Лицо его было перемазано кровью, и Эмер со вздохом намочила платочек и вытерла кровь.

— Разве утончённость — это главное? — снова вопросила она. — Я буду самой верной, и многого от тебя не потребую. Мы будем ездить с тобой на охоту, поедем на королевский турнир, я повяжу на твоё копье шарф, чтобы ты отстаивал моё право называться самой красивой женщиной в королевстве… Мы будем хорошо жить, Годрик, если ты перестанешь быть такой занозой в… — она хотела помянуть заднюю мягкую часть человеческого тела, но передумала и сказала: — в пятке. Да, занозой в пятке. Как только ты станешь относиться ко мне добрее, так и я подобрею, можешь не сомневаться. И ещё если… — она замялась, но потом гордо вскинула голову. — Всё это сказки хромой собаки. Никакой ты не мятежник, я в этом уверена. Так что готовься, — она похлопала мужа по плечу. — Жить мы будем долго и счастливо. И никуда ты от меня не денешься.

Она притулилась в изголовье, прикрывшись простынёй для купанья, потому что вытащить одеяло из-под спящего мужчины оказалось столь же непосильным, как поднять мирового Змея в образе кошки.[1]

Жаровня прогорела, стало холодно и ужасно неуютно. Поколебавшись, Эмер притиснулась к Годрику спиной. Стало теплее, и вскоре девушка уснула. Во сне ей виделся Вудшир, и рыцари, тренировавшиеся во внутреннем дворе замка, у конюшен. Шёл снег, и почему-то везде были чёрные вороны с красными глазами.

[1] Имеется в виду скандинавский миф о мировом змее, который охватывает всю землю (аналог меридианов), и которого хитрый колдун обратил в кошку.

Утро не задалось с самого начала. Годрик проснулся, потому что продрог до костей. В комнате было темно, но через шёлку между занавесами на окне струился серый утренний свет. Потерев лоб, Годрик попытался вспомнить, что он вчера пил, если голова сегодня раскалывались на части. Попытался, но не смог. События вчерашнего вечера вспоминались урывками, как смутный сон.

Почему-то он лежал поперек кровати, и на одеяле, а не под ним. Почему-то на животе и почти голый, оттого и замёрз, как собака в канун перелома зимы, а рядом лежал кто-то тёплый и мягкий, и прижимался к нему совершенно недвусмысленно.

Со стоном приподнявшись, Годрик обнаружил рядом спящую рыжую девицу, и не сразу вспомнил, что это его законная жена. Голову разломило, словно после недельной попойки, а всё тело болело, будто он неделю провёл в седле, преодолев одним махом путь от восточных провинций до столицы. Во рту чувствовался противный привкус, и Годрик первым делом пошёл к умывальнику, подтягивая сваливавшиеся брэйлы, завязки которых были почему-то порваны. Достав из ларчика ивовую палочку, расщепленную на конце, и окунув ее в соль, Годрик взглянул в зеркало и замер. Ну и физиономия! Из зеркала на него смотрело бледное до зелени лицо, а под глазами красовались синяки — последствие бессонной ночи.

Но разве он не спал?

Годрик нахмурился, с новыми силами пытаясь припомнить события минувшего вечера. Девчонка не хотела разводиться, они разговаривали, а потом он велел вымыть ему ноги и… и страшно её захотел. А что было потом?..

Лоб мгновенно покрылся испариной, и Годрик утерся ладонью. Сердце сжалось от страха и чудовищного предчувствия. Он был пьян, кажется… Да, пьян. И рыжая дылда показалась ему необыкновенно привлекательной. Но что произошло дальше? В памяти обнаружилось лишь чёрное пятно. Совсем чёрное, без единого проблеска.

Посмотрев на спящую жену, Годрик с проклятиями отшвырнул ивовую палочку. Жена лежала, свернувшись клубочком, зажав ладони между коленями, ночная рубашка задрана до самой шеи, а простынь заляпана бурыми пятнами. За свою жизнь Годрик не раз видел кровь, поэтому немедленно понял, что это кровь и есть. Кровь! Он оказался слабаком и рохлей, а девчонка не сплоховала. И как прикажете заявить о недействительности брака, если он сам её обесчестил?

Годрик снова подтянул брэйлы и снова выругался. Как так? Почему он уступил в первую же ночь? Схватив сапоги, а другой рукой придерживая сваливавшиеся подштанники, он бросился к двери. Как же сейчас он ненавидел эту женщину, которую все считали его женой. Да она и стала его женой, настоящей леди Дарем. И теперь нет пути назад.

