Но вскоре он снова стал серьезным и сказал мне доверительным тоном, что за всю их жизнь в замке самым лучшим событием был наш с Карлом приезд. Сначала он даже не понял, как это замечательно. Он был настолько непривычен к людям и так погряз в самом себе, что не нуждался ни в ком, разве что, может, в своей сестре. Таким его сделало одиночество.

– Но ваш брат Карл доказал мне, что есть другая жизнь и совсем другие люди. И эта жизнь легче. А люди эти – свободнее.

Он посмотрел на меня сияющими глазами.

– Я был узником в прямом и переносном смыслах, – сказал он. – Я был узником самого себя и замка. Но скоро я окажусь на воле. И за это я должен благодарить вашего брата. Это целиком и полностью заслуга Карла.

Затем он продолжил на разный лад превозносить моего «брата», а я молча шла рядом. Слова от меня и не требовались. Единственное, чего хотел Арильд, – рассказать о Карле.

Его слова, несомненно, вызвали во мне смешанные чувства. Конечно, я была рада, что Арильд стал таким открытым. Жалко только, что эта чудесная перемена в нем произошла благодаря чужой лжи. Подумать только, что будет, если он узнает правду о том, кто мой «брат» на самом деле!

Теперь я поняла, как важно, чтобы эта тайна никогда не раскрылась.

И вдруг меня охватила справедливая ярость: и как только у Каролины хватает совести так легкомысленно привязывать к себе людей! Ведь все это основано на лжи. И в этом вся Каролина. А может, она в этом не виновата? Где бы она ни оказалась, ее везде ценят и любят. Она никогда не была к людям равнодушна. Ревновать ее было не за что. Такова ее судьба, и никто не знает, какой ценой она за это платила.

Так я думала про себя, пока молча слушала Арильда. И вдруг он сказал:

– Мне очень хочется, чтобы вы радовались так же, как Карл. Ведь по нему заметно, что ему действительно хочется быть здесь, в Замке Роз, и ради нас, и просто так. Мне хотелось бы, чтобы вы чувствовали то же самое. А не воспринимали свое пребывание здесь просто как тяжкий долг.

– Тяжкий долг? Почему вы так решили?

– Вы выглядите очень мрачной.

– Правда?

Я попыталась рассмеяться и объяснить, что со мной всегда так: если я погружаюсь в свои мысли, все вокруг сразу думают, что мне грустно.

– Вот такая у меня удивительная особенность, которая ничего хорошего не приносит: людям кажется, что я злюсь или мне грустно, тогда как я всего лишь задумалась, – сказала я.

– А если я спрошу, о чем вы думаете?

Я засмеялась и покачала головой.

– Спросить можно. Только вряд ли вы получите ответ.

– Тогда я и спрашивать не буду.

Он тоже рассмеялся и перевел разговор на другую тему.

Так мы прогуляли по меньшей мере час, и теперь приближались к замку. Мы вошли внутрь.

Я хотела поскорее подняться наверх и заглянуть в комнату к Каролине, но Арильд и не думал так быстро отпускать меня. Он повел меня к окну и, кивая куда-то вдаль, сказал:

– Вы никогда не замечали, что в замке из разных окон открывается совершенно разный вид? Эти окна – почти как живая книга с картинками. Может быть, пройдемся, посмотрим?

И мы отправились в познавательное путешествие от окна к окну. Планировка замка со множеством башен и выступов не поддавалась какому-либо логическому объяснению, из каждого окна открывался новый вид. К тому же природа вокруг сама по себе была очень разнообразной.

Нам передалось настроение, царившее в парке, где я всегда чувствовала себя свободнее, чем в самом замке. Постепенно мы обошли весь замок и вдруг почувствовали, что со всех сторон нас окружают стены. Наши голоса зазвучали приглушенно.

Пейзажи в окне все больше начинали напоминать картины на выставке. Я с трудом могла себе представить, что каких-нибудь полчаса назад мы с Арильдом гуляли по парку, который сейчас был виден из окна.

Когда мы подошли к той части замка, где жила бабушка Максимилиама Стеншерна – Сигрид по прозвищу Вещая, – Арильд спросил:

– Вы, разумеется, никогда не встречали нашу прабабушку?

