Но, между тем, то что мы обнаружили на Литии не вызывает сомнений. Теперь я наконец могу быть откровенным — планету и живущий на ней народ создал Верховный Враг. Эта гигантская западня поставлена на всех нас. Единственно что мы можем сделать, так это отвергнуть ее, сказать ей — Retro me, Sathanas.[5] Мы будем прокляты если станем как-нибудь сотрудничать с ней.

— Почему, Отец? — тихо сказал Мишель.

— Взгляни что нам дано, Майк. Раз — для поступка всегда достаточно рассудочного решения. Два — самоочевидное всегда реально. Три — добро не руководит их действиями. Четыре — честность и порядочность никак не связаны с хорошими поступками. Пять — хорошие поступки возможны без любви. Шесть — мир не нуждается во взаимопонимании. Семь — этика возможна без дурных альтернатив. Восемь — мораль может существовать без совести. Девять — но нужно ли продолжать дальше? Мы уже слышали все эти предложения раньше и мы знаем Кто делал эти предложения.

Кроме того, мы видели подобные свидетельства и ранее — например, сначала нам предлагалось поверить, что лошадь эволюционно произошла из эогипуса. Затем, открытие внутриутробного эволюционного развитие плода, которое должно было уничтожить веру в первородный грех, но, тем не менее, и эта попытка объединить человечество вокруг эволюционной теории провалилась. Оба аргумента были весьма коварны, но Церковь повергнуть нелегко, она основана на камне.

Теперь, на Литии, перед нами новое свидетельство, самое утонченное и в то же время самое откровенное из всех предыдущих. Это свидетельство совратит множество тех людей, которых невозможно было совратить другими способами и которым недостанет проницательности или жизненного опыта, чтобы понять что это свидетельство ложно. Создается впечатление, что уже сам масштаб демонстрации послужит неотразимым аргументом в пользу эволюции. Предполагается раз и навсегда разрешить сомнения, оттеснить в сторону Бога, разорвать цепи которые уже столько веков скрепляют камень Петра. С этого времени исчезнут сомнения — не будет больше Бога, останется лишь феноменология — и, конечно, за кулисами, в дыре, которая внутри дыры которая через дыру будет таиться само Великое Безбожие собственной персоной, которое из всех слов знает лишь слово Нет. Оно имеет много других имен, но мы знаем его главное имя. Вот что останется для нас.

Поль, Майк, Агронский, ко всему сказанному я могу добавить лишь одно человечество стоит на краю Преисподней. По милости Божьей мы все еще имеем возможность вернуться. Мы должны вернуться — и я уверен, что, это наш последний шанс.

Голосование закончилось и выбор был сделан. Комиссия попала в затруднительное положение и это означало, что проблема будет снова рассматриваться в высоких кабинетах на Земле, что будет означать консервацию Литии на много лет. Теперь, планета была уже фактически занесена в Перечень планет запрещенных к посещению.

Корабль прибыл на следующий день. Команда не очень удивилась обнаружив, что две противостоящие друг другу группировки Комиссии едва разговаривают друг с другом. Так часто случалось.

Четверо членов Комиссии почти в полной тишине привели после себя в порядок дом в котором их поселили литиане. Укладывая голубую книгу с золотым тиснением, Руиз-Санчес глянул на нее лишь уголком глаза, но даже боковым зрением он не смог сдержаться и прочел ее заглавие:

Ему показалось, что его самого сброшюровали, переплели и упаковали искалеченный человеческий текст готовый для толкования и обсуждения новыми поколениями иезуитов.

Он вынес вердикт, который счел необходимым вынести. Но он знал, что это решение не было окончательным даже для него самого, и, конечно, не для ООН, не говоря уже о Церкви. Тем не менее, его решение будет заковыристым вопросом для дискуссии еще не родившихся членов его Ордена:

Правильно ли Отец Руиз-Санчес истолковал Священное Писание и если так, то следует ли его решение из него?

— Пора идти, Отец. До отлета осталось совсем немного.

— Все готово, Майк.

