Тот принялся шарить у себя по карманам.

— И кисет потерял? — спросил хозяин с некоторым удивлением.

— Боюсь, что так, — ответил тот в замешательстве. — Ладно, заверни в бумажку. — Он закурил от свечи, затянувшись с такой жадностью, что пламя все всосалось в трубку, а затем вновь уселся в углу и, словно не желая продолжать разговор, погрузился в созерцание тонкой струйки пара, поднимавшейся от его сапог.

Остальные гости все это время мало обращали внимания на вновь прибывшего, так как были увлечены другим важным делом — вместе с музыкантами обсуждали, что сыграть для следующего танца. Придя наконец к согласию, они уже готовились стать в пары, как вдруг снова раздался стук в дверь.

Заслышав стук, незнакомец, сидевший у камина, взял кочергу и принялся разгребать горящие угли с таким усердием, словно хорошенько их перемешать было единственной целью его жизни, а пастух снова, как и в тот раз, крикнул: «Войдите!» Через мгновение другой путник уже стоял на коврике у двери. Он тоже никому не был знаком.

Этот гость был совсем иного склада, чем первый, — гораздо проще манерами и, по всему своему облику, весельчак и человек бывалый, который в любом месте и в любой компании чувствует себя как дома. Он казался на несколько лет старше первого, седина уже тронула его волосы и щетинистые брови; щеки у него были гладко выбриты, только возле самых ушей оставлены небольшие бачки. Пухлое лицо его уже несколько расплылось, и вместе с тем это было лицо, не лишенное силы. Багровые пятна поблизости от носа говорили о пристрастии к рюмочке. Он откинул свой длинный темный плащ, и под ним обнаружился городской костюм пепельно-серого цвета; в качестве единственного украшения на часовой цепочке, свисавшей из жилетного кармана, болталось несколько тяжелых печаток из какого-то полированного металла. Стряхнув дождевые капли со своей лощеной шляпы с низкой тульей, он промолвил:

— Разрешите укрыться у вас на часок, друзья, а то ведь насквозь промокнешь, пока доберешься до Кэстербриджа.

— Заходите, сударь, сделайте милость, — ответил пастух, хотя, пожалуй, уже не с такой готовностью, как в первый раз. Не то чтобы Феннел был скуповат, этого греха за ним не числилось, но комната была невелика, свободных стульев почти не оставалось, и хозяина, возможно, смущала мысль, что вымокший до нитки путник будет не слишком приятным соседом для женщин и девушек в нарядных платьях.

Меж тем вновь пришедший сбросил плащ и повесил шляпу на гвоздь в одной из потолочных балок, словно ему нарочно указали для нее это место, а затем вышел вперед и уселся за стол. Стол был придвинут почти вплотную к камину, чтобы освободить место для танцев, и угол его приходился у самого локтя первого путника, примостившегося возле огня, так что теперь оба пришельца оказались в близком соседстве. Они кивнули друг другу, и когда знакомство, таким образом, состоялось, первый протянул второму фамильную кружку объемистую посудину из простого фаянса; подобно тому как порог бывает избит шагами пешеходов, так края ее были истерты жаждущими губами многих поколений, ушедших теперь туда, куда уходит все живое; выпуклые ее бока опоясывала надпись желтыми буквами:

Второй пришелец с охотой поднял кружку к губам и отхлебнул из нее, а потом еще и еще, пока легкая синева не разлилась по лицу миссис Феннел, с немалым изумлением взиравшей на то, как щедро один из ее непрошеных гостей потчует другого тем, чем ему совсем бы и не пристало распоряжаться.

— Так я и знал! — с глубоким удовлетворением сказал гость, отрываясь от кружки и поворачиваясь к пастуху. — Еще когда я проходил по саду, перед тем как к вам постучать, и увидел ульи, что там расставлены, я еще тогда сказал себе: «Где пчелы, там мед, а где мед, там брага». Но такого славного медку я уж не чаял отведать в нынешнее время. — Он снова приложился к кружке с таким усердием, что дно ее поднялось угрожающе высоко.

— Рад, что вам понравилось! — радушно сказал пастух.

