— Возможно, нам нужна твоя помощь. Но почему ты решил помочь?

— Потому что это логично. Люди должны помогать другим людям.

— Просто так? Ни за что не поверю.

— Может быть, во всем этом есть моя выгода. Но вам-то какое дело? Я не требую денег или должности при дворце. Считайте, что мне не терпится попасть за Ворота и начать исследование другого мира.

— А при чем здесь серебро? — спросил Император. Голос его ослаб и дрожал.

Бородач хитро улыбнулся, взял со стола серебряную вилку и повертел ее в четырех пальцах:

— Потому что в серебре есть частичка магии. Если бы вы читали древние книги, то знали бы, что с оборотнями можно бороться только серебром, а для борьбы с магами использовали стрелы с серебряными наконечниками. Да и у самих чародеев набалдашники были обязательно из серебра. Серебро — основной элемент любого магического зелья или предмета.

Бородач положил вилку обратно:

— Против магии нужно бороться только магией.

Странное время, странные разговоры… видения…

Империя пала, но стены остались целыми. Города опустели, но работали системы подачи газа. И редкие автомобили на улицах стояли с полными баками топлива. Мир умер, но техника продолжала функционировать, не замечая, что за безумие твориться вокруг.

И не было врагов. Были безумцы и разумные.

Глядящие в будущее, и вернувшиеся в прошлое. Кто из них кто? Сложно сказать. Еще сложнее написать.

Может быть, лошади и собаки знали, что происходит. Лошади уходили в поля, а собаки превращались в волков и бродили по пустым улицам в поисках пищи. И только кошки гуляли сами по себе. Наверное, им было все равно, в каком мире жить.

Я — писарь. Я должен нести Слово, да, да, именно с большой буквы. Писать для предков, скрупулезно заношу на бумагу все, что вижу и слышу, чтобы потом, в будущем, быть может, кто-нибудь из разумных, построивших новое великое государство, смог бы прочесть и узнать Правду.

Но, каюсь, видимо я не тот писарь, который войдет в историю. Потому что в ту ночь я просто уснул.

Бородач еще сидел у камина, курил трубку, выпуская сизый дым тонкими колечками под потолок. Император дремал на диване. Я же прикорнул на одной из деревянных полок, на которых раньше хранили мешки с картофелем или, может быть, с сахаром или еще черт знает с чем. Неважно, все неважно… Заснул прямо на досках, укрывшись тонким одеялом, которое предложил Бородач, и положив под голову мешок с мукой, завернутый в ткань — в некотором роде неплохая замена подушки.

Я уснул быстро, вопреки опасениям, что меня одолеют мысли, что я, как обычно, начну анализировать прошедший день и выделять из него наиболее важные моменты.

Но — нет. Темнота накрыла мгновенно. Еще минуту назад я слышал тихое шипение огня — а затем все.

Когда же я проснулся, то не совсем понял, где нахожусь. За многие месяцы я привык к смене обстановки, но по большей части просыпаться мне приходилось всегда в одном и том же месте — в своей палатке, стоявшей неподалеку от палатки Императора. Я привык к утреннему холоду, щекотавшему пятки, и к звукам за пределами палатки — ржанию лошадей, разговоров людей, иногда — выстрелам или стукам топоров.

Но сейчас стояла полная тишина. Огонь в камине не горел.

Я приподнялся, разминая одной рукой изрядно затекшую шею, и обнаружил, что дверь в склад распахнута настежь. Внутрь проникал ослепительно белый свет, кружились редкие снежинки, порог уже порядком замело снегом.

Император все еще спал. Повязка его, слава богу, оставалась белой.

Я свесил ноги с полки. Коленки хрустнули — звонко, но не больно (и буду надеяться, что до боли дело не дойдет еще несколько лет).

— Доброго утра, — сказали из темноты.

Бородач лежал на другой койке, скрытый от дневного света и желтых ламп. В уголке рта алым огоньком тлел табак в трубке.

— Доброго, — ответил я и наклонился, нашаривая руками обувь.

— Проветрить решил немного, — сказал Бородач, — я по утрам всегда проветриваю. Уж извините.

