Подполковник сделал паузу и продолжал:

— Весь народ поднялся на защиту Москвы. Люди различных национальностей шли добровольцами на фронт, просили направить их на самый трудный участок. Панфиловская дивизия, сформированная в Туркестанском военном округе, заняла рубеж на Волоколамском шоссе. В одном из полков гвардейской дивизии сражался сержант Усман Ташпулатов. На позицию, которую занимала его противотанковая батарея, ринулись фашистские танки. Завязался трудный бой, в котором сержант Ташпулатов был ранен. Но он не покинул своего орудия и прямой наводкой подбил три танка. К концу дня атака была отбита. На этом участке враг не продвинулся ни на метр. Он был остановлен, а потом отброшен нашими войсками. За этот трудный бой, за героизм сержант Ташпулатов был награжден орденом Красного Знамени!

Гром аплодисментов раздался в солдатском клубе.

Ташпулатов, взволнованный и растроганный, снова поднялся на трибуну.

— Рахмат! — сказал он и приложил руку к сердцу. — Спасибо, друзья! Рахмат, товарищи бойцы! Но я хочу сказать, правду сказать. Нет, я не был героем, я дрался, как все. Весь народ знает о двадцати восьми героях-панфиловцах, которые остановили пятьдесят танков! Ни один танк не прошел через их окопы. Вот это настоящий героизм! Мы все равнялись на них. И ваши аплодисменты разрешите в первую очередь отнести этим героям!

Солдаты снова аплодировали. Я смотрел на председателя колхоза, на его круглое восточное лицо, бурое от загара, на седые волосы, на добродушную улыбку дехканина и думал: «Настоящие герои всегда скромны. Этот узбек дрался за столицу русского народа, как за свой родной дом. И не хвастается этим, не кичится. Он даже смутился, когда подполковник говорил о его боевых делах. Вот, оказывается, какой он. А я-то считал, что ордена у него только за хлопок».

После торжественной части был праздничный ужин. Плов был самым настоящим, с горохом, изюмом и восточными пахучими приправами. Колхозники помогали повару. Они сами освежевали бараньи туши, чистили лук и колдовали над котлами.

— Объедение! — сказал Зарыка и отложил ложку. — Попробую по-узбекски.

Но руками есть он не умел. Рис просыпался между пальцами, жир стекал по ладони.

— Брось дурачиться! — сказал я.

— Молчи! — ответил Зарыка. — Я осваиваю местные обычаи.

— Не порть аппетита.

— Отвернись, красавица.

Тут я увидел, что колхозник, сидящий рядом с солдатом, орудует ложкой, и спросил его:

— Почему руками не едите? Стесняетесь?

— Совсем нет. Руками теперь у нас не едят. Это раньше было, когда культура совсем низкий был. Теперь ложки много есть и каждый колхозник очень стал культурный гражданин.

Зарыка, слушавший наш разговор, покраснел. Сунул руки под стол, быстро вытащил носовой платок и вытер жир на пальцах.

Делегация воинов, которая ездила в подшефный колхоз, возвратилась на следующий день.

Мощенко вынул из кармана подарок: завернутую в газету тюбетейку. Она была черная, четырехстворчатая, с белой вышивкой.

— Каждому по такой подарили, — рассказывал Петро. — Мы сидели в президиуме, а девушки подошли и надели на нас тюбетейки.

— А девушки ничего? — поинтересовался Зарыка.

— Что надо!

— Загибаешь.

— Я с одной познакомился. Глазищи — как черная черешня. А ресницы, — Петро растопырил перед своими глазами пальцы, — во какие! Как посмотрит, так наповал!

— Пригнись, ребята, Петро свистит!

— Честное комсомольское. Ее Дильбар зовут. По-нашему выходит — Дэля.

— Ты же по-узбекски ни слова не знаешь.

— Дильбар по-русски хорошо говорит. Она десятилетку окончила.

— Несчастная, — вздохнул Зарыка. — Провалилась на вступительных экзаменах в институт и с горя пошла в колхоз.

— Совсем не то!

— Это она тебе заливала. А ты рот разинул…

— Попал пальцем в небо! Они всем классом пошли в колхоз. И учитель, ихний классный руководитель, с ними. Они создали свою комсомольскую бригаду.

— Учитель пошел? Бросил работу в школе и пошел в колхоз?

