Двери раскрылись, и коренастый мальчишка лет тринадцати метнулся к соседнему писсуару. Чудным образом накладываясь на ритм ‘Сабель’, оттуда донеслась нежная мелодия ‘Аве Марии’. Этого было бы вполне достаточно для Жиля, чтобы сунуть мальчишку головой в писсуар и долго не отпускать. Но он уже закончил и, шагнув к раковине, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале, стал мыть руки. Сзади доносилось упругое журчание и музыка. Вытерев ладони ароматизированной салфеткой — запах лаванды вызвал новое вулканическое извержение ярости в его мозгу, — Жиль повернулся. Мальчишка стоял боком к писсуару, лицом к Фнаду. Одну руку он завел за спину, а другой зачем-то дергал ‘молнию’ ширинки — обычной, не магнитной. На мальце был изумрудный комбинезон дерекламистов, высокие ботинки на железных застежках и черные очки с круглыми и большими, как блюдца, зеркальными линзами. На голове — кепочка с яркой наклейкой в виде улыбающегося медвежонка.

— Ай! — завопил он хрипло. — Ай, дядя, дядя, прищемил!

— Что такое? — пробормотал Жиль, думая о своём.

— Прищемил, дядя, писю прищемил!!! — Мальчишка посеменил к нему, дергая молнию и скривив от боли рот, из угла которого вниз потянулась нитка слюны. — Отцепите, ай, дядька-а-а...

Происходило что-то совсем нелепое. Фнад шагнул к маленькому недоумку. Когда он оказался совсем близко, малец рывком вытащил вторую руку из-за спины и пустил прямо в лицо Жилю струю чего-то остропахнущего. ‘Аве Мария’ в ушах Фнада взорвалась осколками звуков, переливчатые синие цвета мраморного грота потемнели.

Потом реальность стала немного четче, и Жиль Фнад обнаружил, что стоит на коленях и трет лицо. Из носа лились сопли, из глаз слезы, сквозь них Жиль видел мальчишку, рот которого от удивления стал круглым. Содержимое баллончика, которым был атакован Фнад, судя по всему, уже закончилось. Отбросив его, малец стал бить правой ладонью по браслету на левой руке. Жиль чувствовал себя плохо, но не настолько, чтобы это могло помешать ему сейчас же задушить маленького урода. Он привстал. Мальчишка вытянул руку, которой раньше колотил по браслету, и показал костяшками согнутых пальцев в переносицу Жиля. Между пальцами был зажат тонкий цилиндрик, из которого выстрелили и вонзились в ноздри Фнада извивающиеся усики шокера.

Камнедробилка, заработавшая после этого в голове Жиля Фнада, опрокинула его на пол и заставила скорчиться у ног мальчишки. Несмотря на все последствия, которые обычно сопровождают удар шокером, Жиль выгнулся, пытаясь дотянуться до ноги щенка. Вновь хлопнув по браслету, тот отступил, сверху вниз глядя на дергающееся тело.

Дверь позади раскрылась, и двое дюжих колесничих в халатах медицинской службы аэропорта, наброшенных поверх изумрудных комбинезонов, вкатили внутрь живокресло. На скуле каждого имелась легкая припухлость, какая возникает от недавно имплантированного подкожного микрофона; в левой ушной раковине покоился конус динамика, соединенного с микрофоном серебристым волоском провода.

Мальчишка послал в плечо Фнада второй заряд из шокера, и только после этого Жиль затих окончательно.

— Всё, всё! — произнес один из колесничих, у которого над воротником виднелся край узора динамической татуировки. Морщась, он похлопал себя по уху. — Нормально, Шунды?

— Нормально?! — хрипло выдохнул Шунды Одома и коснулся браслета, отключая сигнал. — Вашу мать!! Да он меня чуть не прикончил! Почему так долго?

— Куча шишек в зале, с ними охрана. Ждали, пока уйдут. — Татуированный склонился над Фнадом, вглядываясь в лицо. — Ну теперь-то хлопец вырубился...

— Аххх! — Шунды, приподнявшись на цыпочках и не снимая очков, сунул лицо под струю воды из крана. Развернувшись, он оглядел помощников, которые подхватили Фнада под мышки и усаживали в кресло. Одома шагнул к ним, остановился, покачиваясь с носков на пятки и обратно. Изумрудные блики от скрытых светильников медленно ползли по его круглой бледной физиономии. Самым примечательным был рот: уголки опущены так, что он напоминал туго натянутый лук, и это придавало лицу выражение непроходящей брезгливости.

