Обед оказался отличным. Сестра Алекса изжарила кур в масле и все устроила, как полагается. Я мысленно злился на нашего повара, подозревая его во всех смертных грехах. После обеда мы поудобнее уселись в столовой и стали потягивать хорошее бренди.

— Не могу понять, — сказал я, — почему вы все ходите в бар. Виски там…

— Конечно, — подхватил Алекс. — Но бар — мозг Ломы. Это наша газета, наш театр, наш клуб.

Да, это было верно; и когда Алекс сел в «форд», чтобы отвезти меня обратно, мы оба знали, что и сегодня мы проведем часок-другой в баре «Буффало».

Мы въезжали в деревню. На дороге заплясал неяркий свег фар встречной машины. Алекс поставил свою машину поперек дороги и заглушил мотор.

— Это врач, доктор Холмс, — объяснил он. Встречная машина тоже остановилась: она не могла объехать нас.

— Послушайте, док, — окликнул Алекс. — Я хочу попросить вас взглянуть на мою сестру. У нее болит горло.

— Хорошо, Алекс! — прокричал в ответ доктор Холмс. — Я посмотрю ее. Уберите-ка машину. Я тороплюсь!

Но Алекс медлил.

— Кто заболел, док?

— Да мисс Эми немного прихворнула. Мисс Ималин позвонила и просила поторопиться. Дайте же мне проехать.

Алекс сдал машину назад, и доктор умчался. Мы тоже тронулись. Я уже было решил, что ночь сегодня будет ясная, но взглянув вперед, увидел клочья тумана; они, словно змеи, медленно наползали на холм со стороны болота. «Форд» остановился у бара. Мы вошли.

Жирный Карл встретил нас, вытирая передником стакан. Он достал из-под стойки первую попавшуюся под руку бутылку.

— Что вам?

— Виски.

На мгновение мне показалось, что легкая усмешка пробежала по его жирному угрюмому лицу. Зал был полон. В баре сидела вся команда моей землечерпалки, за исключением повара. Он, наверно, остался на борту и теперь сосет бамбуковый мундштук с кубинской сигаретой. Повар не пил. Этого было достаточно, чтобы вызвать у меня подозрения. Два палубных матроса, машинист и три оператора были здесь. Они спорили о том, как лучше рыть канал. Вот уж поистине оправдывалась старая поговорка лесорубов: «В лесу о женщинах, а с женщинами — о рубке леса».

Никогда я не видел более тихого бара. Здесь редко пели. Никто не дрался, не выкидывал никаких штук. Под недобрым взглядом угрюмых глаз Жирного Карла выпивка каким-то образом превращалась из шумной забавы в спокойное, деловое занятие. Тимоти Рац раскладывал свой пасьянс на одном из круглых столов. Алекс и я потягивали виски. Свободных стульев не было, и мы стояли, прислонившись к стойке, и болтали о спорте, торговле, о своих приключениях, истинных и выдуманных… Словом, вели обычную для бара беспорядочную беседу. Время от времени мы заказывали себе еще по стаканчику виски. Мы, наверно, проторчали там часа два, потом Алекс сказал, что собирается домой. Мне тоже захотелось уйти. Команды землечерпалки уже давно не было: в полночь она приступала к работе.

Дверь бесшумно отворилась, и в комнату скользнул Джонни Медведь. Его длинные руки дергались, он покачивал большой черноволосой головой и глупо улыбался всем. Его квадратные ступни напоминали мне теперь кошачьи лапы.

— Виски? — прощебетал он. Но никто не откликнулся. Тогда Джонни стал показывать товар лицом. Он лег на живот, как и в тот раз, когда изображал меня. Послышалась монотонная, гнусавая речь, наверно, китайская. Потом мне показалось, что те же слова произносит другой голос, только медленно и не гнусаво. Джонни Медведь поднял всклокоченную голову.

— Виски?

Он ловко, без видимого усилия, вскочил на ноги. Я заинтересовался. Мне захотелось досмотреть представление до конца, и я бросил на стойку четверть доллара. Джонни вылакал виски. Но через минуту я пожалел о том, что сделал. Я боялся взглянуть на Алекса: Джонни Медведь, крадучись, вышел на середину комнаты и принял свою излюбленную позу — позу человека, подслушивающего у окна.

