— Миссис Ньюбери! Вас спрашивают!

В спальне Лиззи царило безмолвие — ни шелеста платья, ни звука дыханья.

— Миссис Ньюбери! — совсем уже громко крикнул он в щелку, но и на этот раз ответа не последовало. Тут он услышал легкий шум в комнате, где спала мать Лиззи; очевидно, его зычный голос, бессильный нарушить сон Лиззи, разбудил ее мать, и та поспешно одевалась. Стокдэйл осторожно прикрыл дверь в спальню молодой женщины и подошел к комнате миссис Симпкинс. Не успел он постучаться, как миссис Симпкинс сама открыла дверь и встретила его на пороге. Она была совершенно одета и держала в руке свечу.

— Кто там пришел? — с тревогой спросила она. Стокдэйл передал просьбу соседки, добавив озабоченно:

— Я не мог разбудить миссис Ньюбери.

— Ничего, — сказала миссис Симпкинс, — я и сама могу дать Сусанне все, что ей нужно.

Она начала спускаться по лестнице.

Стокдэйл пошел было к себе, но на полпути остановился.

— Надеюсь, с миссис Ньюбери все благополучно? — нерешительно сказал он. — Я никак не мог ее добудиться.

— Да нет, с ней все в порядке, — поспешно заверила его миссис Симпкинс.

Но тревога священника не унималась.

— А может, вы бы все-таки к ней зашли? У меня на душе будет спокойнее.

Миссис Симпкинс вернулась, зашла в комнату дочери и тут же вышла.

— Все в порядке, ничего с ней не случилось, — сказала она и пошла вниз выполнять просьбу соседки, которая, видя в доме свет, все это время стояла у входа и терпеливо ждала.

Стокдэйл возвратился к себе и снова лег в постель. Он слышал, как мать Лиззи открыла входную дверь и впустила соседку, слышал, как они переговаривались вполголоса, направляясь к шкафу, где хранились лекарства. Соседка ушла, миссис Симпкинс заперла за ней, поднялась наверх, и в доме опять все стихло. Но священнику не спалось. Он не мог отделаться от странных подозрений, тем более мучивших его, что в случае, если б они оправдались, он столкнулся бы с явлением, совершенно для него непонятным. Можно ли поверить, что Лиззи была в комнате и не проснулась от его оглушительного стука? Но он же сам слышал, как вечером, в обычное время, она поднялась по лестнице, вошла к себе и затворила дверь. Все говорило за то, что Лиззи негде больше быть, как в собственной спальне, и Стокдэйл вынужден был довольствоваться малоправдоподобной версией «крепкого сна», хотя он не различил ни дыхания, ни малейшего шороха в комнате, после того как он звал Лиззи и колотил в дверь так, что и мертвый бы проснулся.

Так и не придз ни к какому выводу, он уснул и проспал до утра. Утром, до того как он вышел встретить солнечный восход, что любил делать в ясную погоду, Лиззи внизу еще не появлялась — но так бывало и раньше, и Стокдэйл не придал этому значения. Когда он потом сел завтракать, Лиззи уже была на кухне, — повидать ее, правда, не удалось, так как доступ на кухню был для него под запретом, но ему было слышно, как она разговаривает там, наказывает что-то служанке, хлопочет возле горшков и ведер — все, как обычно, и он решил, что не стоит тратить время на пустые догадки.

Однако все эти странности порядком беспокоили молодого священника, и проповеди его, теперь часто носившие характер импровизаций, оттого не выигрывали. Он уже не раз, говоря с кафедры, путал коринфян с римлянами, а также, случалось, предлагал своей пастве для пения те гимны, которые до сих пор всегда пропускал, ибо прихожане не могли приспособить голоса к чересчур уж непривычным для них размерам и темпам. Стокдэйл твердо решил, что, как только срок его пребывания в Незер-Мойнтоне подойдет к концу, он станет действовать напрямик и сделает Лиззи предложение по всей форме, пусть даже ему после придется раскаиваться.

С такими планами на будущее он к вечеру того дня, накануне которого произошла эта загадочная история со сном, предложил Лиззи пойти погулять, выбрав время перед наступлением темноты, чтобы им можно было вернуться домой незамеченными. Она согласилась, и, пробравшись по перелазу сквозь живую изгородь, они пошли уединенной тропинкой, окаймленной кустами, что для данного случая было как нельзя более кстати. Но хотя оба старались, оживленной беседы у них не вышло. Лиззи была бледнее обычного и время от времени отворачивала лицо в сторону.

