Одна надежда на Мэдди. Ведь няня жила в Оуклэнде. Кроме того, любила посудачить. Когда я клялась держать язык за зубами, Мэдди изредка снабжала меня нужной, но весьма ограниченной информацией.

К тому времени няне исполнилось тридцать пять, а на работу в имение она поступила лет в одиннадцать.

— Там было так красиво. А какие чудесные детские в Холле, — вспоминала Мэдди.

— Ксавьер, наверное, рос красивым мальчиком, правда? — поинтересовалась я.

— Да, кроме того, он никогда не шалил.

— А кто был непоседой, Мириам?

— Нет, не она.

— Тогда кто же?

— Что за допрос вы мне учинили, мисс Джессика? Кто да что! — няня рассердилась и поджала губы, явно собираясь наказать меня за ненужные расспросы. Только позднее я поняла, почему она постоянно выходила из себя.

Однажды я заговорила с Мириам на запретную тему:

— Представляешь, тебе повезло родиться в Оуклэнд Холле, а мне пришлось появиться на свет в Дауэре.

После недолгих колебаний сестра ответила:

— Вот и нет… Это произошло за границей.

— Как здорово! Где?

Мириам злилась на себя из-за того, что мне удалось выудить нечто тайное.

— Когда ты родилась, мама путешествовала по Италии.

Мои глаза расширились от изумления. Я думала о Венеции и гондолах, Пизе и падающей башне, о Флоренции, где встретились Данте с Беатриче и по-сумасшедшему влюбились друг в друга. Об этом мне рассказывала Мириам.

— Где именно? — не унималась я.

— Кажется, в Риме.

Меня всю распирало от радости.

— В городе Юлия Цезаря, — заметила я и процитировала: — «Друзья, римляне, сограждане! Слушайте меня!» Но почему?

Мириам совсем рассердилась.

— Ты появилась на свет, когда они путешествовали там.

— Значит, и папа ездил с ней? — воскликнула я. — И это было недорого? А как же наше бедственное положение и все тому подобное?

Сестра недовольно скривилась и сухо констатировала:

— Тебе достаточно знать, что они оказались в Риме.

— Похоже, они и не подозревали о том, что я должна родиться. Иначе бы ни за что туда не поехали, правда?..

— Подобное иногда случается. Пора кончать с пустой болтовней. — Моя сестричка Мириам умела в нужный момент проявить строгость.

Иногда мне становилось жалко аббата, если тот все же женится на ней, и особенно их будущих печальных детишек.

Теперь есть над чем поразмыслить. Оказывается, со мной происходили странные вещи! Видимо, в Риме они и назвали меня Опал. Я тут же раздобыла информацию об одноименных камнях. Комментарий в толковом словаре несколько разочаровал. Не особенно лестно, когда тебя называют в честь «минерала, в основном состоящего из окисей кремния». Звучит весьма не романтично. Но потом я обнаружила, что опалы бывают разных оттенков: красного, зеленого и голубого… Они повторяют практически все цвета спектра и меняются, как радуга. Это чуть приятнее. И все же мне было трудно представить маму, поддавшуюся очарованию итальянского неба и давшую мне странное имя Опал, чтобы потом добавить более практичное и прозаичное — Джессика.

Вскоре гости покинули Оуклэнд, а после них уехал и хозяин. Остались лишь слуги, жизнь в замке текла незаметно, если не считать посетителей, приходивших к горничным, но они меня не интересовали.

В Дауэре все шло по заведенному кругу: отец раскладывал пасьянсы, в одиночестве ходил на прогулки и умел не замечать вечно жалующуюся семью; мама командовала в доме, занималась благотворительностью и делами прихожан, не уставая подчеркивать, что теперь мы одни из них, ибо стали бедняками. Явное преувеличение. Мы еще могли подать, а не просить милостыню, мы еще оставались аристократами.

Ксавьер продолжал мечтать о недостижимой леди Кларе, постепенно теряя мою симпатию. Будь я на месте этой дамы или брата, я непременно сломала бы все барьеры, которые возводят деньги. То же относилось к Мириам и ее аббату. Возможно, сестру ждет судьба бедняги Джармэна, и ей придется наплодить кучу ребятишек. У священников обычно огромные семьи: чем беднее они, тем плодовитей.

