Ехать сейчас в какое — то Смехово Артёму хотелось меньше всего. Неделю назад он с художником Алексеем закончил роспись нового Дворца культуры на Охте. Почти год они работали на лесах, расписывая стены и потолок. Иногда хотелось на все это плюнуть, порвать контракт и тихо — мирно писать карельские пейзажи. Артём так бы и сделал, но Алексей был волевой мужик и умело подавлял бунт в душе приятеля. Он говорил, что их работа — это самый благодарный труд. Тысячи, да что тысячи?! Миллионы людей будут любоваться их настенными панно, росписью на потолках. Они старались изо всех сил. И потом, за работу они должны были получить приличную сумму, а это в суровой жизни молодого художника имеет немаловажное значение. «Закончим сей гигантский подряд, — говорил Алексей, — потом два — три года будем безбедно жить». И приводил известные со школьной скамьи примеры, как Микеланджело расписывал соборы, которые потом прославились на весь мир благодаря его фрескам…

Как бы там ни было, работу они закончили. Авторитетная комиссия оценила её очень высоко. Получив по контракту деньги, Артём намеревался махнуть с приятелем в Прибалтику. «Отдохнуть на всю катушку!» — как говорил Алексей… И вот телеграмма! Сколько он пробудет в этом Смехове?

Конечно, Алексея можно уговорить, он подождёт дня два — три. А если придётся задержаться на неделю, а то и больше?

Артём взглянул на зазвонивший белый телефон, но с места не встал… Вообще — то ничего страшного не случится, если он не поедет в Прибалтику. Честно говоря, за год друзья порядком надоели друг другу. Алексей отличный товарищ, но когда дело касается хорошего заработка, он будет сам вкалывать, как вол, и другому не даст передохнуть. И как только он ухитряется находить такие большие подряды? Года три назад они в районном центре оформляли новое здание краеведческого музея. И хотя Артём купил на заработанные деньги подержанный «Москвич», он поклялся, что с него хватит такой работы. Он портретист и пейзажист, а не оформитель… Но прошло три года, и он снова вместе с Алексеем вскарабкался с кистью в руках на громоздкие леса…

Широкое окно распахнуто. На подоконнике уже набралась черная пыль. С Литейного доносился шум машин, скрежет и грохот сворачивающих на улицу Некрасова трамваев. На Неве три раза кряду прогудел буксир. Два голубя сидели на чугунных перилах балкона и с интересом посматривали на Артёма, дожидаясь угощения.

Смехово… Как же он мог забыть? Он там родился. Правда, в паспорте записано, что родился в Бологом. В Смехове не было родильного дома.

Вспомнилось далёкое полузабытое детство. Речка… Сосновый бор за клубом, вокзал с белой башенкой, водонапорная башня. Дом с яблоневым садом, скворечник на шесте… Дед Андрей. Большой, сивобородый, с крепким запахом махорки. Дед приходил с работы, снимал широкий пояс, на котором висел кожаный чехол с двумя флажками — жёлтым и зелёным, — жестяной изогнутый рожок и круглую коробку с петардами. Дед подбрасывал его под потолок и приговаривал: «Трын — трава, Захаровна, крупы драла трын — трава…»

Кунгур, Хабаровск, Иркутск, Тула и, наконец, Ленинград. Отец, женившись на другой, никогда не вспоминал про умершую мать, деда, Смехово. У Артёма появились братья и сестра. Он никогда не чувствовал, что у него неродная мать. Почти сразу стал называть её мамой. Наверное, поэтому и позабылось все, что было в далёком Смехове…

Нет, не позабылось. Иногда снились шумящие на ветру сосны, старый дом, забор с дыркой, пыльный чердак с глубокими ящиками, в которых лежали старинные книжки, рваная обувь, ребристая труба от граммофона и деревянный ящик с блестящей ручкой. Если покрутить эту ручку, то в брюхе ящика что — то закряхтит, а потом тоненько и жалобно мяукнет…

Как он мог все это позабыть?..

Артём выехал в тот же день. На малых оборотах барахлил карбюратор, но он не стал с ним возиться: как — нибудь дотянет. От Ленинграда до Смехова всего четыреста километров.

До Новгорода пейзаж унылый и безрадостный: болотистые равнины, заросшие жидким, едва оперившимся кустарником. Иногда за кустарником просматривался редкий смешанный лес. И шоссе было прямое, без изгибов и подъёмов. Такая однообразная дорога клонит ко сну.