— Лиззи! — с упреком сказал Стокдэйл, когда они прошли уже порядочное расстояние, не проронив ни слова.

— Что? — спросила она.

— Лиззи, вы зевнули — вам скучно со мной!

Так он сказал — но про себя подумал, что зевок Лиззи вызван, быть может, не столько скукой и равнодушием к нему, сколько усталостью после предыдущей ночи. Лиззи извинилась и сказала, что, правда, очень устала; тут-то бы Стокдэйлу и спросить о том, что его интересовало, — но скромность помешала ему, и он с беспокойством в душе отложил расспросы.

Пришел февраль, а с ним вместе постоянное чередование распутицы и заморозков, дождя и слякоти, восточного ветра и ветра северо-западного. Борозды на распаханных полях превратились в сплошные лужи, — вода натекла туда с более высоких мест и еще не успела впитаться в землю. Птицы ожили, и каждый вечер перед заходом солнца прилетал дрозд, пока еще один, без подруги, и, сидя на большом вязе подле самого дома миссис Ньюбери, распевал бодрую песню. Улеглись колючие ветры, размякла сухая, промерзшая земля, и на смену пришла липкая грязь и сырость, более докучная, чем холода; но она предвещала близость весны, и докука эта была терпима.

За это время Стокдэйл по крайней мере раз пять или шесть делал попытки заговорить с Лиззи и выяснить наконец их отношения, но всякий раз его удерживала мысль о странной привычке Лиззи спать в самое неурочное время и об очевидном и танственном ее исчезновении из дома в ту ночь, когда приходила соседка. Они по-прежнему оставались в положении плохо договорившихся между собой влюбленных, — каждый едва ли даже признавал за другим право называться его или ее избранником. Стокдэйл говорил себе, что его колебания вызваны лишь тем, что приезд постоянного священника все откладывается, а следовательно, оттягивается и срок его собственного отъезда, и потому нет нужды ускорять события и заводить с Лиззи разговоры о будущем; но возможно, что в нем вновь заговорило благоразумие, убеждая в необходимости прежде получше узнать Лиззи, а уж потом заключать с ней союз на всю жизнь. Лиззи, со своей стороны, казалось, была не прочь продолжить и развить тему, на которую молодой священник заговаривал с ней прежде, но при этом держалась до такой степени независимо, что это не дало бы потухнуть страсти и более переменчивого человека.

Вечером первого марта, зайдя к себе в спальню, когда уже смеркалось, Стокдэйл увидел, что на стуле у него лежат пальто, шляпа и брюки. Он не помнил, чтобы оставлял их здесь, подошел поближе, чтобы лучше разглядеть, насколько это было возможно в полутьме, и убедился, что вещи чужие. С минуту он стоял, недоумевая, как могли они здесь очутиться. Кроме него, мужчин в доме не было, и, однако, лежащая в его спальне мужская одежда была не его, если только он не ошибся. Нет, он не ошибся. Он позвал Марту-Сарру.

— Как это попало ко мне? — спросил он, сбросив эти нежелательные предметы на пол.

Марта объяснила, что ей дала их миссис Ньюбери, чтобы почистить, а она потом принесла их сюда, полагая, что все это принадлежит Стокдэйлу, так как других мужчин в доме нет.

— Да, разумеется, — сказал Стокдэйл. — А теперь забери их и отнеси своей хозяйке; скажи ей, что я нашел их у себя в комнате, но ко мне они не имеют никакого отношения.

Дверь его комнаты была открыта, и потому он услышал последовавший затем внизу разговор.

— Как это глупо получилось! — смущенно сказала миссис Ньюбери. Послушай, Марта-Сарра, я же не просила тебя относить вещи к мистеру Стокдэйлу!

— Да я подумала, чьи же они еще, коли не его, они ведь были все в грязи, — ответила Марта смиренным тоном.

— Тебе следовало повесить их для просушки и так оставить, — сказала молодая хозяйка сердито, перекинула пальто и все прочее на руку и, быстро пройдя мимо комнаты Стокдэйла, с силой швырнула их в шкаф, стоявший в конце площадки. На том все кончилось, и в доме снова водворилась тишина.