Что произошло потом, можно только догадываться. Но она пришла с санками к озеру, надела ботинки с коньками и выехала на черный лед. Было практически полнолуние, иначе из-за темноты она не смогла бы кататься. Где-то на льду она упала и сломала ногу. Те, кто нашел ее, поняли, что она пыталась ползти к берегу, но сил не хватило. А нашли ее через два дня — сжавшуюся в комочек. Острые лезвия коньков походили на причудливые кривые когти, спасателям с трудом удалось оторвать ото льда ее примерзшую щеку.

Возникло множество вопросов. Кричала ли она? И если кричала, то что? Кому? Призывала ли Бога, осознав, что скоро замерзнет насмерть?

Обвинять было некого, разве что ее саму, не сказавшую, что собирается на Ундерчерн. Ее искали на Вендшёне, и только Артур, вернувшись домой, предположил, что она, вероятно, отправилась к озеру, где обычно купалась летом.

Он сделал все возможное, чтобы этот ужас не врезался в сознание Луизы, пока она еще маленькая. Все в поселке помогали, но никто не сумел помешать горю проникнуть ей в душу. Оно было как тонкий дымок или мышки осенней порой, проникавшие всюду, сколь бы плотно ни заделывали дыры.

Горе — это мышки, оно всегда пробирается внутрь.

Целый год Луиза спала в постели Артура, это был единственный способ побороть страх темноты. Они разглядывали фотографию Хайди, ставили на стол ее тарелку и говорили, что всегда будут втроем, хотя за столом сидели только двое. Артур пробовал научиться готовить так же, как Хайди, успеха не достиг, но Луиза, несмотря на юный возраст, казалось, понимала, что он хочет ей дать.

За эти годы отец и дочь как бы срослись. Он продолжал рубить лес, а в оставшееся короткое время создавал свои скульптуры. Кое-кто считал его сумасшедшим, непригодным опекуном для девочки. Но, поскольку она была хорошо воспитана, не дралась и не ругалась, ей позволили остаться у отца.

И вот Хайди, ее мать, немка по происхождению, внезапно опять оказалась рядом с ними. А Хенрика — внука, которого она никогда не видела, — уже нет.

Одна смерть связана с другой. Разве можно найти хоть какое-то утешение, разве что-нибудь становится понятнее, если смотришь на свое отражение в одном черном стекле, чтобы увидеть нечто в другом?

Смерть — это темнота, и напрасно искать там свет. Смерть — это и чердак, и погреб, там пахнет сыростью, землей и одиночеством.

— Я, собственно, ничего о ней не знаю, — сказала Луиза, поеживаясь от холода раннего утра.

— Это было как сказка. Ее удивительная судьба привела ее ко мне.

— Что-то связанное с Америкой? Что-то, чего я так до конца и не поняла? О чем ты предпочитал молчать?

Они пошли по тропинке. Лица в стволах деревьев внимательно следили за их шагами. Он заговорил, от имени Артура, а не отца Луизы. Ему предстоит рассказывать, и он сделает это основательно. Если удастся хоть ненадолго отвлечь ее от мыслей о катастрофе с Хенриком, уже хорошо.

Что ему в общем-то известно? Хайди приехала в Херьедален после войны, то ли в 1946-м, то ли в 1947-м. Ей исполнилось семнадцать, хотя многие считали ее старше. Как-то зимой ей предложили поработать в горном пансионате «Вемдальсскалет», она убирала, меняла простыни постояльцам. Артур познакомился с ней, когда перевозил древесину, она говорила по-шведски с забавным акцентом, и в 1948 году они поженились, несмотря на то что ей было всего восемнадцать. Понадобилось множество бумаг, ведь она — гражданка Германии, и мало кто представлял себе, что такое Германия, существует ли она или превратилась в сожженную и разбомбленную ничейную территорию, охраняемую военными. Но Хайди не имела никакого отношения к ужасам нацизма, она сама была жертвой. В 1950 году Хайди забеременела, и осенью родилась Луиза. Хайди особо не распространялась о своем происхождении, упомянула только, что бабушка по матери Сара Фредрика была шведкой, которая приехала в Америку во время Первой мировой войны. С ней приехала дочь, Лаура, и им пришлось испытать тяжелые лишения. В начале 1930-х годов они поселились в пригороде Чикаго, Лаура познакомилась со скототорговцем-немцем и с ним вернулась в Европу. Они поженились, и в 1931 году, несмотря на юный возраст Лауры, у них родилась дочь Хайди. Шла война, родители погибли в одной из ночных бомбежек. Хайди жила как загнанный зверек, пока война не закончилась, и тут ей случайно пришло в голову, что можно перебраться в не затронутую войной Швецию.

