— Ну так что, понятно? — переспросила Ольга. — Я могу идти?

Слесарь старый, седой, промасленный, наконец проговорил:

— Замуж бы тебе надо, Ольга.

Как ни странно это сработало.

Ольга фыркнула, швырнула ветошь в поддон, и пошла прочь.

В сборочные корпуса, куда она шагала, можно было попасть, не выходя во двор. Всего-то надо было пройти до конца пролета в дверь, затем пересечь мастерские. Сделать каких-то пару шагов меж цехами, через тишину и вот снова цех. Снова грохот металла, шум прессов…

Но Ольга вышла на улицу.

В большинстве цехов общаться, даже со стоящим рядом, можно было только криком, а с шагов двадцати уже не помогал и крик, разговаривали все больше знаками. Стены цеха от шума хоть и спасали, но на улице единственно можно было разговаривать, не повышая голос. Шепот же терялся за низким рокотом.

Пусть и возводили стены на совесть, машины за ними работали тоже в полную силу, не таясь. Скажем, в хорошую погоду паровой пресс, привезенный, страшно сказать — из самой Америки, было слышно аж за пять верст.

Но в цехах всегда стояли вечные сумерки и вечная поздняя осень. Высокие окна пропускали мало света, а многие тысячи пудов металла высасывали холод из земли и охлаждали воздух до полумороза. Порой на станках пилили болванки не стальные, а скажем, алюминиевые и тогда вместо снега в цеху шла стружка.

А на улице стояла та самая разновидность осени, которую легче всего спутать с наиромантичнейшей весной. Погода стояла теплая, солнце светило хоть и ярко, но в воздухе присутствовало нечто, что говорило: лета сейчас нет. Но то ли закончилось оно, то ли приближается с каждой минутой — понять было трудно. Ибо такой закон природы: зима может закончиться несколько дней назад, сгореть дотла в солнечном свете, быть отпетой птицами… Но с каждым часом, с каждым днем приближается зима новая, может еще более жестокая, холодная…

Вдоль стены цеха, на запасном пути стоял бронепоезд с двуглавым орлом на локомотиве. Он был уже оплачен монархистами.

Рядышком, в сборочном цеху последние доводки шли на другом бронепоезде, который заказали малороссийские бандюки.

Несмотря на смутное время, завод не оставался без работы.

Война Империй переросла в войну гражданскую. Нужда в бронепоездах не пропала. Даже напротив, нужда в бронепоездах росла.

Зато рекламаций приходило гораздо меньше. Фронты были нестабильны, бронепоезда то и дело переходили из рук в руки. Часто случалось, что прежние владельцы сами раздалбывали свое имущество: порой, чтоб не досталось врагу, порой уничтожали все же перешедший на сторону врага бронепоезд во встречном бою.

Через открытые ворота Ольга вошла в сборочный цех. Мимо бронепоезда прошла вглубь, почти в самый дальний от ворот угол цеха. Совсем недавно здесь все было завалено колесными парами, отложенными до выяснения — иными словами браком.

Теперь же на этом месте собирали по чертежам Ольги броневой трамвай полиции. Он был уже почти готов. На своем месте стоял газолиновый мотор мощностью в сто восемьдесят лошадиных сил. Он вращал генератор, который через электротрансмиссию питал ходовые электродвигатели. В случае наличия контактного провода поднимался пантограф и трамвай шел от сети.

Кроме места для водителя-командира, стрелков имелся отсек для десанта в десять полицейских при двух самокатах или одном мотоциклете.

В упомянутый день собирались ставить на трамвай вооружение. Пока Ольги не было на месте, успели поставить пулеметы — четыре системы Гочкиса.

Сейчас собрались ставить основное оружие — из ящиков лебедкой извлекли горную пушку Норфельда-Максима, новенькую, только что из арсенала, еще в заводской смазке.

Ольга была весела, как гимназистка, получившая именно то платье, о котором долго мечтала. Как-то сразу забылось глупейшее поведение слесарей в цехе механообработки… И эта поломка, в общем-то, пустяковая настолько, что больше времени терялось на то чтоб дойти отсюда до станка и обратно, чем собственно на ремонт.

Пока подогнали броневую маску по месту, укрепили тумбу — хоть и незаметно, но прошло времени достаточно, чтоб устать и проголодаться.