— Да, мед ничего себе, — подтвердила и миссис Феннел, однако более сдержанным тоном, видимо, считая, что похвала иной раз покупается слишком дорогой ценой. — Но с ним столько возни, мы, пожалуй, больше не будем его делать. — Мед и свежий берут нарасхват, а для себя можно сварить немножко сыты из той воды, что остается после промывки вощины.

— Ну, что вы, это было бы прямо грешно! — укоризненно воскликнул незнакомец в сером, в третий раз прикладываясь к кружке и отставляя ее на стол пустую. — Хлебнуть эдакого старого медку — да ведь это так же приятно, как в церковь пойти в воскресенье либо убогого приютить в любой день недели!

— Ха-ха-ха! — отозвался сидевший в углу; до сих пор он молча покуривал трубку, но теперь счел своим долгом показать, что им оценено остроумие собеседника.

Надо сказать, что старый мед, изготовленный так, как его готовили в те дни, из чистейшего, без крошки вощины, меда, собранного в том же году: четыре фунта меда на галлон воды, с надлежащей примесью яичных белков, дрожжей, кардамона, имбиря, гвоздики, мускатного ореха и розмарина перебродивший как следует, разлитый по бутылкам и постоявший в погребе, этот мед был весьма крепким напитком, хотя на вкус и казался не так крепок, как был на самом деле. Действие его мало-помалу начало сказываться на незнакомце в сером: вскоре он уже расстегнул жилет, развалился на стуле, вытянул ноги и вообще вел себя так развязно, что невольно привлекал внимание к своей особе.

— Так-то вот, — начал он, — в Кэстербридж лежит моя дорожка, и в Кэстербридж я должен попасть во что бы то ни стало. Я уже сейчас был бы там, да вот дождик сюда загнал: ну и что ж, я об этом не жалею.

— Вы разве живете в Кэстербридже? — спросил пастух.

— Пока еще нет, но думаю туда переехать.

— Ремеслом каким-нибудь хотите заняться?

— Что ты, — вмешалась жена пастуха. — Разве не видишь: гость наш, по всему, человек с достатком, на что ему работать.

Серый незнакомец помолчал с минуту, словно взвешивая, подходит ли ему такое определение. Затем решительно его отверг.

— С достатком! — сказал он. — Нет, сударыня, это не совсем верно. Я рабочий человек, да! Приходится работать. Вот доберусь я до Кэстербриджа дай бог, чтобы в полночь, — а уж в восемь пожалуйте на работу. Да-с! Дождь ли, снег ли, хоть разорвись, хоть лопни, а свою работу я завтра должен сделать.

— Бедняга! Так, значит, вы хоть и по-городскому одеты, а на поверку еще беднее нас? — откликнулась жена пастуха.

— Такое уж мое ремесло, друзья. Не в бедности дело, а ремесло такое… Ну пора мне в путь, а то в городе и пристанища не найдешь на ночь. — Однако он не двинулся с места и немного погодя прибавил: — Но распить с вами еще кружечку — в знак дружбы — времени хватит. Только вот беда, в кружке-то пусто.

— Не хотите ли сыты? — сказала миссис Феннел. — То есть мы. ее сытой зовем, а на самом деле это просто вода от первой промывки вощины.

— Нет, — презрительно отозвался незнакомец. — После мяса кто захочет глодать кости?

— Да зачем же, — вмешался Феннел. — Дети-то ведь не каждый день родятся; давай я еще налью меду.

Он встал и направился в темный угол под лестницей, где стоял бочонок. Жена пошла за ним.

— Что это ты выдумал? — укоризненно сказала она, как только они остались одни. — На такого разве напасешься? В кружке-то на десять человек было, а он все один высосал, да еще сыта ему нехороша, подавай меду! Да и кто он такой? Никто его не знает. Не нравится он мне, вот что.

— Да ведь он к нам в дом пришел, голубка. А на дворе непогода, а у нас праздник. Авось не разоримся от одной кружки. Вот станем летом подкуривать пчел, будет и меду вдосталь.

— Ну ладно, налей еще одну, — ответила жена, сокрушенно глядя на бочонок. — Но откуда он взялся и какое его занятие? Пускаем в дом, а кого не знаем.

— Да и я не знаю. Вот я его еще спрошу.