— Шведская девушка едет в Америку? Потом дочь перебирается в Германию, где круг замыкает внучка? Которая возвращается в Швецию?

— Она сама считала, что в ее истории нет ничего необычного.

— А ее бабушка откуда родом? Хайди встретилась с ней?

— Не знаю. Но она рассказывала о море и об острове, о каком-то побережье. Подозревала, что у ее бабушки были какие-то скрытые причины уехать из Швеции.

— А в Америке остались какие-нибудь родственники?

— Хайди приехала без документов, без адресов. Она говорила, что пережила войну. И все. Она ничего не имела. Воспоминания стерлись. Все ее прошлое разбомблено и сгорело в пожарах.

Они снова вышли на лесовозную дорогу.

— Ты вырубишь лицо Хенрика?

Оба заплакали. Двери галереи поспешно закрылись. Они сели в машину. Отец уже собирался повернуть ключ в замке зажигания, но Луиза положила ладонь ему на плечо.

— Что произошло? Он не мог наложить на себя руки.

— Может, он был болен. Он частенько путешествовал по опасным районам.

— В это я тоже не верю. Только чувствую, что-то тут не сходится.

— Что же тогда случилось?

— Не знаю.

Они поехали обратно через лес, туман рассеялся, стоял ясный, прозрачный осенний денек. Она не стала возражать, когда Артур сел за телефон в своего рода отчаянной решимости не опускать руки, пока не найдет Арона.

«Он похож на своих старых охотничьих собак, — подумала Луиза. — На грейхаундов, собак из Емтланда, которые приходили и уходили, охотились в лесу, состарились и сдохли. Теперь он сам стал собакой. Его подбородок и щеки заросли всклокоченной шерстью».

Целые сутки ушли на то, чтобы кое-как вычислить разницу во времени и режим работы шведского посольства в Канберре и предпринять массу попыток найти человека, ответственного за деятельность Шведско-Австралийского общества, которое оказалось невероятно многочисленным. Но напасть на след Арона Кантора так и не удалось. В посольстве он не регистрировался и к Шведскому обществу отношения не имел. Даже старый садовник в Перте, по имени Карл-Хокан Вестер, знавший, по слухам, всех шведов в Австралии, не смог предоставить им каких-либо сведений.

Артур и Луиза размышляли, не стоит ли напечатать объявление о розыске. Однако Луиза сказала, что Арон настолько сторонился людей, что мог даже изменить цвет кожи. Он способен сбить с толку преследователей, превратившись в собственную тень.

Им не найти Арона. Но, быть может, именно этого ей в глубине души и хотелось? Быть может, она стремилась лишить его права проводить сына до могилы? В отместку за все нанесенные им обиды?

Артур без обиняков спросил ее, и она честно ответила, что не знает.

В эти сентябрьские дни она по большей части плакала. Артур молча сидел за кухонным столом. Он не мог утешить ее, единственное, что было в его силах, — молчать. Но холодное молчание лишь усиливало ее отчаяние.

Как-то ночью она пришла в комнату отца и забралась в его постель, как в годы после смерти Хайди на льду затерянного озера. Лежала не шевелясь, положив голову ему на плечо. Оба не спали, оба не обмолвились ни словом. Бессонница была как ожидание, что ожиданию придет конец.

Ближе к рассвету Луиза не выдержала неподвижности. Пусть ей это не по силам, но она должна попытаться понять, какие темные силы отняли у нее единственного ребенка.

Встали они рано, сели за кухонный стол. За окном шел дождь, тихий осенний дождь. Ярко сияли гроздья рябины. Она попросила у отца машину, потому что уже этим утром хотела вернуться в Стокгольм. Артур разволновался, но она успокоила его. Она не будет гнать и не собирается падать с обрыва. Больше никто не умрет. Просто ей необходимо попасть в квартиру Хенрика. Она уверена: сын оставил какие-то следы. Письма не было, но Хенрик не писал письма, он оставлял другие знаки, расшифровать которые способна только она.