Нужно было немного пройти до открытого места, туда, где стояла могучая игла корабля готового к тому, чтобы через хитросплетения маршрутов глубокого космоса принести их к сияющему над Перу солнцу. Багаж загрузили спокойно и без задержки. Там были образцы животного мира планеты, фотопленки, разнообразные доклады, записи, коробки с геологическими образцами, вивариумы, аквариумы, образцы биологических культур, гербарии, куски руд, законсервированные в неоне литианские манускрипты — все это при помощи кранов было аккуратно погружено на борт корабля.

Первым к шлюзу поднялся Агронский, за ним последовал Мишель. Кливер в последний момент укладывал какие-то принадлежности которые, как оказалось, требовали осторожного, чуть ли не почтительного обращения которого нельзя было ожидать от бесчувственных кранов. Руиз-Санчес воспользовался этой короткой задержкой и решил еще раз пройтись до опушки.

Он сразу же увидел Чтексу. Литианин стоял у самой тропинки по которой земляне пришли к кораблю из города. Он что-то принес с собой.

Кливер тихо выругался и начал перекладывать вещи. Руиз-Санчес поднял руку. Чтекса тут же поспешил к кораблю.

— Я желаю вам счастливого пути, — сказал литианин, — куда бы вам ни пришлось лететь. Я желаю также, чтобы ваш путь привел вас когда-нибудь снова на эту планету. Я принес тебе дар, который я приготовил для тебя, если сейчас подходящий для этого момент.

Кливер выпрямился и подозрительно рассматривал литианина. Так как он не понимал его слова, он не мог ни к чему придраться — он лишь стоял и буквально излучал неприязнь.

— Спасибо, — сказал Руиз-Санчес. Это дитя Дьявола делало его несчастным, мучительно обвиняло в неправоте. Как мог Чтекса догадаться?

Литианин протягивал ему запечатанную сверху маленькую вазу, с двумя едва оттопыривающимися ручками. Она была изготовлена из сверкающего фарфора, под эмалью все еще не затих формировавший вазу огонь — ваза переливалась, приходила в движение от длинных колеблющихся фестонов и радужных завитков, а ее форма заставила бы любого древнегреческого горшечника со стыдом отречься от своего ремесла. Она была так прекрасна, что было невозможно найти ей практическое применение. Конечно невозможно было сложить в нее недоеденную пищу и поставить в холодильник. Кроме того она заняла бы там слишком много места.

— Это мой дар, — сказал Чтекса. — Это самый лучший контейнер который можно найти в Ксоредешч Гтоне, материал из которого он изготовлен содержит включения всех найденных на Литии элементов, даже железа и при этом, как видишь, он показывает цвета любого оттенка эмоции или мысли. На Земле он много расскажет землянам о Литии.

Мы не сможем подвергнуть ее анализу, — сказал Руиз-Санчес. Она слишком совершенна, чтобы разбить ее, слишком совершенна даже чтобы открыть ее.

— Как, но мы хотим, чтобы вы открыли ее, — сказал Чтекса. — Потому что она содержит наш другой дар.

— Другой дар?

— Да, более важный. Оплодотворенное живое яйцо нашего вида. Возьми его с собой. К тому времени как ты достигнешь Земли, дитя будет готово вылупиться и сможет вырасти в твоем странном и замечательном мире. Этот контейнер это подарок от нас всех, но дитя внутри — от меня, потому что это мой ребенок.

Руиз-Санчес дрожащими руками взял вазу, как будто ожидая, что она взорвется. Покоренный огонь содрогался в его руках.

— До свидания, — сказал Чтекса. Он повернулся и ушел прочь, к тропинке. Прикрывая глаза от солнца, Кливер смотрел ему вслед.

— Ну и что из этого? — сказал физик. Лучшим подарком для тебя было бы если бы эта Гадюка вручила на блюде свою голову. А так, это оказался лишь горшок.

Руиз-Санчес не ответил. Он не мог говорить даже с самим собой. Он повернулся и, крепко придерживая вазу под мышкой, начал карабкаться вверх к шлюзу. Он еще поднимался, когда над ним быстро пролетела тень — стрела крана погрузила в грузовой отсек корабля последнюю корзину Кливера.