Дверь была заперта изнутри на засов, Годрик отодвинул его, действуя локтем, и бешено застучал, требуя открыть засов внешний. Грохот поднялся на весь замок, но рыжая демоница даже ухом не повела. Слишком утомилась за ночь.

Снаружи загрохотало, дверь распахнулась, и перед Годриком предстали сэр Ламорак и сэр Шаттле. По их покрасневшим глазам и довольным ухмылкам было видно, что они-то спать ещё не ложились.

Оттолкнув их, Годрик вышел из спальни и тут же захлопнул за собой двери, потому что оба верных друга беззастенчиво пялились на спящую новобрачную.

— Ещё раз так посмотрите на мою жену, я вас зарежу, — пообещал Годрик, и добрые сэры немедленно присмирели, правда, ненадолго.

— Ты выглядишь, как призрак, — заметил сэр Ламорак, толкая сэра Шаттле локтем в рёбра. — Ночь была бурной?

— Тебе что до этого? — отрезал Годрик. — Мне надо одеться.

— А она горячая, — заметил сэр Ламорак, красноречиво поглядывая на разорванные вязки брэйлов. — Прямо раскалённая сковородка.

Молодой муж без слов ударил его сапогами по голове.

Спустя полчаса Годрик сидел за столом, умытый, чисто выбритый и причёсанный, и уплетал за обе щеки суп из свиных ножек с пряностями. Такой суп всегда подают наутро после весёлого пира, когда от чрезмерного пития болит голова.

— Мы охраняли вашу спальню всю ночь, — похвастался сэр Шаттле. — Под утро леди Фламбар пыталась зайти, но мы встали твёрдо и не пустили!

— Вы верные друзья, — кисло сказал Годрик.

Его товарищи переглянулись.

— Ты вроде как недоволен, — сказал сэр Шаттле. — Что случилось? Она оказалась… не девой?

— Девой.

— Так что же ты…

— Просто замолчите, хорошо? — попросил Годрик, и голос его прозвучал так тоскливо, что друзья снова переглянулись и послушно замолчали.

В трапезную, где они сидели одни, заглянула леди Фледа. Из-за её плеча выгсунулась Острюд, тоже прибывшая на свадьбу, но не появившаяся на пиру. Годрик предпочёл не заметить их, но женщины, не дождавшись приглашения, подошли сами.

— Доброе утро, леди Фледа, — приветствовал Годрик, тяжело вставая из-за стола. — Почему ты не пришла на вчерашнее торжество, Острюд?

— Я чувствовала себя совсем разбитой после такой долгой дороги, — Острюд поджала губы. — Я же не такая двужильная ослица, как графиня Сковородка.

Леди Фледа посмотрела на дочь выразительно, но замечания не сделала.

Сэр Ламорак и сэр Шаттле тоже поднялись, чтобы приветствовать дам, но на них обратили столь же мало внимания, как на хлебные крошки, рассыпанные по полу.

— Твоя жена ещё спит? — спросила леди Фледа.

— Да.

— Почему это она спит?! — возмутилась Острюд. — Теперь она хозяйка и должна заниматься замком, а не спать, как медведь зимой!

— Помолчи, — на сей раз одёрнула её мать, а потом вперила в Годрика пристальный взгляд. — Всё прошло хорошо?

— Ты во мне сомневалась? — ответил он вопросом на вопрос.

— Тогда мне надо пойти и помочь ей одеться, — сказала леди Фледа.

— Почему ты должна ей помогать? — возмутилась Острюд. — Это она должна встать пораньше, проследить, чтобы затопили печи, согрели воды и приготовили завтрак, и придти к тебе с пожеланиями доброго утра.

Мать посмотрела на рассерженную дочь, и холодный взгляд потеплел:

— Когда выйдешь замуж, то поймёшь, что женщине после первой ночи нужны послабления. Позови леди Кюнетрюд и леди Вербург.

Острюд ушла с видом оскорблённой добродетели, а леди Фледапозволила себе проявить нежность, на секунду прикоснувшись к щеке Годрика кончиками пальцев.

— Отнесу ей медового напитка, чтобы подкрепила силы. Тебе тоже лучше отдохнуть, ты выглядишь уставшим. Не волнуйся, Тилвин присмотрит за замком и за гостями.