Сэр Гораций прошелся по комнате взад и вперед и снова повернулся к Камилле.

– Я также вообразил, – продолжил он свой монолог, – ты обрадуешься, что твоя мать сможет поехать на воды и облегчить свои страдания, которые она так мужественно переносила все это время. Я думал, тебе будет приятно, что наш старый дом отремонтируют, а усадьбу к приезду Джервеза приведут в порядок. Но, оказывается, я ошибся.

Сэр Гораций сделал паузу, и в его голосе зазвучал сарказм.

– Тебя волнует, что ты не знакома с человеком, который готов вести себя так великодушно по отношению к тебе и твоей семье. Я напишу ему и сообщу, что моя дочь не считает его подходящим претендентом на ее руку, потому что он не готов пренебречь своими обязанностями по отношению к своей стране в этот важнейший момент ее истории и мчаться через Ла-Манш, чтобы броситься к ногам привередливой молодой девицы, которая, несмотря на свои высоко превозносимые прелести, еще не получила ни одного приличного предложения о замужестве.

Сэр Горации не повысил голоса, но его лицо было бледно, а дыхание прерывалось, как будто он бежал. С величайшим трудом сохраняя самообладание, он добавил более спокойным, но ледяным тоном:

– Может, Камилла, ты сделаешь мне одолжение и позовешь лакея, жалованье которому я теперь не смогу заплатить, и попросишь его принести мне перо и бумагу, чтобы незамедлительно отослать его высочеству князю Хедвигу Мелденштейнскому письмо с выражением твоих чувств.

Сэр Гораций кончил говорить, но казалось, что его голос, словно свист кнута, отзывался эхом в тишине комнаты. Леди Лэмберн всхлипнула и поднесла руки к лицу. Мгновение Камилла стояла в нерешительности, а потом произнесла бесцветным голосом:

– Все в порядке, папа, конечно, я выйду замуж за князя. У меня нет выбора, не правда ли?

– Право выбора, конечно, за тобой, дорогая, – сказал сэр Гораций, взял бокал с коньяком и залпом выпил его, как будто чувствовал необходимость подкрепиться.

– Ты совершенно прав, папа, – продолжала Камилла, – это великая честь, и я должна быть чрезвычайно благодарна. По крайней мере, дом будет отремонтирован, потолки починены, и мы сможем спать без угрозы промокнуть.

– Вот это разумная девочка! – сказал сэр Гораций, и краски вернулись на его лицо. – Я знал, что ты будешь благоразумна. А сейчас мы должны действовать очень быстро, потому что премьер-министр уже вернулся в Мелденштейн. Его светлость договаривается, чтобы его собственные представители прибыли сюда в следующем месяце и сопровождали тебя и, конечно, твою маму и меня на свадьбу.

– В следующем месяце! – как эхо, повторила Камилла. – Но это невозможно, я не смогу подготовиться так быстро.

– Свадьба будет отпразднована в июне, – пояснил сэр Гораций. – Это самый прекрасный месяц в Мелденштейне, и все королевские свадьбы там всегда происходят во вторую неделю июня. Это традиционно считается временем больших удач.

– Значит, премьер-министр уже уехал с твоим согласием на брак? – спросила Камилла. – И ты ни секунды не сомневался и был уверен, что я не смогу отказаться? Да, папа?

Какой-то момент казалось, что сэр Гораций ответит резкостью. Но пройденная им школа дипломатии заставила его действовать уговорами.

– Мое любимое дитя, я очень хорошо знаю, что ты чувствуешь, но какой еще ответ я мог дать? Тебе известно, зачем я поехал в Лондон. Неужели ты не понимаешь, в каком отчаянии я был из-за того положения, в котором мы оказались? У меня не было ни гроша, Камилла, ты можешь понять, что это значит? Не иметь денег в банке, продать все, что только можно?

Сэр Гораций взял руку своей жены.

– Посмотри на руки своей матери, – приказал он. – На них нет ни единого украшения. Посмотри на сейф, где почти не осталось серебра, на пустые стены, где раньше висели картины, на гостиную, из которой вывезена вся мебель, на конюшни, лишившиеся лучших лошадей.

Он сделал драматический жест руками, как хорошо обученный актер.