Наконец, один рабочий, молодой парень снял фуражку, отер с лица пот, сказал:

— Ольга Константиновна, сударыня вы наша! Нам бы на обед сходить… Покурить хотя бы?..

Из кармана комбинезона Ольга достала хронометр, открыла крышку. Кивнула: да, действительно: перерыв начался уже четверть часа назад.

— Да, господа… Прошу прощения. Спасибо за работу. Можете отдыхать.

На перерыв рабочие шли с приподнятым настроением, меж собой шушукаясь: дескать, слышали, господами нас называет!

Меж тем Ольга осталась у трамвая. Когда все ушли, поднялась на броню крыши, облокотившись на башню, присела, и что-то писала, рисовала в своем блокноте.

Из окон галерей лился свет, было тепло и уютно, настолько, насколько может быть уютно на дюймовом листе броневой стали.

Отчего-то во все времена после обеда в цехе становилось тише. Не то люди уходили на обед и не возвращались, не то работали спокойней, медленней. Ибо говориться же: вся жизнь борьба, до обеда с голодом, после обеда со сном…

В общем, ничего Ольге не мешало заниматься набросками.

Или почти ничего.

Возле бронетрамвая появился мальчишка, работающий на заводе посыльным. Он пробежал мимо, не заметив Ольгу, затем бегал по цеху, спрашивал что-то у рабочих. Те все больше отвечали на вопросы неопределенно, то есть попросту отмахивались. Иные все же указывали ему точное направление — к трамваю.

Он возвращался, обходил трамвай вокруг, снова пускался в расспросы отходил дальше.

И только с третьего раза обнаружил Ольгу.

— Эй, мадмуазель! Вас к себе управляющий требует!

— Так-таки и требуют? — спросила Ольга. — Может, просит?

— Не-ка! Требует!

— Хорошо… Я сейчас приду.

— Он требовал немедля!

— Если так немедля, мог бы и сам прийти — не велик начальник. — и, видя замешательство мальчишки, добавила. — Ну не могу же я оставить без надзора боевой трамвай. Тут оружия на многие тысячи…

…Посыльный ушел.

Дождавшись ушедших на обед, Ольга велела запирать трамвай и расходиться по домам — отдыхать. Все равно с такой беготней никакой работы сегодня не будет. Для порядка рабочие поворчали, дескать, откладывать негоже, работу все равно надо делать. Но все же были в душе довольны — осень на улице, и дома и во дворе работы невпроворот. А еще вздремнуть неплохо было бы…

— Меня к управляющему вызывают… — словно оправдывалась Ольга. — Неизвестно на сколько разговор тот затянется.

Рабочие сочувственно покачали головами. Управляющего они не любили. Считали его сидящим не на своем месте.

К примеру, случались такие диалоги:

— Отчего сидите, не работаете? — спрашивал управляющих у отдыхающих рабочих.

— Да вот, надо отверстия просверлить, резьбу нарезать. — объясняли рабочие. — Метчики есть, а за сверлами уже пошли…

— Ах вы, бездельники! Давайте пока нарезайте резьбу, отверстия потом просверлите!

Да и Ольге управляющий не нравился. Впрочем, складывалось мнение, что он нравится только себе. И то не всегда.

Как бы то ни было, через четверть часа Ольга по гулкой лесенке поднялась в кабинет управляющего. Постучалась. Ей разрешили войти.

Управляющий почувствовал, как в кабинете тут же запахло померанцем.

— Что вам угодно? — спросил управляющий с милой улыбкой.

Как подсказывал опыт, улыбка та не сулила ничего хорошего.

— Вы меня вызывали…

— Ах да, — управляющий сделал вид, что забыл. — Действительно вызывал.

Он улыбнулся еще шире, так, что казалось, будто его лицо вот-вот от улыбки лопнет.

Ольга почувствовала смутное желание врезать по этой морде, и даже нащупала лежащий в кармане гаечный ключ. Но в последний момент сдержалась.

— Дорогая Ольга Константиновна! Я должен признать, что ваш труд заслуживает наивысшей оценки. Благодаря вам, мы получили много призов, дипломов. В частности, я бы отдельно хотел отметить модель бронедрезины. Нам неимоверно тяжело будет без вас обходиться. И, тем не менее, со следующей недели мы постараемся с этим справиться…