Не боясь, что животное может укусить, мужчина подошел к воротам и постучал. Боязливо ощерясь, Трус все же зарычал на незнакомца и постарался забиться дальше в подворотню. Бедняга, он все-таки охранял этот дом…

На стук долго не открывали. Наконец, в приоткрывшейся калитке показалось хмурое, недовольное лицо.

— Не стучите, гражданин. Не глухие, слышим.

— А если слышите, зачем заставляете собаку выть?

— А вам какое дело? Не ваша собака. — И говоривший поддал ей пинком под брюхо в тот момент, когда несчастная торопилась прошмыгнуть мимо него во двор. Взвизгнув, она отлетела от него. — Надоела, сдохнуть не может…

— Не бейте! Вы изувечите ее!

— Уж не вас ли я должен спрашиваться? — насмешливо осклабился хозяин Труса. — Хочу и буду бить! — И, ухватив пса за ошейник, он занес руку для удара.

Ударить он не успел. Неожиданный заступник Труса поймал его руку и, крепко сжав, удержал ее. Взгляды их скрестились.

— Вам, собственно, что надо?

— Я хочу, чтобы вы перестали истязать животное.

— Заведите себе собственную собаку да и распоряжайтесь ею!

— Тогда я покупаю ее у вас.

Пожалуй, незнакомец и сам не ожидал, как это слетело у него с языка. Еще минуту назад он вовсе не собирался приобретать этого пса. Просто он хотел помочь ему, защитить от побоев, но, поняв, что слова ничего не могут изменить, в какое-то мгновение твердо решил любой ценой вырвать четвероногое из рук его мучителя.

— Сколько вы за нее хотите?

В глазах барышника мелькнул алчный огонек, однако он потушил его, спрятав под маской напускного равнодушия.

— Непродажная…

Но незнакомец уже понял, с кем имеет дело. Не ожидая, пока хозяин Труса назначит цену, он достал из кармана бумажник, отсчитал несколько крупных купюр и протянул их.

— Я думаю, хватит?

Оценивающим взглядом тот быстро скользнул по пачке денег, помедлил немного «для приличия» и взял.

— Берите…

Вот уж никак не ожидал, что найдется чудак, который так много даст за испорченную собаку! Теперь, когда деньги находились в его руках и он пересчитал их, противно мусля пальцы после каждой бумажки, торгаш не скрывал удовлетворения совершенной сделкой.

Однако нового обладателя Труса нимало не беспокоило это. Сняв с себя кожаный пояс, мужчина обвил им шею собаки и, легонько подергивая, ласково позвал:

— Ну, пойдем, пойдем, дружок… Не бойся…

И пес, словно понимая, что и на этот раз его участь решена помимо его воли, покорно поплелся за незнакомцем.

Конечно, судьба собаки — само по себе слишком незначительное явление в общем водовороте жизни; и, может быть, о ней не стоило бы и рассказывать так подробно, если бы она не переплелась тесно с другими, более важными событиями.

Осенью городок, в котором жили Трус и его хозяин, оказался захвачен войсками врага, начавшего войну против мирной советской страны.

Дела людей недоступны пониманию животных; и смысл происходящего, естественно оставался вне круга представлений Труса, обретшего, наконец, после всех испытаний и потрясений тихую спокойную жизнь в доме, где его никто не обижал, хотя случившаяся перемена вскоре почувствовалась и им.

Ему было уже полтора года, и, как-никак, он превратился в довольно рослую овчарку того типичного для этой породы зонарно-серого или, как принято говорить, «волчьего» окраса, с темным ремнем по спине, который так ценится многими любителями.

Его первые хозяева не узнали бы теперь щенка, от которого под влиянием докторских указок отказались столь поспешно, ибо с возрастом у овчарок меняется не только раскраска псовины, но даже цвет глаз, не говоря уж о формах тела.

Пребывание в заботливых, внимательных руках, хороший уход не излечили его совсем. Он по-прежнему мог вдруг неожиданно испугаться чего-либо, боялся теней, когда в доме зажигали керосиновую лампу или свечу.

А с тех пор как в город пришли немцы, другого освещения не было, и пес все вечера проводил, отлеживаясь под кроватью.

