Но Маклай не унывал. Человек, вооруженный знаниями, полученными в четырех университетах, в поисках научной истины по собственному желанию совершил путешествие во времени, в другую эпоху, в неолит… И теперь этот человек целиком был поглощен увлекательнейшей работой. Он торопился и забывал обо всем на свете.

В чем же смысл научных исследований Миклухо-Маклая? Как уже известно, в его программе, утвержденной Географическим обществом, на первом месте стояли занятия зоологией. Однако сам он не считал зоологию тем делом, ради которого стоило бы отправляться на Новую Гвинею, и уделял ей мало внимания. Ботаникой он не занимался совсем. «Дивясь громадному разнообразию растительных форм», он «сожалел на каждом шагу, что так мало смыслил в ботанике». Редко упоминает он в своих записях и о морской фауне.

Что же касается его антрополого-этнографических исследований, то они носили весьма своеобразный характер.

Подобно большинству антропологов своего времени, он скрупулезно изучал вариации формы черепа у папуасов, старательно записывал головной указатель (то есть индекс, показывающий отношение ширины мозгового отдела черепа к его длине). Но лишь затем, чтобы вопреки тем же антропологам и, в частности, Вирхову, считающим головной указатель важнейшим при определении расовой принадлежности, заявить: «Головной указатель не является определяющим расовым признаком».

Антропологи того времени были охотниками за черепами. Миклухо-Маклай тоже собрал коллекцию черепов, но лишь для того, чтобы сказать: «Строение черепа не решающий признак для опознания расовой принадлежности. Форма черепа ничего общего с психическими свойствами его обладателя не имеет».

Западные антропологи в первую очередь интересовались теми признаками, по которым расы различаются между собой.

Так Эрл, один из авторитетов в антропологии, автор специальной работы о папуасах, писал, что волосы у папуасов растут якобы пучками. Ему вторили Эрнст Геккель и Фридрих Мюллер.

Исследовав распределение волос на голове папуасов, Миклухо-Маклай опроверг это вздорное утверждение: «Волосы растут, как я убедился, у папуасов не группами или пучками, а совершенно так же, как и у нас».

Отто Финш, Мюллер и другие авторитеты доказывали, что кожа у папуасов особенная, жесткая, «первобытная». «Я никоим образом не могу согласиться с авторами, которые приписывают папуасам какую-то особую жесткость кожи… Не только у детей и женщин, но и у мужчин кожа гладкая и ничем не отличается в этом отношении от кожи европейцев», — констатирует Маклай.

Миклухо-Маклай понимал, что американские, английские, германские и французские антропологи на различиях человеческих рас пытаются строить теории расизма, а потому беспощадно разоблачал их антинаучные домыслы, развенчивал тенденцию отыскивать только различия между расами, игнорируя черты их сходства, хотя последние могут иметь гораздо большее значение для уяснения истории развития человечества.

Вооружившись терпением и объективностью, он проверил и «теорию» Эрнста Геккеля, видевшего в темнокожих расах промежуточное звено между антропоморфными обезьянами и белым человеком. По Геккелю выходило, что темнокожие расы, и в частности папуасы, должны были иметь слабо развитую икроножную мускулатуру, играющую, как известно, важнейшую роль в прямохождении человека. Подобное «примитивное» анатомическое строение, не вполне совершенная способность к двуногому вертикальному хождению, свидетельствующая о пережитках древесного образа жизни, роднит темнокожих с обезьянами, утверждал Геккель.

«Ложь! — возражает Маклай. — Икроножная мускулатура развита у папуасов вполне нормально. Движения папуасов легки и грациозны. Все ваши утверждения о принадлежности папуасов к особому виду человека, резко отличному от других людей, антинаучны, вздорны». Так же последовательно и доказательно опровергал он националистические вымыслы о психической неполноценности меланезийской расы.

Да, Миклухо-Маклай не был похож на других антропологов своего века. Он не разграничивал людей, а ломал искусственно придуманные перегородки, разделяющие их, устанавливал факт физической и психической равноценности всех человеческих рас. Его этнографические исследования служили этой же цели.

Ради того, чтобы развенчать расистские измышления западноевропейских «мужей науки», стоило переносить и тяжкие болезни, и голод, и житейские неудобства.

…К концу пятнадцатого месяца пребывания на Новой Гвинее в аптечке Миклухо-Маклая оставалось всего лишь двадцать гран хинина.