Я пожал плечами, дескать, не стоит вообще обращать на нас внимания, поднялся, размял косточки несколькими упражнениями.

— Туалет есть?

— Понимаю. Утренняя пробежка, — ухмыльнулся Бородач, — выйди на улицу, там теперь везде туалет.

На улице было совсем не холодно. Вернее, это улицей-то не назовешь. Скорее — проулочек. Тропинка всего в метр шириной. С противоположной стороны — кирпичная стена. В одну сторону тупичок тянулся еще до одной стены, затем дорога скрывалась за резким поворотом. В другой стороне дорога исчезала в густом утреннем тумане.

Я замер на мгновение, задрав голову вверх, уловил краешек неба. Редкие снежинки кружились на слабом ветерку и падали на лицо. Я поймал несколько снежинок ртом и, словно маленький ребенок, рассмеялся от собственной ловкости. Огляделся, в поисках подходящего места для утренней, как верно подметил Бородач, пробежки.

Ну не делать же свое дело прямо здесь, на стену? Я побрел по дороге в сторону поворота, намереваясь облегчиться где-нибудь подальше от дверей. В утренней тишине звук моих шагов по снегу гулко отражался от стен и гулял по узкому пространству. Только тишина-то не утренняя — мертвая тишина, надо сказать.

Я свернул и без особого удивления обнаружил, что узкая дорога тянется еще дальше. Вчера Бородач вел нас по этим хитросплетениям, но я совсем не запомнил дороги. Наверное, один он здесь ориентируется… Интересно, а куда делся Франц?

Пройдя еще немного, я, словно пес, покрутился на месте, выбирая место (о, да, здесь довольно большой выбор — две стены из красного кирпича и целая дорога в туман!), расстегнул ширинку… оперся рукой о стену…

И в это время земля вдруг резко ушла из-под ног. Снег внезапно поднялся белой пушистой волной, и на мгновение я увидел камни, которыми была выложена дорога. Но лишь на мгновение. Волна горячего воздуха накрыла меня, опрокинула, заставила закружить по земле волчком, придавила к земле. А на голову сыпался снег. И совсем рядом упал красный кирпич, раскололся надвое, окропив землю, словно кровью, красной крошкой.

Следом накатил запоздалый звук взрыва. Где-то высоко в небе загрохотало, словно внезапно возник гром, звук стремительно наполнил все пространство вокруг. У меня заложило уши, я закрыл их руками и уткнулся носом в снег, скрипя стонущими от боли зубами.

И вдруг все пропало. Звук взрыва как отрезало, и меня накрыло непроницаемой пеленой тишины. Только это была уже не тишина мертвого города — кажется, я попросту на время оглох. Дай-то бог, чтобы на время…

Осторожно подняв голову, я увидел впереди развороченную дорогу. Словно кто-то пронесся по этому узкому проулочку, выворачивая камни из мостовой и выбивая кирпичи из стен. Снег разметало в стороны. Мостовая была усеяна разбитыми камнями и красной крошкой размолотых кирпичей. В нос ударил острый запах чего-то горелого. Оглянувшись через плечо, я обнаружил за спиной тоже самое. Неизвестная сила разорвала туман в клочья, теперь дорога была видна далеко вперед со всеми изгибами и поворотами. Впереди я различил белое пятно света, обозначающее, видимо, конец узкого проулка.

В голове к этому времени вместо тишины возник тихий гул, зародившийся где-то в глубине, «за глазами». Я поднялся на локтях, на колени. Оставалось радоваться, что я еще не настолько стар и меня не пробил радикулит или что-нибудь похуже. Сильно саднил левый локоть — задрав рубашку, я обнаружил широкую кровоточащую ссадину. Ну это, пожалуй, я еще легко отделался…

Гул становился все громче, пронизывал голову, словно раскаленный гвоздь, плавил тишину, впуская под мою бедную черепушку звуки… посторонние звуки.

Вот я услышал чей-то топот, и в следующее мгновение из-за поворота показался Бородач. Странно было видеть его без шляпы — с гривой нечесаных, пепельного цвета, волос, большими ушами. Бородач был без трубки, но с сумкой в руке, из которой торчал черенок лопаты. Подбежал ближе, подал мне руку, помог подняться.