Не стало молока, мяса; вместо хлеба — черная землистая черствятина, которую теперь получали жители, дерущая горло, как комок сухой глины. Только картошки пока еще хватало, но картошка как раз не тот продукт, который любят собаки.

Во всем доме жили теперь только Трус и его хозяин. Все остальные незадолго до прихода немцев уехали далеко на восток, в глубокий тыл. Уехали и многие другие. Городок обезлюдел. Лишь стук кованых сапог да порой резкая чужая речь слышались на улицах.

Жили в одной комнате; и Трусу, если бы он был способен на обобщения, могло показаться, что отныне вся жизнь сосредоточилась в этих четырех стенах. Сюда хозяин перетащил кровать. Здесь он спал, готовил себе пищу, принимал посетителей. В остальных комнатах было холодно, неуютно.

Хозяин задержался, эвакуируя завод. Последние эшелоны с машинами уходили под вражескими бомбами. Спасая оборудование, чтоб оно не попало к врагу, он отстал от поезда. Так случилось, что инженер, один из руководителей заводского коллектива, остался в городе.

Иногда украдкой его навещали рабочие из числа немногих, не уехавших вместе с предприятием. При свете коптилки, занавесив окна, они вели тихие разговоры, а Трус лежал под кроватью и думал свою собачью думу, не понимая, почему с некоторых пор хозяин совсем перестал гулять с ним, редко выходит на улицу, и то больше поздно вечером или ночью, никогда не угостит ничем сладеньким.

Раньше, когда к хозяевам приходил кто-нибудь, на столе сейчас же появлялся никелированный кофейник с горячим душистым кофе, вырастала горка вкусных ватрушек, аппетитно уложенных на красивом блюде, дом наполнялся ароматом еды и веселыми оживленными голосами… Теперь и говорили только вполголоса, часто прерывая тихую беседу и прислушиваясь, а вкусная еда исчезла совсем.

Хозяин Труса, как истинный советский патриот, не привыкший складывать оружие перед врагом, не сидел сложа руки. Под его руководством было организовано несколько актов саботажа в железнодорожном депо и на заводе, где немцы пытались ремонтировать свои танки. Он же с группой товарищей закопал в землю электромоторы, оставшиеся невывезенными в дни эвакуации. Оккупанты хотели отправить моторы и другое машинное оборудование в свой фатерланд; вместо него в Германию уехали ящики с битым кирпичом.

Квартира инженера была центром, куда стягивались все нити этой тайной работы, проводившейся за спиной у захватчиков.

Был поздний вечер. Инженер недавно вернулся со свидания со своими единомышленниками, на котором было решено провести новую диверсию против гитлеровцев. Истопив печь обломками старой мебели, он испек в горячей золе несколько картофелин и теперь, сидя на низком стульчике перед раскрытой дверцей, подсаливал их, медленно ел, задумчиво глядя на рдеющие угли и чутко прислушиваясь к шорохам извне: он ждал к себе товарища.

Света не зажигал, чтобы не навлечь подозрение и не нарушить приказа гитлеровской комендатуры, предписывавшей всем жителям рано гасить огни и ложиться спать. Тот, кто не спал в такой час, сидел в темноте. Тихо потрескивая, угли отбрасывали кроваво-красный отблеск, освещая худое, озабоченно спокойное лицо инженера.

Трус лежал под кроватью, высунув голову из-под свисающего края одеяла, и, не мигая, следил взглядом за хозяином.

Внезапно Трус, покинув свое убежище, вскочил и глухо заворчал. Шерсть на нем встала дыбом, как у всех очень пугливых и чутких собак. Инженер, перестав жевать, замер. В ту же минуту на дверь снаружи посыпались удары.

Нет, это не товарищ. Стук иной… Мгновение инженер колебался, вслушиваясь и быстро соображая, как поступить, затем, все такой же сосредоточенный и строгий, лишь слегка побледневший, направился к двери.

— Сейчас открою! — крикнул он и, сняв цепочку, отодвинул запор.

Дверь распахнулась. Белый луч карманного фонарика ослепил, заставив зажмуриться. Два человека ворвались в квартиру, два револьверных дула уставились на инженера.

— Руки вверх! Не шевелиться!