– Нет.

– Неудивительно. У нее редко находится время для общения.

– Но ведь у пожилых людей обычно времени хоть отбавляй.

– Только не у Сигрид. У нее столько всяких планов и дел, а она такая старая, что времени у нее осталось немного.

– Но она же слепая.

– Да, но она лепит скульптуры. Раньше она рисовала пейзажи. Жалко, что она не может посмотреть на пейзажи Розильды. Думаю, они бы ей понравились.

Иногда она звала Арильда и Розильду к себе, чтобы Розильда рассказала ей о своих картинах. Она пытливо выспрашивала о теме, композиции и цвете. Розильда должна была подробно написать обо всем, а затем Арильд читал это вслух. Старуха выслушивала все очень внимательно и давала добрые советы. Но ни о чем, кроме живописи, она с ними никогда не разговаривала.

– Даже о погоде, – рассмеялся Арильд. – А я ее и вовсе не интересую.

Но он по этому поводу нисколько не расстраивается, заверил меня Арильд. Он рассказал, что раньше Сигрид была глухой. Это было еще в те времена, когда она рисовала, и по ее пейзажам было видно, что они нарисованы глухим человеком. Она умела рисовать тишину, сказал Арильд. Что бы она ни рисовала – людей ли, или пейзажи, – они всегда утопали в безмолвии.

– Мне бы так хотелось посмотреть на ее картины, – сказала я.

По глазам Арильда я увидела, что он оценил мой интерес.

– Значит, нам надо попытаться это устроить. Раз в год – в свой день рождения – Сигрид устраивает прием. Это будет на днях. Может быть, Берте тоже разрешат пойти с нами.

– Спасибо, я с удовольствием.

– Когда Сигрид ослепла, к ней словно каким-то чудом вернулся слух, – продолжал рассказывать Арильд.

– Странно.

Но он только рассмеялся. Ничего странного в этом нет. Сигрид расходовала свои ресурсы небольшими порциями. Жизнь у нее внутри всегда била ключом, так что ей вполне было достаточно какого-то одного органа чувств. Ее глухота была защитной реакцией. Если бы она и слышала, и видела одновременно, это давно могло бы ее убить. И тогда бы она никогда не дожила до такого преклонного возраста. Она любила жизнь.

– Но ведь слепота создает большие трудности, разве не так? А как же люди? Ведь каждому хочется видеть перед собой того, с кем говоришь.

– Не знаю, не знаю. Слух у нее прекрасный. Сама она утверждает, что сейчас ей гораздо легче понять, что перед ней за человек.

Когда она еще не ослепла, ее легко вводили в заблуждение такие вещи, как внешний вид. А сейчас она полностью сосредоточивается на голосе, который, по ее мнению, говорит о человеке гораздо больше, чем улыбки и взгляды. Она прислушивается к тому, какие слова выбирает собеседник, когда он делает паузы, к его беспричинным смешкам, и самое главное – она слышит то, о чем человек умалчивает, о чем он избегает говорить. Таким образом она вникает в основное содержание беседы, ее не сбивают с толку мимика и жесты.

В тот момент мы как раз проходили мимо лестницы, ведущей наверх, в апартаменты Лидии Стеншерна, и я невольно остановилась. Арильд быстро повернулся и увлек меня вперед.

– Нет, туда мы не пойдем!

– Извините, я и не собиралась.

Я вздрогнула. Арильд изменился в лице, внезапно он стал резким и посмотрел на меня почти враждебно.

– Никому не позволено туда ходить! Я за себя не отвечаю, если кто-то там окажется.

Голос у него был недобрый, но на самом деле эта враждебность была направлена не на меня, слова вырвались нечаянно. Он тотчас улыбнулся.

– Вы еще не устали, мы можем двинуться дальше?

– Пойдемте.

Арильд снова принялся рассказывать о том, как им живется в замке зимой. Теперь он говорил о портретах. У большинства из них на раме написаны имя, а также годы жизни, но есть несколько картин с незнакомыми людьми, они-то и интересовали Арильда больше всего. Но он вовсе не пытался разузнать, кто они такие.

– Нет, мне это безразлично. Мне интересно общаться с ними.

Увидев мое изумленное лицо, он рассмеялся.