Холодный голос Ималин сказал:

— Она здесь, доктор! — Я невольно закрыл глаза, чтобы не видеть Джонни Медведя. Да, это говорила Ималин Хокинс.

Голос доктора, который я слышал на дороге, спросил:

— Э… Вы говорите, небольшой обморок?

— Да, доктор.

После короткой паузы снова послышался тихий голос доктора:

— Почему она сделала это, Ималин?

— А что она сделала? — В этом вопросе была почти угроза.

— Я ваш врач, Ималин. Я лечил вашего отца. Вы должны мне сказать правду. Думаете, я не вижу эту красную полосу у нее на шее? Как долго она провисела в петле, прежде чем вы ее сняли?

Долгое молчание. Когда женщина заговорила, в голосе ее уже не было холодности. Это был почти шепот:

— Две или три минуты. Она оживет, доктор?

— Да, она придет в себя. Она пострадала не очень сильно. Но почему она сделала это?

Теперь женский голос был еще холоднее, чем вначале.

— Я не знаю, сэр.

— Значит, вы не хотите сказать мне?

— Это значит только то, что я сказала.

Потом голос доктора стал объяснять, как ходить за больной, советовал уложить больную в постель, дать молока и немного виски.

— И, наконец, будьте поласковей с ней, — добавил доктор. — Самое главное, будьте поласковей с ней.

— Вы никому… не скажете, доктор? — Голос Ималин слегка дрожал.

— Я врач, — мягко прозвучал ответ. — Конечно, я никому не скажу. Я сегодня же пришлю вам какое-нибудь успокоительное лекарство…

— Виски?!

Я вздрогнул и открыл глаза. Страшный Джонни Медведь с улыбкой оглядывал посетителей бара.

Люди молчали. Казалось, им было стыдно. Жирный Карл мрачно уставился в пол. Я повернулся к Алексу, чтобы извиниться, — ведь это я был за все в ответе.

— Я не знал, — сказал я. — Простите.

Я вышел из бара и отправился в свою унылую комнату. Открыв окно, я долго смотрел на клубящийся, пульсирующий туман. Далеко на болоте сначала медленно, а потом все быстрее застучал дизель. Потом я услышал лязг ковша.

На следующее утро на нас свалилось сразу несколько бед, столь обычных на строительных работах. От рывка землечерпалки лопнул новый трос; ковш упал на понтон и потопил его в канале вместе с находившимися на нем механизмами, а глубина достигала восьми футов. Мы вбили сваю и, зацепив за нее трос, стали вытягивать понтон из воды. Но этот трос тоже лопнул и, как бритвой, отхватил обе ноги у одного из рабочих. Мы перетянули жгутами обрубки и срочно отправили беднягу в Салинас. А потом случилось еще несколько мелких происшествий. У одного из операторов, поцарапанного тросом, началось заражение крови. Подтвердились и мои подозрения насчет повара: он пытался продать машинисту коробочку с марихуаной. В общем, хлопот было немало. Прошло целых две недели, прежде чем прибыл новый понтон, приехали новый рабочий и новый повар, и мы снова приступили к работе.

Новый повар был хитроватый, смуглый, длинноносый человечек, обладавший даром тонко льстить.

Мне было не до событий, происходивших в Ломе. И только когда ковш вновь с лязгом зарылся в грязь и на болоте затарахтел старый большой дизель, я однажды вечером отправился пешком на ферму к Алексу Хартнеллу. Проходя мимо дома Хокинсов, я заглянул во двор через плетневую калитку в кипарисовой изгороди. Дом стоял темный, мрачный; ночник, неярко горевший в одном из окон, только усиливал впечатление мрачности. Дул ветерок, он гнал по самой земле клубы тумана, похожие на перекати-поле. Я то оказывался на чистом воздухе, то исчезал в серой, туманной мгле. При свете звезд я видел, как по полям передвигаются большие серебристые шары тумана, напоминающие гигантских моллюсков. Мне показалось, что я слышу какой-то тихий стон за изгородью дома Хокинсов. Потом, вынырнув из тумана, я вдруг увидел темную фигуру человека, спешившего напрямик через поле. По шаркающей походке я понял, что это один из китайцев-издольщиков — они носили туфли без задников.

На мой стук дверь открыл Алекс. Он, видимо, обрадовался мне. Сестра его была в отъезде. Я сел у печки, а он принес бутылку своего отличного бренди.

— Я слышал, у вас были неприятности, — сказал он.