Вот в этих-то местах, после того как немецко-фашистское нашествие было остановлено и враг под напором советских армий вынужден был попятиться, и произошло то, о чем вы узнаете дальше.

Однако не будем долго испытывать терпение читателя: что же все-таки за «полоцкий рукав»?

Все нарастающая сила ударов советских войск заставила гитлеровцев перейти к обороне. Они не чувствовали себя уверенными и в тылу: леса кишели партизанами. Тем не менее гитлеровское командование упорно цеплялось за каждую возможность удержаться, закрепиться, сковать нашу активность и сохранить плацдармы для своего нового, так и не состоявшегося, наступления.

В этом обширном районе, издавна служившем историческим полем битвы между народами нашей страны, отстаивавшими свою независимость, и захватчиками, приходившими с запада, где не раз бесславно оканчивались попытки чужеземных завоевателей захватить искони славянские поля и нивы, линия советско-германского фронта была особенно причудливо изломанной. Она то врезалась в расположение противника, то слегка выравнивалась, отходила к востоку, с тем чтобы уже через километр-два снова сделать резкий поворот… Для всякого мало-мальски сведущего в вопросах военной стратегии человека одного взгляда на карту было достаточно, чтобы безошибочно определить, что все эти клинья и клинышки были нацелены на запад и не сегодня-завтра могли послужить исходными рубежами для решительного броска наших войск; и только в одном месте длинная узкая полоса захваченной врагами земли вторгалась глубоко в освобожденную территорию, тая в себе постоянную угрозу. Это и был «полоцкий рукав».

Полоска земли имела огромное значение. По ней проходила железная дорога, по которой неприятель подбрасывал свежие резервы, боеприпасы, технику. Неоднократные попытки с нашей стороны перервать коммуникацию, срезать «рукав» оканчивались неудачей. Гитлеровцы сильно укрепились, вгрызлись в землю, понастроили дотов и дзотов[9].

Был дан приказ партизанам взорвать дорогу. Не удалось. Дорога тщательно охранялась. Немцы вырубили вдоль нее широкую полосу леса, так что подобраться к ней незамеченным было совершенно немыслимым делом: через каждые сто метров стоял часовой, через каждый километр — сооружена огневая точка.

«Полоцкий рукав», несмотря на все усилия ликвидировать его, продолжал служить противнику, и существование его являлось серьезной помехой для выполнения планов советского командования.

В один из дней в штабе партизанского соединения, действовавшего в тылу у немцев, в районе «полоцкого рукава», была получена радиограмма с Большой земли: принять ночью самолет.

В глухую полночь, когда можно ориентироваться только по звездам, на просторной лесной поляне партизаны зажгли, как было условлено, три костра и стали с нетерпением ждать вестника с «Большой земли» — с родной советской земли, не оскверненной пятой оккупанта, с Москвой в центре, с заводами и фабриками, работающими на оборону, с глубоким, недосягаемым для врага тылом. Большой землей (по примеру полярников, зимующих где-нибудь на островах Ледовитого океана, в отрыве от материка) называли свою гордость Родину, мать Родину, не подпавшую под фашистское владычество, те советские люди, кому довелось в военные годы оказаться в тылу врага, на временно оккупированных им территориях.

Наконец, ветер донес с востока слабое жужжание. Звук приближался, постепенно превращаясь в рокот мотора. Летел У-2, маленький учебный самолет-биплан, незаменимый там, где нет оборудованных посадочных площадок и где нужно пролететь скрытно от врага, прижимаясь к земле. Вот он, невидимый в черноте осенней ночи, уже где-то над головой… Партизаны беспокоились, как бы в такой кромешной тьме летчик не разбил самолет.

Машина, нацеливаясь на посадку, пролетела низко над лесом, едва не коснувшись вершин деревьев, вернулась назад, сделала круг, рокот мотора внезапно стих, и биплан быстро пошел на снижение. В тишине было слышно, как свистел ветер в растяжках крыльев, как колеса коснулись земли. Самолет подскочил раз, два, прокатился сотню метров по траве и затих, остановившись как раз в назначенном месте, между двух костров.

