И остров Путятина увидеть, где на озере цветёт лотос и живут пятнистые олени. Пятнышки на оленьей шкуре как солнечные зайчики. Ляжет олень под деревом — и нет оленя, исчез. Только солнце сквозь листву пускает зайчиков на траве.

Совсем решил на Путятин ехать; пошёл в порт, а катер на остров идёт через три дня. Слышу, кассирша кому-то говорит:

— На Южные Курилы пароход через час уходит!

Когда я карту рассматривал, мечтал на Курильских островах побывать, на самых дальних.

— Давайте, — говорю, — поскорее билет.

И поплыл. Четыре дня плыл пароход. Сначала штормило, а потом, как Лаперузов пролив прошли, ветер утих. Ещё два дня — и утром Курилы!

Рано утром пароход подошёл к острову.

Рассвело, а берега не видно. На море лёг туман, густой, как простокваша.

Слышу: на палубе кто-то пробежал. Наверное, вахтенный матрос. Якорная цепь загремела. На корме закричали, а что, разобрать не могу: на берегу гремят водопады, голоса заглушают.

Солнце взошло, туман расходиться стал волнами, шлюпку спустили на воду, поплыли на берег.

Впереди туман, да волны накатывают, и птицы кричат морские — глупыши. Вынырнет из тумана глупыш и с криком за кормой в тумане исчезнет.

— Да вон, вон, наверху!

Задрал голову, посмотрел наверх, а там гора в небе висит над туманом.

Солнце выше поднялось, и ещё две вершины показались. В горах всюду белые струйки висят — водопады.

Когда я на вершину горы залез, увидел там в потухшем вулкане озеро. В озере горячие ключи бьют, и вода совсем голубая. Чайка пролетела над озером голубым пятнышком, сквозь перья на крыльях голубизна просвечивает.

В посёлке я у знакомого рыбака пил чай. Он мне рассказывал, как осьминожек в отлив на щупальцах поднялся, хотел его напугать.

Вдруг тарелки в шкафу как забренчат, как задребезжат!

Лампочка над столом закачалась, и весь мой чай разлился по скатерти.

Я вскочил, хотел на улицу выбежать. У дверей уже был, слышу: тарелки больше не звякают, лампочка чуть покачалась и успокоилась.

Рыбак засмеялся:

— Маленькое землетрясение. Сначала мы тоже пугались, выбегали на улицу…

Потом я ходил в горы, огромные камни смотрел. Когда настоящее землетрясение было, эти камни из кратера вулкана вылетали, из самого пекла. Они обожжённые и в дырках, как будто их долго варили.

И купался в горячей речке. Холодный ветер листья с деревьев рвёт, а вода в речке горячая, как в бане.

Один раз гулял на берегу, сел на камень, а камень тёплый. Перевернул камень — из земли повалил горячий пар. Как будто крышку открыли у чайника.

Зимой на Курилах печки не топят. По деревянным трубам горячая вода прямо из земли бежит в дом. И лучше всякой печки греет. Горячая вода нужна бельё постирать — краник в сенях открой и наливай сколько хочешь.

Когда пароход к островам подходит, вулканы издалека белым дымком попыхивают, курятся. Вот и назвали острова — Курильские.

Подальше от берега лопух растёт. Густой — не продерёшься, да и страшно. В бамбуковой чаще растёт лиана-ипритка, такая ядовитая, даже не дотронешься до неё, ветер только подует, пыльцой обдаст — обожжёт, как кипятком.

В курильском лесу всякие лианы растут. Такие, что деревья обвивают, в кору впиваются и сок из дерева пьют. Цветы у лиан большие, яркие; хочется сорвать, да боязно — вдруг ядовитые!

Я в лопуховом лесу гулял. Листья лопушиные над головой как зелёные крыши; один лист можно постелить, а другим сверху накрыться. Темно, сыро, и никакой травы не растёт. Посмотрел я на свою руку: она зелёная — листья белый свет не пропускают.

Какая-то птичка с земли вспорхнула, в лопушиный стебель вцепилась коготками. Вроде знакомая птичка. Да это соловей, курильский. На груди у него красная салфеточка.

Соловей улетел, а я стал из чащи выбираться. Впереди показалась поляна, а на поляне растут пальмы.

