Все это озадачивало ее, пока в одно воскресное утро она не обратила внимание на коричневое прожженное пятно на внутренней полосе газеты.

Более удивленная, чем сердитая, Джорджина взяла газету и, как была, в своем восточном халате, пересекла холл, направляясь к еще одной квартире на этом этаже.

Ей пришлось прождать несколько минут, прежде чем приоткрылась дверь, запертая на цепочку. На нее уставился налитый кровью глаз.

– Хм? – произнес сквозь щель голос неопределенного тембра, то ли мужской, то ли женский.

– Здравствуйте, я Джорджина Холмс, живу в квартире 4 А. Не вы ли, кстати, каждое утро проглаживаете мою „Нью-Йорк Таймс"?

Дверь приоткрылась чуть шире, и она увидела перед собой молодого человека лет двадцати с небольшим, с симпатичной физиономией и с ежиком на голове.

– Почему бы и нет, дорогая? – сказал он, понизив голос. – Когда газета мнется, лакей обязан разгладить ее перед тем, как подать королеве.

– Мне это совершенно не нужно, – в тон ему ответила она.

– Но вы не сердитесь на меня? – сокрушенно спросил он.

– Нет. Но мне это кажется странным. Лучше бы этого не было. Если вы хотите читать газету, я могу оставлять ее для вас, возвращаясь домой.

– Я живу минутой, дорогая, а потому не могу ждать целый день.

– Извините, – растерялась Джорджина.

Он распахнул дверь. На нем была черная рубашка, расстегнутая до пояса, и черные хлопчатобумажные джинсы.

– Не хотите ли войти? – смущенно предложил он. – Я только что сварил свежий кофе, и у меня божественные булочки с вареньем. Я купил их по пути домой. Пекарня открывается с самого утра, так что они свежие-пресвежие.

Джорджина засмеялась. Перебравшись в этот город, она не разговаривала ни с кем, кроме сотрудников, но искушение попробовать свежие булочки было непреодолимым.

– О'кей, – неуверенно согласилась она. – Но только на несколько минут.

– На работу вам идти не надо. Сегодня воскресенье. Разве что вы священнослужитель. Но, надеюсь, это не так?

Она засмеялась.

– Нет, меня, скорее, можно назвать кулинаром.

– О-о-о! – воскликнул он, хлопая в ладоши. – Вы делаете художественные произведения из продуктов? Если я дам вам несколько яиц, сможете ли сделать мне из них яичницу высотой с Кенсингтон-палас?

– Конечно, если смешаю их с парафином, – серьезно ответила она, входя в квартиру.

Расположение комнат было зеркальным отображением ее квартиры, но преобразить ее стоило огромных трудов. Стены были в бледно-оранжевых языках пламени, а на драпировку окон пошли, наверно, сотни три метров на редкость красивого цветастого ситца. Мебель представляла собой эклектическое соединение различных предметов. Все они, должно быть, давно пришли в негодность, но их склеили и привели в порядок. Так что здесь было вполне уютно.

За кофе и булочками, которые в самом деле оказались очень свежими и вкусными, Бобби Макс сообщил ей, что он оформляет витрины у „Блумингдейла". За обстановку квартиры платить ему не пришлось; он купил лишь телевизор и стереоустановку. Кое-что подобрал на улице, притащил с работы – там эти вещи уже никому не нужны.

Они провели вместе почти весь день, болтая, смеясь и постепенно выясняя, что у них много общего. Оба были родом из небольших городков. Бобби родился в техасском захолустье. В местной парикмахерской стояло лишь одно кресло; Бобби там „совершенно не понимали". Оба интересовались искусством, но Бобби был более широко образован. Джорджина ушла от него во второй половине дня, чувствуя, что встретила родственную душу. В первый раз за всю ее сознательную жизнь она провела несколько часов с человеком, который, казалось, вообще не заметил, что она толстая.

Вскоре она окунулась в ту бурную жизнь, которая кипела в квартире Бобби. Он познакомил ее со своими друзьями, и время от времени она помогала ему устроить на скорую руку импровизированный ужин. В свою очередь Бобби повесил в ее квартире новые гардины и застлал пол ковром.

Однажды в воскресенье вечером он предложил ей пойти потанцевать.

Она с трудом скрыла изумление. С таким же успехом он мог бы спросить, не хочет ли она взлететь на воздушном шаре.

