«Селфридж — разумеется, как и мое собственное. Это имя полковника Джорджа Селфриджа. Наш адрес в Нью-Йорке хорошо известен. Но я уже должен послать ей телеграмму; и поверьте мне, сэр, хотя я понимаю, что наш долг перед вами не может исчисляться в деньгах, вам не придется долго быть без гроша. Вы, очевидно, способный человек, а у меня есть состояние и связи».

Роуланд только слегка поклонился, Мейер же пробормотал про себя: «Состояние и связи. Может быть и нет. Теперь, джентльмены», добавил он громко, «к делу. Г-н Роуланд, не расскажете ли вы нам о столкновении с кораблем «Королевский Век»?»

«Это был «Королевский Век»?» спросил Роуланд. «Я ходил на нем в одно плавание. Да, безусловно».

Селфридж, больше увлеченный Мирой, чем предстоящим объяснением, уединился с ней в угловом кресле, где осыпал ее ласками и говорил, по обыкновению всех дедов мира. Роуланд до сих пор едва замечал присутствие тех двоих, кого он пришел уличить. Начав говорить, он стал постепенно вглядывался в их лица, покуда те стискивали свои зубы и вонзали ногти в свои ладони, слушая страшный рассказ о разрезании корабля надвое в первую ночь на пути из Нью-Йорка вплоть до неудачной попытки подкупа рассказчика.

«Итак, джентльмены, что вы об этом думаете?» спросил Мейер, обозревая всех.

«Ложь, от начала до конца», взорвался капитан Брюс.

Роуланд встал, но сел обратно под нажимом сопровождавшего его мужчины — который обратился к капитану Брюсу и произнес спокойным голосом:

«Я видел полярного медведя, убитого этим человеком в равном бою. Я видел после этого его руку и, покуда он оставался между жизнью и смертью, я не слышал ни стонов, ни жалоб. Он может драться за себя, когда он здоров, а когда он болен, я сделаю это за него. Если вы еще раз оскорбите его при мне, я вобью ваши зубы в вашу глотку».

Наступившая пауза, когда два капитана смотрели друг на друга, прервалась адвокатом, сказавшим:

«Истинный это рассказ или ложный, он, безусловно, не влияет на юридическую законность полиса. Если это случилось, то уже после вступления полиса в законную силу, и прежде крушения «Титана».

«Но утаивание… утаивание», вскрикнул Мейер в волнении.

«Не влияет, так или иначе. Если он что-то утаил, это было сделано после крушения, и после подтверждения ваших обязательств. Это не было даже баратрией. Вам придется выплачивать эту страховку.

«Я не буду платить. Не буду. Мы будем спорить в суде». Возбужденный Мейер затопал по полу туда и сюда, вдруг остановился с торжествующей улыбкой и покачал пальцем перед адвокатским лицом.

«И даже если ввиду этого сокрытия полис остается в силе, достаточно одного факта, что во время столкновении «Титана» с айсбергом у него наблюдателем был пьяный человек. Выдвигайте свой иск. Я не буду платить. Он был совладельцем».

«У вас нет свидетелей этого утверждения», сказал адвокат. Мейер посмотрел на собравшихся и улыбка сошла с его лица.

«Капитан Брюс ошибся», сказал Остен. Этот человек был пьяным в Нью-Йорке, наравне с другими членами экипажа. Но он был трезвым и вполне компетентным, будучи наблюдателем. Я обсуждал с ним на мостике вопросы навигации во время его вахты, и он говорил здраво».

«Но еще и десяти минут не прошло, как вы сказали, что он вплоть до столкновения находился в белой горячке», сказал Мейер.

«То, что я сказал, и мое признание под присягой — это две разные вещи», напряженно сказал офицер. «Я мог произнести что-то в драматический момент — когда нас обвиняли в столь постыдном преступлении. Теперь я говорю, что Джон Роуланд, каким бы ни было его состояние в предшествующую ночь, во время кораблекрушения „Титана“ был трезвым и вполне сведущим впередсмотрящим».

«Благодарю вас», сухо произнес Роуланд первому помощнику и, глядя в вопрошающее лицо Мейера, сказал:

«По моему, не самое лучшее — выставлять меня на весь мир пьяницей, чтобы наказать судоходную компанию или этих двоих. Баратрия, насколько я знаю, это незаконное действие в море капитана или экипажа, повлекшее за собой повреждение или утрату. Но это при условии, что виновники относятся к наемным работникам. Верно ли я понял, что капитан Брюс был совладельцем „Титана“?»

