К соревнованиям на первенство округа я готовился долго и основательно. Участие в областном первенстве было первым этапом, пробой сил.

Я помнил советы Виктора Ивановича, моего московского тренера, знал из специальной литературы, что, чем разностороннее и глубже подготовка, тем высших достижений может добиться спортсмен. Замыкаться же в одном кругу близких по исполнению тренировочных занятий — это сознательно сузить диапазон своих возможностей.

Тренер учил меня использовать все: работу, прогулки, отдых. «Любое движение, — поучал он, — это тренировка!» Но, попав в армию, я на первых порах, откровенно говоря, растерялся. Мне казалось, что солдатская служба будет отрицательно влиять на подготовку боксера к соревнованиям. У службы свои законы. Там не до бокса. На тренировки времени отводится мало, условия занятий далеко не идеальные, да и солдат приходит в спортзал зачастую уже уставшим и измотанным. Разве тут до совершенствования мастерства?..

Но так только казалось, пока не вошел в сложную солдатскую жизнь, пока не понял, не осмыслил ее напряженный ритм. И тогда я многое открыл для себя. Служба в армии может способствовать повышению спортивного мастерства. В самом прямом смысле. Строгий режим жизни и питания (а этого, кстати, не всегда добиваются тренеры даже в идеальных гражданских условиях) боевая подготовка, индивидуальные занятия, марши и полевые учения.

Как, например, боевая подготовка может влиять на повышение спортивного мастерства? Самым прямым образом. В основе действий воина лежат отработанные навыки, умение владеть оружием и выполнять поставленную командиром задачу. Воин должен действовать быстро, точно и решительно. А в бою на ринге? То же самое. Боксер должен действовать быстро, точно и решительно.

Нас, участников тренировочного сбора, поместили в гостинице Дома офицеров. Старший лейтенант Никифоров с утра до позднего вечера был с нами. Он следил за каждым шагом, контролировал физическую нагрузку, как заботливая нянька, опекал каждого из нас. Мы, конечно, его понимали. Участие в окружных соревнованиях является для него своеобразным отчетом о работе.

И когда рано утром под окном нашего номера раздался звук автомобильного гудка и я поспешно начал одеваться в солдатскую форму, Никифоров попытался меня задержать:

— Может быть, останешься?

Я отрицательно покачал головой:

— Я обещал товарищам.

— Ты же на сборах, освобожден от службы.

— Вы сами давали согласие, что отпустите на стрельбы.

— Я не только о тебе беспокоюсь. Ты будешь представлять нашу часть на окружных соревнованиях, защищать честь ракетчиков.

— Зачетные стрельбы — это тоже соревнования.

— Что ж, езжай. Я от своих слов не отказываюсь, но, пожалуйста, не забудь: тренировка в восемнадцать ноль-ноль.

— Постараюсь, товарищ старший лейтенант!

На улице было по-утреннему свежо. У бронетранспортера толпились ребятишки. Ко мне потянулось несколько солдатских рук:

— Руслан, давай!

Я влез через борт и уселся на свое место. Старшина Танукович протянул мне мой автомат. Бронетранспортер, оставляя за собой облако пыли, устремился по улице. Солнце всходило за нашими спинами, и его теплые лучи освещали дорогу, одевали розовой позолотой глиняные дома, делали яркой зелень деревьев и рассеивали голубоватую дымку тумана, который лежал над квадратными полями хлопковых плантаций.

Зарыка спросил:

— Это правда, Корж, что говорят о каракурте?

— Правда.

— Это был настоящий каракурт?

— Настоящий.

Пушнадян вставил:

— Старшина рассказывает, что видел, как каракурт свалил целого верблюда.

Зарыка обратился к старшине, который сидел впереди.

— Братусь, неужели медики ничего не придумали, чтобы обезвредить яд?

Старшина пожал плечами:

— Не… Кое-что придумали. Есть какие-то уколы. Чашечкин тихо спросил:

— А как же быть, если вдруг укусит?

