Возможно, из-за этого я сильно похудел. Даже Маринка на днях заметила. Правда, отнесла это на счет не проходящего почти неделю кашля, и посоветовала обратиться-таки к врачу. Я отказался и, думаю, что был прав…

Понимаю, что надо думать о чем-то другом, и иногда даже получается, но не надолго. Все время возвращаюсь к воспоминаниям. И особенно ночью, когда остаюсь один на один со своими мыслями. Это невыносимо, но что поделать? Я и впрямь вновь хочу встретиться со смертью.

А вчера с утра впал в какую-то странную кому. Стою перед зеркалом, завязывая галстук, а отражение совсем не мое. В зеркале — тот же самый пейзаж, что и моих снах. Даже с того самого ракурса. А я машинально завязываю галстук, разглядывая игру волн и блики света закатывающегося за горизонт солнца. Изображение было настолько реальным, что, забывшись, я непроизвольно сделал шаг, пытаясь пройти к морю. В результате стукнулся лбом о зеркало. Это и привело меня в чувство.

Ну, когда же все закончится? Единственный выход — смерть? Но не оживу ли снова для того, чтобы опять мучиться в ожидании очередной смерти? Чтобы испытать те чудовищные удовольствия, наслаждения, если хотите? Вот именно, что чудовищные — иначе их никак не назовешь.

А, может, стоит рассказать все Маринке?

…Черт возьми, полчаса назад проснулся!

Долго не мог понять, где нахожусь. Оказывается в ванне, наполненной теплой водой, при выключенном свете со вскрытыми на запястьях венами.

Опять снился тот же сон, закончившийся в момент, когда я ударяюсь о море.

Вскакиваю, поскальзываюсь, падаю в ванную. Локтем больно ударяюсь о край — в глазах вспыхивает бутон яркого цвета. Вода вокруг алая, миниатюрные волны миниатюрного моря (они не могут доставить мне удовольствия, и очень жаль), плещутся о край ванны. Здесь моя кровь. Здесь мои грезы, которые так хочется воплотить в реальность.

Быстро перематываю раны и сразу иду в зал. Под телевизором, в тумбочке, лежат листы бумаги. Нахожу ручку. Иду на кухню. Записываю.

Листы эти станут моей исповедальней, на случай, если со мной что-нибудь случится, а я уверен, что случится. Вот сейчас порезал себе вены, а ведь мог бы и не проснуться, попав прямиком в объятия желанной пустоты. Хочу ли я этого сейчас? Не уверен. Совершенно запутался. Мертвый человек не знает, как быть… Но желание растет. Секс мне уже отвратителен, и позавчера из-за этого ругался с Маринкой. Все больше и больше хочу скорее уснуть, чтобы получить хотя бы иллюзию наслаждения.

Не знаю, что делать дальше. Жить как прежде я уже точно не смогу. Умереть, наверное, тоже. Что остается? Существование? Но я не хочу просто существовать. Надо что-то делать.

Что же?

…Желание растет и оно гораздо сильнее меня. Снова ходил во сне, только не знаю куда. Проснулся, закрывая входную дверь. Одет был в джинсы, рубашку и плащ-дождевик сверху. На ногах — резиновые сапоги, все в грязи. Следующую ночь ожидаю с паническим страхом. Что-то будет.

Наверное, я все-таки утону в своем сне. Или мне ничего не останется, кроме как сойти с ума.

Вчера Маринка ночевала в другой комнате, ссылаясь на то, что от меня противно пахнет. Еще бы, я ведь труп!

На самом деле ее не устраивают наши отношения в постели. Но это ее проблемы. У меня море и волны наслаждения. Вот только бы не утонуть.

Так сильно хочу умереть…что…не знаю, черт возьми…

А потом свершилось!

И ведь сам совершенно не задумывался над тем, что делаю.

Стоял в метро, ожидая электрички. Стоял, а в голове все никак не утихал шум прибоя. Он у меня уже несколько дней в голове: тихий, настойчивый, как глухая зубная боль, от которой и не больно вроде бы, но противно. Правда, мне противно не было. Просто надоело. Устал я от щемящего душу желания и не представлял, как существовать дальше.

Электропоезд стремительно вылетел из туннеля, уже притормаживая, и в этот момент я сделал шаг вперед. Вернее сказать, прыгнул. Неосознанно, подчиняясь своему сну, и шуму прибоя в ушах. Реальный я — живой, наверное, этого бы не сделал, а вот мертвый я… Признаюсь, в последние две-три недели именно мертвый человек, умерший а автокатастрофе месяц назад управлял моим телом. И я вместе с ним, в некоторой степени.

Обтекаемый корпус электрички проломил мои кости, оторвал руку и отбросил далеко вперед. Я почувствовал ту короткую предшоковую боль, когда со всей силой инерции упал на рельсы и покатился, превращая свои кости в крошку.