За Новгородом все изменилось: к шоссе придвинулись настоящие сосновые леса, заблестели заросшие перезимовавшим камышом озера, на пригорках ярко зазеленели озимые. В стороне от деревень, преимущественно на возвышенностях, виднелись старые деревянные церквушки. Вокруг них чуть заметно шевелились на ветру высоченные ели, берёзы, осины, а внизу, под сенью деревьев, примолкли аккуратные могилы с крестами и без крестов.

Встречались и белокаменные церкви с ясными куполами, уткнувшимися в облачное небо. А через поля, леса, равнины размашисто шагали высоченные ажурные фермы линии высоковольтных передач. Будто железные гиганты, пришли они сюда из других миров, да так и замерли навек, держа в широко раскинутых руках гроздья блестящих коричневых изоляторов.

Началась Валдайская возвышенность. Шоссе то вскарабкивается на гору, то срывается вниз, извиваясь меж живописных деревень. На жёлтых крутых обрывах — здесь когда — то были песчаные карьеры — группами и в одиночку стоят вековые сосны. Над ними, пронизанные солнцем, величаво плывут облака.

Артём вертел головой, выглядывал из окна, с удовольствием вдыхал крепкий унавоженный запах земли. Он даже замедлял ход, чтобы получше разглядеть берёзовую рощу в глубокой лощине или лесное озеро. Его обгоняли грузовики, серебристые рефрижераторы. Шоферы, высовываясь из кабин, оглядывались на него.

«К черту дворцы и музеи! — думал Артём. — Вот она, целина для настоящего художника… Великое русское раздолье! Раскладывай мольберт, бери кисть и твори…»

Уже начинало смеркаться, когда он свернул с шоссе на просёлочную дорогу. Высокий худощавый человек в синем помятом костюме и военной фуражке с зеленой кокардой поднял руку. Через плечо старая полевая сумка на тоненьком ремешке: сразу видно — бывший офицер. Привыкнув за долгие годы армейской службы к форме, старые кадровики, выйдя на пенсию, до конца дней своих сохраняют к ней привязанность.

— Далеко до Смехова? — спросил Артём, когда человек устроился рядом на сиденье.

— Три версты с гаком.

— Верста, гак… — усмехнулся Артём. — Как — то непривычно эти названия слышать.

— Пока ехали по шоссейке, были километры, а просёлок — другое дело, он у нас по старинке измеряется вёрстами.

Человек заметно окал. На вид лет пятьдесят пять… Был он невозмутим и держался с достоинством, не то что иной случайный пассажир. Артёму частенько приходилось подвозить людей. Вели они себя в машине по — разному: одни молча и сосредоточенно смотрели на дорогу, мучительно думая, сколько заплатить водителю, другие, наоборот, трещали без умолку, рассказывали разные истории, в общем, развлекали, как могли, надеясь задобрить водителя, прокатиться бесплатно. Третьи, вот как этот пассажир, не проявляли никаких чувств. Первыми не начинали пустой разговор, а если их о чем — либо спрашивали, толково и с достоинством отвечали. Такие попутчики больше всего нравились Артёму.

Лишь отъехали от повертки, как впереди возникла огромная рытвина с черной окаемкой засохшей грязи. Артём притормозил. «Москвич» будто этого и ждал — сразу заглох. Сколько Артём ни включал стартер, машина стонала, визжала, но не заводилась.

— Пусть остынет, — сказал он.

— Как хороший конь, — усмехнулся попутчик. — Тоже требует отдыха после большой дороги…

— Вы, наверное, в кавалерии служили? — спросил Артём.

— Не служил, — сухо ответил попутчик.

Артём просто так спросил, без всякой задней мысли, и очень был удивлён, что незнакомец вдруг обиделся. Они вышли из машины.

Исхлёстанные бортами грузовиков полуголые ольховые ветви согнулись до самых обочин. Отшатнулся прочь от дороги и покалеченный телеграфный столб, задетый машиной. Артём несколько раз присел, выпрямился — четыреста километров непрерывной езды сказывались. Поймав любопытный взгляд незнакомца, застеснялся и, раздвинув кусты, вышел на железнодорожный откос. Внизу проходила одноколейная ветка. Когда — то она была двухколейной. На свободном полотне велосипедисты и мотоциклисты наездили узкую дорожку. Правее, через путь, перекинулся висячий мост.