— Главное, не теряйся! — коротко ответил старшина.

Зачетные стрельбы из личного оружия проходили на степном полигоне. Стреляли из автоматов по грудным мишеням.

День был знойный и душный. Сухой раскаленный воздух пустыни обдавал жаром лица, и казалось, что где-то за барханами пылает огромная печь. Травы высохли и побурели. От недавнего цветущего ковра не осталось и следа, словно никаких цветов тут и не было. Только рыжие комочки да жухлые, сухие стебельки уныло торчали вокруг.

Пять часов длилась напряженная борьба. Стреляли одиночными и короткими очередями по застывшим и движущимся мишеням. Стреляли из всех трех положений: стоя, с колена и лежа. Солдаты не замечали ни солнца, ни зноя. Пот катился градом, застилая глаза и мешая целиться. А они думали только об одном: поразить мишени!

Вот отгремел последний выстрел, воцарилась мертвая тишина.

Итоги превзошли самые смелые предположения. Когда сообщили результаты, солдаты не поверили своим ушам: все выполнили на «отлично», а Нагорный — «удовлетворительно». Все мишени были поражены!

Капитан Юферов, не скрывая удовольствия, поблагодарил нас за службу.

На уставших, запыленных лицах солдат вспыхнули улыбки. Чувство исполненного долга рождало новую энергию, придавало силы. Вверх полетели панамы и пилотки.

— Ура!

Старшина Танукович развел мехи баяна. Солдаты сорвались с мест. Выжженная солнцем равнина дрогнула под ударами каблуков кирзовых сапог. Каждый плясал как умел, стараясь лихим пристуком выразить радость, которая переполняла душу.

— Давай!

— Жми!

Мощенко, подбоченясь, лихо отплясывал украинский гопак. Рядом с ним шариком метался Чашечкин. А ефрейтор Пушнадян, зажав во рту сухую ветку, плясал лезгинку. Большинство плясало русскую. С гиканьем, присвистом, выделывая длинными ногами залихватские колена, носился Зарыка.

Рядовой Нагорный тоже поддался общему веселью. Сначала робко, а потом, разойдясь, начал отплясывать «цыганочку».

Плясали долго и дружно. Буйная сила, дремавшая под спудом условностей и правил, бурно вырвалась наружу.

Победа есть победа!

Постепенно страсти утихли. Танцующих становилось меньше. Образовался круг. Уставшие и счастливые солдаты дружным рукоплесканием подбадривали танцоров.

Самым выносливым оказался Зарыка. Он плясал с припевочками:

Он прошелся, выбивая дробь каблуками, вдоль круга, потом завертелся вьюном и пустился вприсядку.

Зарыке дружно аплодировали.

— Молодец, Евгений!

В круг шагнул Нагорный. Он панибратски хлопнул Зарыку по плечу:

— Порядок! В общем, ничего сбацал, энергии, чувства много, только техники маловато.

Зарыка, тяжело дыша, усмехнулся:

— Не учи ученого.

— Старик, я дело говорю.

— Зачем говорить? Лучше покажи, если умеешь.

Их обступили солдаты. Некоторые не скрывали своей неприязни к Нагорному. Пушнадян развел руками:

— Шире круг! Танцует Нагорный! — И повернулся к Сергею: — Какой танец?

— Вальс!

Солдаты притихли. Что ж, посмотрим! Нагорный взглянул на старшину:

— Вальс-чечетку.

— С выходом?

— С выходом.

Танукович пробежал пальцами по ладам, как бы пробуя инструмент, и широко развел мехи баяна. Откуда-то издали поплыли ритмичные звуки вальса. Нагорный, склонив голову набок, несколько секунд вслушивался, потом, заложив руки за спину, медленно прошелся по кругу, как бы подлаживаясь к ритму вальса. Сначала шаркнул одной ногой, потом другой, притопнул и как бы небрежно начал пристукивать подметками по сухой, потрескавшейся земле.