставке из потемневшей бронзы, отгоняя прочь холодный воздух, которым даже в этот майский день ощутимо веяло с голубой глади залива.

Обстановку самой комнаты составляли низкие кресла и кушетки, обитые тканью в теплых осенних тонах. Расположены они были с таким расчетом, чтобы хозяева в зависимости от настроения могли или охватывать взором безбрежную даль залива, или мечтательно дремать, поглядывая на мерцающее пламя в камине. Фортепиано «Кнабе» в углу стояло как раз так, чтобы можно было собираться вокруг него пронизывающими зимними ночами — с бокалами в одной руке, с песней у кого-то на устах, отгородясь от целого мира, оставленного далеко-далеко за плотно закрытыми дверями…

Она стояла напротив камина и смотрела на меня через комнату. Когда я был уже полпути по направлению к ней, она сказала:

— Здравствуйте, мистер Лукас. Я — Луиза Эймс.

По виду ей едва ли можно было дать сорок пять лет — разве только зная, о том, что у нее была дочь 22 лет от роду. Выглядела она моложе: достаточно молодо и элегантно, чтобы носить обтягивающие желтовато-коричневые слаксы, подчеркивающие плотные, с приятными округлостями ягодицы, а также плоский живот — незаметно, чтобы она его специально втягивала. Еще на ней был желтый свитер, по-видимому, кашемировый, и в нужных местах он тоже очень даже соблазнительно натягивался.

В общем, передо мной была статная женщина, можно даже сказать хорошенькая. Волосы короткие, вьющиеся, золотисто-рыжие, седеющие на кончиках. Лицо в форме сердечка, с нежным подбородком; темные карие глаза, обрамленные тенями или печалью; кожа с прекрасным загаром, и совсем не огрубевшая; хороший прямой нос — и губы, по-видимому, забывшие, как делается улыбка.

— Благодарю вас за разрешение прийти при таком коротком предуведомлении, — сказал я.

Она слегка склонила голову на бок и некоторое время смотрела на меня изучающе — подольше, чем она разглядывала бы неуклюжую мазню своего хорошего друга.

— Ну хорошо, вы, по крайней мере, не кажетесь совсем уж отъявленным лгуном, — сказала она после долгой паузы.