Миссис Фостер ждала Клару в церкви. Она прижимала к груди какую-то книжку и, увидев Клару, чуть не кинулась ее обнимать.

— Ах, да-да, — заговорила она с печальной улыбкой, — чудесно, что ты сумела… такая счастливая возможность для тебя…

Клара смущенно улыбнулась и поглядела по сторонам. Церковь напомнила ей школу. Тут было человек восемь, они сидели на скамьях впереди.

Миссис Фостер все толковала про то, как Кларе «посчастливилось». Что-то шепча и горестно кивая, она повела Клару по проходу. На одной скамье, особняком ото всех, низко наклонив голову, сидела миссис Уайли и шептала что-то себе под нос. Клара заметила, что остальные — трое мужчин, четыре женщины и мальчик-калека, рядом с которым торчал костыль, — тоже что-то шептали про себя. У мужчин шепот не очень получался, они иногда начинали бормотать погромче.

Миссис Фостер усадила Клару сбоку. Клара вдруг озябла, ее трясло. В передней части церкви было возвышение, а на нем кафедра священника. В стороне — орган. Клара ждала, то и дело поглядывала на молящихся — они были такие серьезные и, кажется, забыли обо всем на свете, кроме молитвы. Потом позади началась какая-то суматоха, и вошла необъятно толстая женщина в темном шелковом платье. Она улыбнулась миссис Фостер, которая опять стояла у дверей, дожидаясь, что еще кто-нибудь придет; глаза у толстухи были быстрые, живые, как у девчонки. А платье какое-то чудное, оно так и липло к ногам. Потом вошел высокий, худой, сутулый дядя. Он пошептался с миссис Фостер, а они оба поглядели в сторону Клары. Она начала было им улыбаться, но они вроде ее не видели, не прямо на нее смотрели, что ли. Потом этот дядя подошел к ней и протянул руку. На руке виднелось красное пятно, будто он это место расчесал.

— Дорогая моя, я — преподобный Баргмен. Миссис Фостер говорила мне о тебе. Все мы очень рады, что ты сегодня пришла.

Клара улыбнулась. Он был такой высокий, серьезный, нескладный, от улыбки его лицо будто делилось надвое.

— Быть может, ты стоишь на пороге новой жизни. Новой жизни, — зашептал он.

Клара с жаром закивала. Он говорил еще минуту-другую, все повторяя слова «порог» и «счастливая возможность». Потом извинился, постоял немного у стены, заложив руки за спину и глядя в пол, и наконец тряхнул головой, будто хотел прогнать сон. Зашагал вперед, к возвышению, на ходу расчесывая руку. И заговорил:

— Дорогие братья и сестры во Христе, возблагодарим господа за то, что мы собрались здесь сегодня… за нашу церковь, за это прекрасное новое здание… И для начала споем все вместе псалом сто четырнадцатый. Встанем же и споем все вместе, дружно…

Поднялись не сразу. Он словно тянул и подталкивал прихожан — шевелил руками и весь слегка подавался вперед; наконец все встали. И Клара встала. Рядом на скамье лежала книжка — сборник псалмов, Клара полистала ее. Пока она отыскала нужный псалом, остальные уже запели, безо всякой музыки. Пели жидкими голосами, неумело и недружно, то и дело кто-нибудь сбивался. Клара уставилась на ноты в книжке. Она никогда еще не видела нот. И слова были длинные, мудреные. Ее бросило в пот — вдруг и ей положено петь, и все этого ждут. Как раз перед нею стояла и пела та толстуха, то вскидывая, то опуская голову, с нарочитым смирением. Она была живал, подвижная, чем-то напоминала куропатку, от нее так и несло жаром, под мышками на платье проступали влажные пятна пота, со спины они напоминали сложенные крылья.

Клара подумала было, что пение кончается, но все запели сызнова. У нее вспотел затылок. Она уткнулись носом в книжку и пыталась разобрать слова. И вдруг заметила, что священник плачет! Он пел слова, которые она даже прочитать не могла, и слова эти были такие печальные, что он плакал. И печально качал головой. Клара смотрела во все глаза — понять бы, что это за слова такие, от которых человек плачет. Ей тоже случается плакать — но только если что-нибудь стрясется. Однако выяснить, что же означали эти слова, так и не удалось. Когда пение кончилось, несколько человек начали откашливаться, словно им стало совестно тишины. Священник закрыл книжку, остальные последовали его примеру. Все уселись.

— Вижу, — сказал он с какой-то особенной слабой улыбкой, — что на этой неделе я недостаточно усердно трудился. Да, я недостаточно трудился.