— Прыскалка! — сказал Шунды. — Если б я такой прыскалкой в летающий остров пульнул, он бы весь растворился! А этот еще дергался! Представляете?!

— У тебя хорошая прыскалка, Шунды, — попытался успокоить его татуированный, прилаживая к покоящимся на подлокотниках запястьям Фнада полупрозрачные слизистые трубки. На концах их были катетеры, напоминающие длинные острые клыки. Живокресло еле слышно вздохнуло, принимая в свои объятья пациента. Оно существовало для того чтобы заботиться о каждом, кто сел в него, как любящая мать о младенце. Натянутую сухую кожу на широкой спинке усеивали большие бледные бородавки — органические верньеры и кнопки. Второй ‘медбрат’ повернул что-то, и внутри биомеханизма заурчало. Живокресло опекало пациента по своему усмотрению, но его работу можно было корректировать. Протянувшиеся к запястьям Фнада трубки наполнились мутно-розовой жидкостью.

— И еще шокер! Он меня пытался схватить после первого раза! Тишка, вот скажи, если я в тебя ебану шокером, ты сразу, с первого раза вырубишься?

— Так то я... — ухмыльнулся колесничий. — Ну ты сравнил, меня и...

— Ты с кем разговариваешь? — процедил Шунды и медленно пошел к нему. — Кто, по-твоему, перед тобой?

Ухмылка сразу покинула Тишкино лицо — оно приобрело выражение, которое ясно давало понять, что тот, кому это лицо принадлежит, искренне, по-настоящему глубоко сожалеет о том, что только что произнесенные слова слетели с его глупого языка.

— Извиняюсь, — пробормотал он, медленно откатываясь. — Я... вы не...

Шунды шел на него, и стоящий чуть в стороне татуированный решил уже, что невоздержанному на язык Тишке настал кирдык, но тут Жиль Фнад пошевелился и дернул головой. Веки его затрепетали.

— Больше! — заорал Шунды, отпрыгивая к стене и вытягивая перед собой руку с зажатым между пальцами шокером. — Больше дайте! Вы его усыпите или нет?!

Татуированный крутанул верньер. Гул внутри живокресла стал громче, жидкость в трубках налилась густым красным цветом. Трое замерли, глядя на Жиля Фнада. Тот больше не шевелился. Шунды Одома рывком стащил с головы кепочку, обнажив выбритое пятно на макушке. В центре его поблескивал кружок эго-форминга. Одома поднял руку и осторожно подкрутил настройку.

— Этот зверь Асю и Ника в ад отправил, — плаксиво произнес он, позевывая от пережитого испуга. Форминг уже начал действовать: губы Шунды поджались, голос стал жалобным. — И весь Хрусталь сжег, а там пятьсот человек... За ним даже аякса послали, но он все равно ушел. Послушайте, я хочу, чтоб пока мы будем ехать, подготовили бункер. Вам понятно? Магадан, распорядись, пожалуйста.

Татуированный давно привык к искусственным сменам настроения Одомы. Он кивнул и поднял руку, прикасаясь пальцем к динамику в ухе.

Минуту спустя в зале аэропорта скучающие люди, уже успевшие забыть про развлечение в виде прибытия нескольких Очень Важных Персон, получили новый повод для пересудов. Два медбрата-колесничих быстро прокатились к центральным дверям, толкая перед собой живокресло с неподвижным телом больного. Рядом семенил мальчик с кривым ртом и в больших зеркальных очках, то и дело всхлипывающий и слегка ненатурально, но с напором причитающий:

— Папа! Что с тобой, папочка?!

Это вызвало прилив сочувствующих охов и бестолковых предположений о том, какая беда приключилась с господином в кресле. Медбратья, живокресло и любящий сын пронеслись сквозь услужливо распахнувшиеся плексигласовые двери и скрылись в горячих испарениях, которые заменяли воздух над стоянкой аэропорта. Вскоре с этой стоянки вырулил ощетинившийся антеннами черный микроавтобус, украшенный молочно-белой прямоугольной плоскостью солнечной батареи на крыше.

Развернувшись, он взял направление в сторону реки, за которой открывался пологий левый берег, уже давно занятый Университетами под общежития. В сотне метров над микроавтобусом тем же курсом, но гораздо быстрее, двигался похожий на фаллос вагон струнника, из которого Данислав показывал Нате крыши городских достопримечательностей.