Кто–то думает о том, чтобы поделиться своими сомнениями, тревогами, заботами; чтобы рассказать о своих устремлениях; признаться в ошибках и недостатках; чтобы просто показать себя человеком, имеющим свои причуды, слабости и потребности… Мы могли бы назвать другом или близким человеком того, кому мы позволяем поплакаться нам в жилетку, чтобы затем в свою очередь поплакаться в жилетку ему, того, кто понимает, что такой обмен жалобами на трудности жизни является привилегией близких отношений, которых наше чувство собственного достоинства и наше отвращение не допустили бы при отсутствии такой привилегии… Любовь дает другому человеку привилегию смотреть на нас таким образом, который заставил бы нас испытать стыд и вызвал бы отвращение[159] у других людей, если бы не было этого вмешательства любви».[160]

Это замечательно тонкое наблюдение Миллера указывает на наличие у отвращения социальной функции, которая в других условиях была бы незаметна. Временное подавление отвращения создает отношения близости и служит символом личной преданности. Такое принятие того, что другой человек мог бы счесть постыдным, вовлеченность в физическую деятельность, которая с другим человеком показалась бы отвратительной — я имею в виду не только секс, а, например, необходимость убирать рвотную массу необязательно за близким, но и за совершенно незнакомым вам человеком, — может быть не только знаком любви, но и средством ее усиления.

Другая очень важная функция отвращения состоит в том, чтобы заставлять нас дистанцироваться от отвратительного и отталкивающего. Очевидно, что никому не идет на пользу потребление испортившихся продуктов, а социальное отвращение сходным образом изолирует нас от того, что мы считаем предосудительным.

Оно, как предполагает Миллер, является моральной оценкой, в которой мы можем не идти на компромисс с вызывающими наше отвращение людьми или их действиями. Правовед Марта Нуссбаум пишет, что «большинство обществ учит избегать некоторых групп людей на том основании, что они вызывают физическое отвращение».[161] К сожалению, эта эмоция может быть опасной, так как она лишает человеческих качеств людей, которых мы считаем вызывающими отвращение, и таким образом позволяет не относиться к ним как к обычным человеческим существам.

Некоторые действия признаются недопустимыми на том основании, что они оскорбляют общественную мораль (вызывают отвращение), например детская порнография или сквернословие. Нуссбаум уверена, что законы не должны основываться на том, что кто–то находит совершенное действие отвратительным, и предлагает, чтобы мы использовали не отвращение, а оскорбление в качестве основы для правовых оценок. «[Оскорбление]… является моральным чувством, гораздо более подходящим для правовой оценки и гораздо более надежным, чем отвращение. Оно содержит аргументацию, которая может распространяться публично, и не предполагает спорных попыток обращения с таким преступником, как ничтожество или бездельник, вне морали нашего общества. Вместо этого оно прочно включает его в моральное сообщество и оценивает его действия на основе общественной морали».[162] Отмечая, что эмоциональное состояние человека в момент совершения преступления может рассматриваться как смягчающий вину фактор, Нуссбаум также утверждает, что отвращение не является той эмоцией, которая должна приниматься во внимание. «Одно убийство не является более тяжким преступлением, чем другое, только потому, что оно вызывает большее отвращение…[163] Разумной реакцией на отвращение, — заявляет она, — является выход из ситуации, исключающий убийство человека, вызывающего у вас отвращение — например, пристающего к вам гомосексуалиста. [Только лишь]… чувство, вызванное в вас кем–то другим, никогда не является достаточным основанием для осуществления насильственных действий в отношении этого человека».[164]

Те, кто оправдывают худшие формы понижения статуса других людей, часто рассматривают своих жертв как животных (причем не самых привлекательных); иногда о жертвах говорят как о неодушевленных, оскорбляющих наши чувства предметах, называя их отбросами или накипью. Я боюсь, что возмущение или оскорбление могут также оправдывать кровопролитие или даже пытки, но они не должны возводить барьер между нами и теми, кто вызывает у нас отвращение. (Нуссбаум, разумеется, концентрирует внимание на использовании эмоций для оправдания законов, а не для оправдания действий, противоправных или нет.) Одним из препятствий, способных сдержать замышляемое насилие, являются внешний вид и крики страдающих жертв, а также их кровь. Но этот фактор срабатывает не всегда, возможно, потому, что вид чужих страданий вызывает отвращение. Даже если мы не начинаем думать о ком–то как об источнике нашего отвращения, вид крови и изуродованного в результате пытки или травмы тела скорее может вызвать еще более сильное отвращение, а не сочувствие.

В начале моих исследования выражений эмоций в разных культурах я обнаружил, что фильмы об испытывающих страдание людях — фильмы о выполнении туземцами обряда обрезания или хирургической операции на глазах — вызывали выражение отвращения у большинства студентов, обследованных мной в Америке и Японии. Я отредактировал другие учебные медицинские фильмы — в одном показывалось удаление конечности, сопровождавшееся большой потерей крови, а в другом показывался человек с третьей степенью ожогов, у которого обожженная кожа струпьями сходила с тела. И вновь большинство зрителей сообщали об испытываемом отвращении и показывали свое отвращение на лице. Фильмы могли заменять друг друга, так как они вызывали одинаковую эмоцию и относились к числу наиболее распространенных «киностимулов», используемых при исследовании эмоций.

Однако имелась сравнительно небольшая группа студентов (около 20%), которая проявляла очень разнообразные реакции на показываемые в фильмах страдания других людей. Вместо того чтобы проявлять отвращение, они выражали печаль и боль так, как если бы отождествляли себя с теми, кто подвергался операциям.

По–видимому, природа создала нас таким образом, что мы испытываем отвращение при виде внутренних органов других людей, особенно залитых кровью. Такая реакция отвращения временно приостанавливается, когда мы видим истекающего кровью не постороннего, а близкого нам человека. В таком случае мы стараемся ослабить страдание, а не отворачиваться от него. Каждый может представить себе, как отвращение при виде проявлений физического страдания, болезни может принести выгоду с точки зрения предотвращения распространения инфекции, но этот результат достигается ценой снижения нашей способности к сочувствию и состраданию, которая может быть очень полезной для формирования общности людей.

Ни сочувствие (эмпатия), ни сострадание не являются эмоцией; они представляют собой лишь наши реакции на эмоции других людей. При когнитивной эмпатии мы сознаем, что чувствует другой человек. При эмоциональной эмпатии мы действительно чувствуем то, что чувствует другой человек; при сострадающей эмпатии мы хотим помочь другому человеку справиться с ситуацией и с его эмоциями. Мы должны иметь когнитивную эмпатию, чтобы проявлять две другие формы эмпатии, но нам не требуется иметь эмоциональную эмпатию, чтобы проявлять сострадающую эмпатию.[165][166]

Презрение родственно отвращению, но все же отлично от него. Я не смог найти ни одной фотографии в прессе, иллюстрирующей эту эмоцию; подобно отвращению, оно также редко показывается на газетных и журнальных снимках. Пример лица, выражающего презрение, можно увидеть на снимке З в конце этой главы.