«Да», сказал Мейер, «он владеет капиталом; а мы покрываем ущерб от баратрии, однако действия совладельца страховка не покрывает».

«Тогда как незаконное действие», продолжил Роуланд «совершенное капитаном-совладельцем, могшее вызвать кораблекрушение, и при совершении которого кораблекрушение имело место, лишает полис его юридической силы».

«Конечно», торопливо сказал Мейер. «Вы были пьяным впередсмотрящим — вы были чрезвычайно пьяным, по его словам. Вы поклянетесь в этом, мой друг, так ведь? У страховщиков не принято доверять. Этим отменяется страховка. Вы это признаете, г-н Томпсон, так ведь?»

«Таков закон», холодно сказал адвокат.

«Был ли г-н Остен также совладельцем?» спросил Роуланд, невзирая на точку зрения Мейера.

«Одна акция, не так ли, г-н Остен?» спросил Мейер, потирая руки и улыбаясь. Остен оставил это без возражения, и Роуланд продолжил:

«Таким образом, повредив сознание матроса наркотиком и доверив ему наблюдение в этом состоянии вплоть до столкновения «Титана» с айсбергом, капитан Брюс и г-н Остен в качестве совладельцев совершили действие, аннулирующее договор о страховании этого корабля».

«Ты проклятый, лживый негодяй!» взревел капитан Брюс. С угрожающим выражением лица он рванулся к Роуланду. На полпути его остановил удар огромного загорелого кулака, который его заставил двигаться, спотыкаясь и шатаясь, через комнату к Селфриджу с девочкой, через которых он сполз на пол. Глядя на эту взлохмаченную кучу, вскочили на ноги все, кроме капитана Барри, отвлеченного следами зубов на костяшках руки.

«Я предупреждал вас быть осмотрительным», сказал капитан Барри. Оказывайте к моему другу уважение». Он внимательно взглянул на первого помощника, словно приглашая его на повторный вызов. Но тот отступил усаживать в кресло поверженного капитана Брюса, который пробовал свои шатающиеся зубы, плевался кровью на пол, и мало-помалу осознавал факт нокаута — причем от руки американца.

Крошка Мира, невредимая, но очень испуганная, начала плакать и звать Роуланда на свой манер, к удивлению, и даже стыду деда, старавшегося успокоить ее.

«Деми»3 кричала она, вырываясь к нему; «Мне нужен Деми… Деми… Дееми».

«Ах, какая серьезная девочка», насмешливо сказал Мейер, глядя на нее сверху вниз. «Где ты научилась этому слову?»

«Это мое прозвище», сказал Роуланд, невольно улыбаясь. «Она сама выдумала это слово», разъяснил он встревоженному Селфриджу, который еще не вполне понял, что произошло; «я так и не сумел прекратить это, не в силах прибегать к строгости. Дайте мне ее, сэр». Он взял девочку и сел, а она прильнула к нему и, довольная, вскоре успокоилась.

«Теперь, мой друг», сказал Мейер, «вы должны рассказать нам об этом снадобье». Когда Роуланд излагал события, происшедшие до и после кораблекрушения, мучимый воспоминаниями об ударе капитан Брюс наполнялся безумным гневом. Остен слушал, держа на плече капитана свою руку, готовый призвать его к спокойствию. Адвокат устроился в кресле и записывал рассказ, а Селфридж в обществе Миры утратил интерес ко всему остальному. Роуланд вспомнил бутылку в его кармане, обязанности впередсмотрящего справа на мостике, необычный интерес Остена к его навигационным знаниям, боль в животе, страшные фигуры на палубе и свои видения — исключая образ любимой женщины. Он рассказал о ходившей во сне девочке, разбудившей его, о столкновении со льдом и крушении, и о симптомах нарушенного зрения. История завершалась — дабы объяснить его пустой рукав — зрелищным отчетом о схватке с медведем.

«Все это я хорошо обдумал» сказал он в заключение. «Меня одурманили — уверен, гашишем, вызывающим странные видения — и поставлен наблюдателем на мостике, где меня могли видеть и записывать мой бред, с единственной целью дискредитации опасного свидетеля столкновения в предыдущую ночь. Но за ужином я выплеснул часть моего чая, и благодаря этому был только частично одурманен. В этом чае, я убежден, был гашиш».