— Именно. Он стал бригадиром.

— Зачем человеку с высшим образованием идти в колхозники?

— Затем, чтобы учить не только словами, но и делом, личным примером.

— Наверно, он был плохим учителем, и его, так сказать, попросили из школы.

— Он был хорошим учителем. Его все любили. Он был парторгом школы. А парторгом плохого не изберут.

И Мощенко рассказал историю создания комсомольской бригады.

Бывают в жизни такие минуты, когда человек каким- то внутренним чутьем, где-то в глубине сердца, чувствует, что впереди ожидают его неприятности.

Так было и с Кадыром Мирзаевым, когда он подходил к своему дому.

Вечерний закат полыхал по-весеннему ярко, окрасив багрянцем чуть ли не полнеба. На небе сверкала первая вечерняя звезда и резко вырисовывалась одинокая узкая тучка. Ее края, казалось, были обшиты, как бухарская тюбетейка, золотистой каймой.

Быстро наступающие сумерки окутывали дома и сады синей прохладой. Слабый ветерок разносил нежный аромат цветущих миндальных деревьев, запах кизячьего дыма и жареного мяса. В окнах зажигались огни.

Отворив калитку, Мирзаев почувствовал, что в его доме что-то произошло. Кадыра поразила тишина. Обычно в эти вечерние часы, ожидая мужа, Халоват хлопотала у очага, рядом суетились дочь Мухабат и сынишка Бохадыр. И Кадыр, переступая порог, догадывался, что нынче приготовила Халоват. А она умела вкусно готовить.

Сегодня ничего этого не было. Открыв дверь, Кадыр потянулся к выключателю. Вспыхнул свет, и бригадир замер на месте. В доме царил беспорядок. На полу валялось полотенце, старые штанишки Бохадыра. На столе стояли новые лаковые туфли жены, те самые, которые он ей купил в Бухаре к празднику.

— Халоват! — позвал жену Кадыр. — Халоват!

На его зов никто не вышел. Дом был пуст.

У Кадыра защемило сердце. Ушла…

Кадыр постоял несколько минут на месте, растерянно осматривая непривычно тихую и опустевшую комнату. Потом поднял полотенце, повертел его в руках и бросил.

Прошелся по комнате. Ему никак не хотелось верить, что и Халоват, самый близкий человек, и та не захотела понять его… Ему казалось, что все это неправда, что это сон, что зря он себя расстраивает. Халоват сейчас вернется, вот через минуту. Он ждал. Но проходили минуты, а в комнате по-прежнему стояла щемящая душу непривычная тишина.

Мирзаев подошел к столу и взял чайник. Чай был холодный. Он налил полную пиалу и выпил жадно, большими глотками. Потом потушил свет и устало опустился на кровать, как был, в ватном халате и сапогах. Заложив руки под голову, Кадыр долго не мигая смотрел на темный потолок.

Ушла жена…

Мирзаев смотрел на потолок, и на нем, как на экране, медленно проплывали события, в которых главным действующим лицом был он, учитель узбекского языка и литературы, парторг школы.

Все началось с простого разговора. В один из осенних дней прошлого года в школу имени Ленина пришли бывшие десятиклассники. Встреча была не радостной. Ученики сообщили своим учителям, что попытка поступить в институт для большинства окончилась неудачно. То ли конкурс был действительно большим, то ли ученики подготовились слабо. Но как бы там ни было, они вернулись домой, в свой родной кишлак, в колхоз «Кзыл байрок».

О работе в колхозе никто не хотел и думать.

— Мы кончили десять классов не для того, чтоб копаться в земле!

А Дильбар Бакиева, та самая Дильбар, которую больше других любил учитель за цепкую память и образную речь, вызывающе посмотрела на классного руководителя Кадыра Мирзаева и бросила слова, тяжелые, как камень:

— Вам агитировать хорошо, вы университет окончили. А нам в колхоз предлагаете! Спасибо, учитель, катта рахмат!

Со всех сторон на него смотрели пытливые и настороженные глаза. Они ждали ответа. А что он мог ответить? Высокие слова о долге, о чести тут не помогут. Ученики ждали от него, от своего учителя, не общих слов и рас- суждений, а практического совета. И может быть, в эти минуты в сердце учителя впервые зародилось сомнение и неудовлетворенность своей работой преподавателя.