Партизаны, радостно взволнованные, бежали к нему. Но каково было их удивление, когда первой из самолета спрыгнула наземь… собака. Попрыгав около машины, чтобы размяться после долгого сидения в тесной кабине, и совершенно не обращая внимания на окружающих, она села. Вслед за нею на землю спустился молодой подтянутый солдат с автоматом на шее. Одной рукой он придерживал автомат, в другой был зажат конец длинного поводка. Затем появились еще одна собака и еще один боец, ее вожатый. Наметанным глазом найдя среди встретивших того, в ком он сразу признал командира, спустившийся первым, невысокий, коренастый, удерживая собаку за поводок около себя и вытягиваясь в струнку, четко отрапортовал:

— Сержант Стручков со служебной собакой Динкой и рядовой Майборода с собакой Курай прибыли в ваше распоряжение!

— Со счастливым прибытием! — приветствовал их командир партизанского отряда, поочередно крепко пожимая обоим руки.

Точно так же он поздоровался с летчиком, который уже был знаком ему по прежним прилетам. Вокруг толпились партизаны. Тревожно-красный свет костров освещал их суровые мужественные лица, совсем юные и заросшие бородами, улыбавшиеся в эту минуту; поблескивало оружие, с которым народные мстители не расставались даже во время сна; слышались радостные возгласы. Позади, за спинами людей, зубчатой черной стеной, затаившийся и мрачный, стоял лес.

Прибывших повели в командирскую землянку, в глубь леса. Собаки степенно шли рядом со своими вожатыми, повинуясь их малейшему знаку. В землянке, укрытой в дремучей чаще, при свете крохотной электрической лампочки, зажигавшейся от автомобильного аккумулятора, Стручков вручил командиру партизанского отряда пакет под пятью сургучными печатями.

Тем временем партизаны, оставшиеся на охране самолета, продолжали с интересом обсуждать событие, показавшееся многим удивительным: им прислали собак — для чего? Караулить партизанский штаб? Но для этой цели они могли давно завести не одну деревенскую дворнягу! И если не сделали этого, то лишь потому, что лесные воины избегали держать собак в лагере: нечаянным лаем неразумная животина могла выдать врагу их местонахождение.

Они не выказали большого восторга при появлении четвероногих, столь неожиданно прибывших к ним по воздуху. «Еще лаять начнут — один только грех! Не скажешь ведь им: молчи, а то немцы услышат!… Хотя, видать, собаки не простые…» — рассуждали партизаны. И опять возвращались к интригующему вопросу: для чего все-таки прислали собак?

Эта ночь надолго запомнилась сержанту Алексею Стручкову и его молчаливому товарищу Андрею Майбороде: они летели через фронт под обстрелом зениток врага, в сплошной завесе из огненных разрывов; самолет швыряло туда и сюда, потом в крыльях и фюзеляже было обнаружено множество пробоин. К счастью, легонький самолетик, носивший у немцев кличку «русс-фанер», выдержал это испытание. Больше всего два товарища тревожились за собак, впервые совершавших такое путешествие. Однако обе отлично перенесли его.

Самолет в ту же ночь, захватив с собой двух тяжелораненых партизан, улетел обратно, а Стручков и Майборода со своими четвероногими остались.

Отряд народных мстителей, куда они прибыли, состоял из людей самых различных национальностей. В нем были русские, белорусы, латыши, литовцы, евреи, был даже один азербайджанец, перед самой войной приехавший в эти края по торговым делам в командировку да и застрявший здесь. Неутомимый и предприимчивый, всегда в отличном расположении духа, всегда готовый петь, плясать, смеяться и шутить, вообще — парень хоть куда, он в короткий срок сделался в отряде необходимейшим разведчиком и связным. Спаянный нерушимой дружбой, отряд был грозой оккупантов. Он контролировал обширный населенный район, куда немцы не отваживались даже сунуть носа. И в глубине лесов по-прежнему продолжали существовать колхозы, проводились колхозные собрания, свято соблюдался Устав сельскохозяйственной артели. Артельно слушали по радио сводки с фронта, артельно сеяли и собирали хлеб, а потом переправляли его в лес, к партизанам…