Проходили годы, а тайна оставалась тайной. Однако мое любопытство не уменьшалось. Я все больше убеждалась в существовании причины, по которой семья считает меня чужой.

В Дауэре молились каждое утро. Причем все члены семьи и прислуга были обязаны появляться к заутрене, даже для отца не делалось исключения. Молебен проходил в гостиной, так как, по словам мамы, мы теперь не имели своей часовни. Она не уставала напоминать об этом, бросая осуждающие взгляды на папу и, наверное, с тоской вспоминая Оуклэнд Холл, где в качестве хозяйки огромного поместья общалась с Господом много лет подряд. Теперь же штат слуг стал невелик: Джармэн, миссис Кобб и Мэдди.

— В Оуклэнде челяди было столько, что я знала имена лишь нескольких, — с горечью говорила она.

Молитва всегда проходила очень торжественно, и мать мрачно призывала нас с благодарностью воспринимать то, что уготовил Всемогущий. Ее слова казались мне кощунством, поскольку сама матушка не желала мириться с тем положением, в котором очутилась наша некогда богатая семья. Кроме того, она постоянно поучала Господа:

— Святой и праведный, обрати внимание на это… Не делай того…

Ее молитвы напоминали нравоучения слугам в те «славные времена», когда она еще жила в Оуклэнд Холле.

Я всегда ненавидела утренний молебен, хотя в церковь ходить любила, но не из-за своей религиозности. Во-первых, здание было очень красивым и поражало разноцветными витражами. Мне казалось, что краски напоминают цвета опала. И еще я наслаждалась пением хора и хорошо пела сама.

В детстве я олицетворяла времена года с различными церковными псалмами. Но больше всего любила Пасху, когда расцветали белые и желтые цветы, наступала весна и близилось лето.

Мириам украшала собор к празднику, и аббат помогал ей. Они, должно быть, говорили о невозможности пожениться и ругали бедность. Мне всегда хотелось подсказать им, что простые люди, имевшие значительно меньше, все же выглядели счастливыми. Во всяком случае, на Пасху церковь становилась особенно нарядной. Семейству Клейверинг было отведено почетное место. Мы занимали два передних ряда и, согласно былым привилегиям, входили через отдельную дверь. В этот момент матушка скорее всего чувствовала себя, как в «добрые старые времена». Именно поэтому она и любила посещать собор.

В Пасхальное воскресенье мы всегда ходили на церковное кладбище и относили цветы на могилы умерших. И здесь опять наш род выглядел самым именитым: великолепные надгробья и статуи украшали места захоронения предков. Матушка злилась, что ее памятник не будет столь величественным, потому что деньги семьи ушли на оплату карточных долгов.

В то Пасхальное воскресенье мне исполнилось шестнадцать. Кончалось детство. Интересно, что уготовит будущее? Не хотелось состариться в замке Дауэр, как Мириам. Ей исполнился тридцать один год, а замужество с аббатом еще находилось в туманной перспективе.

Служба была красивой, а ее тема — интересной: «Благодарите Господа за то, что он дал». Мне показалось, что слова Всемогущего предназначались специально для Клейверингов, и Джаспер Грей намеренно заговорил об этом. Он словно напоминал семье, что Дауэр — отличный дом и кажется великолепным жилищем тем, кто никогда не обитал в Оуклэнд Холле. Видимо, аббату хотелось жениться на Мириам и пожелать того же Ксавьеру с леди Кларой. Возможно, он напоминал, что отцу пора забыть о прошлых прегрешениях, а матери — смириться и радоваться жизни.

Я же была вполне счастлива, и только некоторые неясности омрачали мое существование. Мне больше всего хотелось быть любимой. Я представляла, как вспыхивают чьи-то глаза в момент моего появления, как люди искренне беспокоятся за мою судьбу и не считают вынужденные издержки проявлением невоспитанности и хамства.

— Господи, — молила я, — пусть меня кто-нибудь полюбит.

Сказав эти слова, я рассмеялась, поймав себя на том, что приказываю Богу так же, как матушка.