– Я не танцую, – буркнула она, примостившись в углу кушетки. Забившись туда, она одной из его шелковых подушек прикрывала свою расплывшуюся талию.

Убрав посуду на кухне, Бобби Макс вошел в комнату и, нахмурившись, уставился на нее.

– Танцуют все, – ровным голосом сообщил он. – Даже паралитики и дети. Тебе надо только решиться.

– Ты не понимаешь, – тихо возразила Джорджина. – Я ни разу в жизни не танцевала. Меня никто никогда не приглашал.

– Дорогая, – взвился он, – когда ты танцуешь с нами, тебе не нужен определенный партнер. У тебя будет три сотни партнеров, тысяча! Вот увидишь!

– Бобби, – грустно сказала она, – мне не в чем идти на танцы.

– Еще как есть! – обрадовался он. – Накинь на себя что-нибудь блестящее, а я ровно в полночь постучусь к тебе.

– В полночь! Да я уже буду спать, – запротестовала она.

– Только не сегодня. На самом деле, в полночь даже несколько рановато.

– И у меня нет ничего блестящего.

– Надень вот это! – крикнул он, с грохотом вываливая лед из формы в раковину.

– Что „это"? – с вызовом спросила она. У нее было лишь полистироловое широкое цветастое платье непомерного размера со сборочками у воротника и жакет такого же свободного покроя.

– Твою черную штуку с серебром. Джорджина задумалась. Черную штуку с серебром?

– Ох, Бобби, – вздохнула она, – да ведь это халат. Его можно надевать только дома. Я даже сплю иногда в этой тряпке. Выходить в нем нельзя.

Бобби поставил перед ней на столик высокий стакан охлажденного чая со льдом.

– Конечно, можно. Тащи его. Я покажу тебе.

Джорджина неохотно поплелась к себе и сдернула с крючка в ванной бесформенное одеяние. На него пошло несколько метров черной вискозы с серебряным люрексом. В нем не было ничего примечательного, кроме блестящей ткани и покроя, скрывавшего изъяны ее фигуры.

Когда она вернулась, Бобби уже расставил на столе набор косметики. На спинке стула висели разноцветные шарфы, боа из перьев и длинные ожерелья.

Подтащив кресло, он усадил ее.

– Сюда, – приказал он. – Сейчас мы создадим леди Лилит, королеву ночи.

Джорджина без возражений села, наблюдая, как Бобби Макс запустил обе руки в копну ее волос неопределенного цвета.

– Прежде всего мы их подкрасим. Затем заберем повыше, вот так, вот так. А еще, я думаю, сделаем челку.

– Постой, постой, – запротестовала она. – Я никогда в жизни так не причесывалась.

– Это я заметил, дорогая.

Часа через три была создана новая Джорджина. Взглянув на себя в зеркало, она разразилась слезами.

Бобби молча стоял у нее за спиной. Он инстинктивно угадал причину этих слез. Трансформация не разочаровала и не огорчила ее. Это были слезы радости.

То, что он с ней сделал, было больше чем волшебство. Ее волосы отливали темным золотом, великолепный макияж подчеркивал глубину глаз и правильные черты лица. Незнакомку, которая смотрела на Джорджину из зеркала, пожалуй, можно было назвать красавицей.

Бобби Макс подождал, пока она успокоилась.

– Еще не все, – сказал он. – Надень вот это. Он протянул ей бесформенный халат и, когда она облачилась в него, накинул на нее длинный, отделанный серебром шарф из мягкой парчи. Он закрыл ей шею, сделал на плече огромный бант и тщательно приладил его.

– Вот, – торжественно произнес он, – родилась новая звезда.

И Джорджина отправилась на танцы.

С ними пошли шесть человек, и их церемониймейстером был Бобби Макс. Эта ночь началась в Ледяном Дворце на Пятьдесят седьмой улице Вест-сайда, откуда на улицу выплескивалась ритмичная музыка.

Джорджина никогда еще не видела ничего подобного. В огромном зале, похожем на пещеру, симпатичная толпа, танцуя почти в полной темноте, как бы соединялась в единое целое. Вдоль большой танцевальной площадки стояли низкие диваны. Увидев, в каких позах лежат на диванах люди, Джорджина отвела глаза.