Двое или трое тихонько ахнули. Клара ничего не поняла.

— К нам пришла одна лишь эта девочка, — продолжал священник, приветливо глядя на нее. — Я недостаточно трудился на этой неделе. Не привлек людей к богу.

Миссис Фостер вздохнула.

— Нет, я трудился недостаточно прилежно. Одна лишь эта девочка… И то лишь стараниями миссис Фостер и миссис Уайли… Нет, я недостаточно трудился.

Он не утирал глаз, даже носа не вытер. Будто гордился, что у него слезы текут, и, когда улыбнулся, Клара увидела — губы тоже мокрые от слез. Он наклонил голову, вытянул руки, сжал их, словно хотел втащить кого-то на помост, и начал молиться вслух. Клара разглядывала его макушку. Темные волосы местами росли густо, а местами поредели, и ей стало смешно. Уж очень все здесь выводило ее из равновесия, и от этого разбирал смех. Священник молился громко, требовательно, голос его звучал все более сердито, он что-то говорил про Христа, кровь и искупление, про малых детей, грех, мир и деньги, про городскую жизнь и федеральное правительство, про воскресные пожертвования и Понтия Пилата. Говорил сердито и резко, как всякий мужчина, который и не думает плакать, и начал расхаживать взад и вперед по небольшому помосту, голос его вдруг стал громче и тоньше, как будто что-то зацепило его и вздернуло повыше к небесам.

— Господь все видит! Господь все слышит! Вы, живущие во грехе, напрасно думаете вы, что господь от вас далек. Сейчас, в эту минуту, и завтра, и вчера, и через год… всегда… всечасно господь с вами…

И вдруг, на самой резкой, сердитой ноте, голос его оборвался рыданием. Не сразу ему удалось перевести дух. Клара зажала рот рукой, силясь сдержать улыбку. На средних скамьях женщины склонили головы и плакали вовсю; мужчины смотрели на башмаки проповедника. Только мальчик-калека озирался по сторонам, как и Клара. Глаза их встретились, но он, должно быть, не заметил ее; на лбу и вокруг рта у него прорезались морщины, точно у старика.

Когда-то кто-то сказал Кларе, что бог видит ее или, может, Христос — кто-то все время с ней и видит каждый ее шаг. Тогда она пропустила эти слова мимо ушей, уж очень было непонятно. Может, оно и верно, а может, и нет, так часто бывает со всякими мудреными вещами, но главное — непонятно, и она про это забыла. А вот нынче священник сказал то же самое, и Клара подумала — если бог и правда смотрит на людей, так, верно, не на тех, кто сидит здесь, в церкви. Смотрит на других, кто поинтересней. Уж на нее-то он смотреть не станет, и не надо, ей же лучше!

Священник откашлялся, и Клара тоже невольно откашлялась, из сочувствия. Так с ней бывало, когда отец или Нэнси вели себя по-глупому, — и помочь хочется, и немножко досадно. А потом ее прямо оторопь взяла: толстуха в пропотевшем платье неуклюже пробралась между скамьями и затопала к помосту. Может, она сейчас поколотит священника или устроит скандал? Может, она ему жена? Кларе видны были выше локтя бледные и пухлые, как тесто, руки женщины, дрябло вылезавшие из рукавов; она шагала по проходу, тяжело переставляя ноги в коричневых чулках, круглые и плотные, как тумбы. Потом плюхнулась на колени и закрыла лицо руками. Она тоже плакала, и священник наклонился над ней и хлестнул взглядом по скамьям, будто хотел заставить всех подняться.

— Ко Христу! Ко Христу! — позвал он громким шепотом.

Какой-то человек в желтой спортивной рубашке перешагнул через ноги соседа и вышел в проход. Он тяжело дышал и сам был весь желтый, как его рубашка. Клара даже задрожала — видно, тут все полоумные! Желтый человек тоже подошел к священнику, стал на колени и резко опустил голову. Клара ждала — кто следующий? Ее трясло. Уж очень все это было чудно. Вокруг творилось непонятное. Казалось, в воздухе что-то движется, что-то невидимое тычется в нее; может, оттого все и плачут — с перепугу? В самом деле, чего реветь, если не больно? Только со страху, что скоро станет больно. Улыбка на лице Клары вдруг обратилась в мучительную гримасу, точно она хотела заплакать вместе со всеми — и не могла. Глаза были сухие. В горле застрял ком. От плача самый воздух стал другим, когда пели, так не было; рыдания в чем-то виноватых людей заполнили все, стало тесно и душно — не вздохнуть, и звук этих рыданий был Кларе куда понятней пропетых здесь раньше слов.