Нет, не пальмы, а трава-дудочник. У нас ребята из неё дудочки вырезают. А из этого дудочника можно сделать трубу в две руки толщиной. Каждая травинка — дерево. А наверху зонт, как у пальмы. Называется «медвежья дудка». На такой дудке только медведю дудеть.

Слышу: гремит водопад.

Выбрался к речке и по речке вышел на океанский берег, в рыбацкий посёлок.

Утром меня разбудили чайки. И глупыши кричат, и вороны каркают, и ничего не разберешь. Кто-то под окном пробежал:

— Сайра, сайра, сайра подошла!

Я скорее оделся, вышел на улицу. Над бухтой чайки собрались, полощут крыльями, падают на воду, в клювах мелькают блестящие ножики — выхватывают сайру из воды. На зелёных волнах белыми хлопьями покачиваются чайки, взлететь не могут: отяжелели, объелись сайрой.

По берегу ходят вороны, сайру клюют, которую волны выбрасывают. Серебряной полоской блестит на солнце мёртвая сайра, ближе к воде живая трепыхается на песке.

А по воде словно рябь от ветра набегает широкими полосами. Это стаи сайры идут с океана.

Ночью вся бухта зажглась огоньками — рыбачьи сейнеры выходят в океан.

С берега видно, как сайру ловят.

Сначала белый огонь над водой горит. Вдруг потухнет — синий вспыхнет.

За борт опускают белую люстру. Сайры на свет, как бабочки, собираются несметными стаями. А потом сразу потушат белую лампу-люстру и синюю зажгут. Сайра так и замрёт.

Пока она на месте стоит, остолбенелая от синей лампы, тут её обмётывают огромным кошельковым неводом и выгребают.

На рассвете я ходил по берегу, собирал кальмаров.

Кальмары за сайрой погнались, а волны их выбросили на берег.

Кальмары хищные, быстрые. Сайра в воде как молния мелькает, а кальмар ещё быстрее, глазом не заметишь. Щупальца сложит, крылышки растопырит, воду из себя выталкивает и мчится за сайрой.

На берегу кальмар умирает, но всё равно щупальцами с крючочками сайру в себя запихивает, обволакивает и не ест, а растворяет в желудке. Поперёк схватит, согнёт и запихивает. С хвоста схватит, сожрет!

Одного кальмара я поднял с песка, он надулся и запыхтел быстро-быстро: «Пых-пых-пых!..»

А сам весь переливается: то фиолетовый, то оранжевый, то даже не знаю какой. Похоже, как бензин в луже разольют, вот так же переливается.

Кальмаров я на подсолнечном масле жарил — очень вкусные, как белые грибы.

Сайра шла несколько дней.

Лисьи следы на берегу видны, медвежьи; трясогузка побегала на песке, поклевала сайру и опять улетела на речку.

А потом вдруг утром проснулся — тишина. Вышел на улицу — тишина. Сайра прошла в один день, как ножом отрезало. Нет больше ни одной сайры.

Ни чаек, ни глупышей не слышно. Все улетели вслед за сайрой в океан. Будут за ней лететь, хватать, объедаться, отдыхать на волнах, пока не отстанут, — сайра рыба быстрая, океанская.

Вороны на берегу поклевали всю сайру и приуныли. Сидят около моря на камнях, сгорбились и по сторонам поглядывают: где бы поживиться?

Один мальчик вышел на берег погулять, а ворона увидала у него бутерброд с вареньем, подлетела и вырвала из рук. Мальчик заревел и прибежал домой.

— Я, — говорит, — я… я только один раз откусил!

Отец ворону поругал, новый бутерброд намазал и велел не зевать, смотреть по сторонам.

Мальчик, пока весь бутерброд не съел, из дому не вышел. А пока ел, всё на дверь поглядывал — вот как его ворона напугала!

Берег высокий, внизу океан. На крутой стене в каждой щели, на каждом уступчике, в ямке сидит кайра, а вон карниз весь белый; ещё с океана кайра летит, да уже сесть негде. Остальные кайры закричали, загалдели, потеснились, и… ничего, села.

Топорок летит. Чёрный, на солнце золотом отливает, голова белая, а клюв — оранжевый, широкий, как топор. Крылышки у топорка короткие, под водой такими хорошо грести. Топорок в воздухе трепыхается, вот-вот упадёт!