– Ты думаешь, – продолжал он, – я не испытывал стыда, месяц за месяцем не платя жалованья даже Агнесс и Уитону, увольняя работников с фермы, садовников и лесничих? И старому Гроувзу, прослужившему у нас сорок лет, я не смог назначить пенсион!

Он вновь положил свои руки Камилле на плечи и мягко сказал:

– Я никогда не был миллионером, Камилла, но прежде я жил, как подобает джентльмену. Я унижен пустотой своих карманов, зная, что мало людей понимает, как мучительна бедность. Даже ты, моя дорогая дочь, не догадываешься об этом. Поэтому, когда появился шанс исправить все несправедливости, нанесенные нечаянно и бедственно переживаемые теми, за кого я несу ответственность, я не мог поверить, что ты заставишь меня пожалеть об этом.

Нежность отцовского голоса и убедительность его слов вызвали у Камиллы слезы.

– Мне очень жаль, папа, – прошептала она, – прости меня. Просто на мгновение я испугалась того, что ждет меня впереди. Я выйду замуж за кого угодно, даже за самого дьявола, лишь бы ты был счастлив, а мама здорова. И кроме того, я люблю наш дом и хочу, чтобы его отремонтировали и привели в порядок к возвращению Джервеза с его службы во флоте. Я была неправа и вела себя очень эгоистично. Прости меня, папа.

Камилла подняла к отцу лицо, по которому текли слезы, и теперь, как раньше леди Лэмберн, он заметил, какой истаявшей и хрупкой выглядела его дочь. Он заключил ее в свои объятия.

– Моя дорогая, моя маленькая девочка, – произнес он, и голос его дрогнул. – Ты знаешь, что больше всего на свете я желаю тебе счастья, и поверь мне, это замужество сделает тебя счастливой, я клянусь в этом.

– Я счастлива, папа, счастлива, – сказала Камилла, как будто повторяя эти слова, она могла убедить себя в чем-то. – Это просто неожиданность и шок от того, что тебе пришлось сказать. Но теперь все в порядке, и, прошу тебя, прежде чем мы займемся чем-то другим, заплати, пожалуйста, Агнесс и Уитону и дай им гораздо больше, чем они ожидают.

Сэр Гораций прижал Камиллу к себе.

– Я сделаю это сейчас же, – сказал он, – и велю Агнесс приготовить к обеду седло барашка. Я клянусь, мы почувствуем себя гораздо лучше, если чего-нибудь поедим.

Он поцеловал мокрую щеку Камиллы, еще раз крепко обнял ее и вышел из комнаты. Мгновение Камилла смотрела ему вслед, потом, не говоря ни слова, опустилась на колени у кресла матери и положила свою белокурую головку ей на грудь.

– Прости, мама, я, должно быть, огорчила тебя.

– Нет, дорогая, – откликнулась леди Лэмберн, – я очень хорошо знаю, что именно ты сейчас чувствуешь. Все мы хотим встретить героя наших грез и влюбиться в него.

Она положила руку на мягкие волосы дочери.

– Ты еще никому не отдала своего сердца? Нет, дорогая? – Голос леди Лэмберн выдал ее беспокойство.

Камилла на секунду запнулась:

– Нет… нет, конечно, нет, мама.

Тонкие свечи в канделябрах уже догорали, когда по мраморной лестнице не спеша поднимался щегольски одетый джентльмен со скучающим и циничным выражением лица. Шум толпы гостей, заполнивших комнаты для приемов, навел его на мысль о клетке с попугаями в зоопарке.

Он остался равнодушным и к блеску драгоценностей женщин в платьях из прозрачного газа и шитого золотом муслина, и к усыпанным бриллиантами орденам мужчин, напомнивших ему стайку павлинов, распускающих перья в качестве прелюдии к брачным играм.

Несколько человек пытались заговорить с ним, но джентльмен проходил мимо с коротким кивком головы, пока наконец не нашел хозяйку дома, стоявшую в окружении мужчин. Каждая фраза, которую она произносила веселым живым голосом, вызывала у них взрыв смеха или льстивые восклицания.

Леди Джерси владела в совершенстве всеми женскими хитростями, с помощью которых можно вызывать у противоположного пола восхищение, соблазнять, приводить в восторг и порабощать. Крошечная, похожая на маленькую птичку с ярким оперением, леди Джерси многие годы удерживала внимание и привязанность принца-регента одной только настойчивостью, с которой она преследовала его.