Двадцать гран! Как поделить их? А потом, может быть, смерть… Ульсон все-таки не отказался от своего намерения покинуть эту «юдоль слез». Он больше не встает. Новогвинейская лихорадка, хронический ревматизм и полное истощение нервной системы делают свое дело. Он скоро умрет. Даже не будучи врачом, можно прийти к такому заключению.

Когда Ульсон умрет, Маклай переберется в горы, чтобы поправить здоровье. Говорят, там лихорадка не так злокачественна. Кроме того, можно будет изучить разнообразные диалекты горцев.

Решение созрело. 19 декабря он отправился в Бонгу, чтобы договориться о постройке новой хижины, дабы оставить потом в ней вещи и инструменты.

Перед ним поставили неизменный табир с кокосами, таро и саго. Однако завтрак был прерван криками туземцев: «Огонь! Огонь!..»

Встревоженные папуасы, отчаянно жестикулируя, вопили:

— Маклай, о Маклай, корвета-русс гена; бирам боро! — Маклай, о Маклай, русский корвет идет; дым большой.

— Что за чушь вы мелете! — сказал рассерженный Миклухо-Маклай по-русски и вышел из буам-брамры.

Он усиленно тер глаза, но видение не исчезало: он уже мог различить топы мачт. Нужно поднять флаг… Ученый уселся в пирогу и поспешил в Гарагаси.

— Ульсон, очнитесь! Военное судно… Флаг, флаг…

Это было сказано без учета психического состояния шведа. Ульсон соскочил с постели, расхохотался, стал выкрикивать что-то бессвязное, затем обильные слезы потекли по его щекам.

Маклай поднял русский флаг. Судно переменило курс и направилось прямо в Гарагаси.

— Свои!.. Русские!..

Красавец клипер плавно входил в бухту. А Маклаю все казалось, что он видит сон. Много раз во время приступов лихорадки ему грезился стройный корабль, идущий по зеркальной глади к берегу…

Конечно же, это только сон! Клипер «Изумруд», с которым «Витязь» еще в прошлом году имел общую стоянку на островах Зеленого мыса и в Рио-де-Жанейро… Если же явь, то почему на палубе «Изумруда» Маклай видит своего старого знакомого офицера Раковича? Все перепуталось в твоей голове, о Маклай…

Миклухо-Маклай прыгает в пирогу и приказывает папуасам из Бонгу грести.

Офицеры выстроились на палубе. На всех реях — матросы. Гремит многоголосое «ура». Гребцы Сигама и Дигу не выдерживают и выпрыгивают из пироги. Маклай остается один. Его поднимают на палубу, трясут ему руки, обнимают.

Командир «Изумруда» Михаил Николаевич Кумани с каким-то недоверием посматривает на ученого.

— Так, значит, вы живы? — спрашивает он, отлично понимая, что говорит несуразицу.

— Как видите. Распорядитесь, чтобы ваши люди перенесли сюда Ульсона: он очень плох.

От суматохи, говора, нескончаемых вопросов у Маклая кружится голова; он близок к обмороку. Его ведут к столу.

— Пусть мой вопрос не удивляет вас, — продолжает Михаил Николаевич. — В австралийских газетах появилось сообщение о вашей смерти. Якобы сюда заходило купеческое судно и застало в живых только Ульсона. «Кронштадтский вестник» и «Правительственный вестник» перепечатали заметку под заголовком: «Экспедиция Миклухо-Маклая и его кончина».

— Любопытно. Хотелось бы почитать некролог. Не всякому выпадает удача узнать, что о тебе думают после твоей смерти.

— Не надеясь застать вас в живых, мы не захватили некрологи. Однако суть сводится вот к чему: австралийские, русские и голландские газеты сообщили, что отважный исследователь Новой Гвинеи Николай Николаевич Миклухо-Маклай погиб. Одни высказывали предположение, что вы убиты и съедены людоедами, другие — что вас свела в могилу злокачественная тропическая лихорадка. Так «Кронштадтский вестник» писал: «Было бы очень желательно, чтобы кто-нибудь из знавших покойного составил его биографию. Г. Миклухо-Маклай — редкий тип мученика науки, пожертвовавший жизнью для изучения природы. Главной его специальностью были губки… В Новую Гвинею покойный поехал на 6 лет, получив пособие лишь в 1200 рублей от Географического общества. Он избрал этот остров именно потому, что он менее всего исследован в естественноисторическом отношении…»