Вновь не уловил момента, когда оборвавшаяся боль перешла в то, что больше всего напоминало пустоту.

И опять в пустоте было только одно мое сознание. Но я уже был готов. Умирал ведь как-никак не в первый раз. И не в последний.

Еще не затих в другом, реальном мире, звук тормозившего электропоезда, чей-то пронзительный тонкий визг, а я уже вслушивался в темноту, пытаясь расслышать шум надвигающегося прибоя. Вслушивался, дрожа от ожидания всем своим сознанием.

Черт возьми, ничего в жизни я не ожидал больше, чем этой волны наслаждения!

И в один миг она нахлынула, захлестнув меня своими объятиями!..

У меня вновь дрожат пальцы, при воспоминании смерти. Я хочу ее опять. Снова и снова, бесконечно долго.

Но почему я ожил, лежа на рельсах, позади поезда, невредимый, с одним лишь поломанным безымянным пальцем на левой руке?! Непонятно и обидно! А больше всего раздражает то, что желание никуда не исчезло. Я опять хочу насладиться удовольствием смерти, даже еще больше, чем раньше.

Мне кажется, что я становлюсь наркоманом.

Чудно чувствовать себя ожившим во второй раз. Смерти я уже не боюсь. Почему-то я точно уверен, что и в следующий раз оживу снова, вкусив лишь определенную толику наслаждения. Вот только почему так происходит — неизвестно. Ведь другие умирают. И не оживают вновь, как я. Остаются навечно в своих гробах, тлея и разлагаясь. Но не замечают же этого. Обидно. Ведь другие люди вечно испытывают наслаждение, а я нет. Мне кажется, дело в том, что я просто действительно хочу умереть. Не как самоубийцы, которые желают смерти, испугавшись или не вынеся трудностей человеческой жизни, а по-настоящему, без оглядки назад, отдаваясь смерти целиком. Желая ее. Вероятно, удивленная этим Смерть, какая бы она там ни была, не хочет принимать меня. Ведь я не страшусь ее, а наоборот, стремлюсь к ней.

Маринка уехала к родителям, сказав, что вернется, возможно, не раньше сентября. Думаю, за последний месяц она сильно от меня устала. Я же почти ничего не ем, много не разговариваю и не занимаюсь с ней любовью. От меня действительно начало плохо пахнуть и я не сплю уже которую неделю. Да что там говорить: впалые глаза с набухшими черными мешками под ними, оттянувшиеся щеки, желтоватый оттенок кожи — и так любому встречному ясно, что со мной что-то неладное творится.

А мне после вчерашнего на всех наплевать. Возможно, через несколько дней, как желание вновь станет невыносимым, а в ушах зашумит прибой, я прыгну под поезд… или с крыши нашей девятиэтажки. Да, мало ли способов самоубийства?

Не важно, впрочем. Главное впереди.

Там — прибой"

И ведь помню. Слово в слово. Вот только бы выбраться отсюда, из тьмы, и записать…

А до Владимира — ненадолго — Москва. Я побоялся оставаться в Москве больше чем на две ночи. Тамошние ночи затягивают. Москва — город ночного народа. Словно набитый до отказа гроб с вампирами. Они все спят по утрам, а ночью выползают из своих нор и ползают по улицам, по ночным клубам, но гостиницам и магазинам, по аллеям парков, тротуарам и дорогам. В Москве я не чувствовал себя в безопасности. Стоило проснуться, и я ощущал, как вокруг бурлит ночная жизнь. И странных людей там много больше, чем везде. Двух дней мне хватило, что бы встретить ту самую Музу и пообщаться с Девочкой, которая заигрывала с Судьбой… несчастный ребенок…

А до Москвы (о, боги, как быстро несется река времени, как ловко относит меня от берегов, не давая возможности уцепиться, нащупать, схватить ту соломинку, с помощью которой я мог бы выбраться), до Москвы был Питер. Славный молодой город, уже потонувший в своих амбициях, но еще не построивший крепости из глухоты и непонимания. Питер распахивал свои объятия, словно старый приятель, звал в гости, усаживал за стол, давал отдохнуть и выспаться. Вот только этот старый приятель готов был зажать меня в углу до смерти. Сколько же тоскливых душ, сколько открытых глоток увидел я там. И каждый хотел мне что-то сказать, что-то поведать, что-то… (этот навязчивый шепот в ушах, эти стоны за стенкой, шорох за окном). Слишком много информации едва не раскололо мою голову надвое. За неделю я исписал три тетради — две из которых сжег. Такого бреда я не писал давно. Впору считать себя сумасшедшим. Сжег и забыл. Так надо. Кое-что можно запоминать, а кое-что нет. Для моей же пользы.