“Иван будет великий писатель, — сказал С. Т. Аксаков, прочитав одно из детских произведений сына. И в слово “писатель” Сергей Тимофеевич вкладывал не только понятие “литератор”, а то единственное на Руси истинное значение: трибун, общественный деятель, болеющий за настоящее и будущее своего народа, иначе говоря, печальник Земли Русской. Епископ Рижский и Митавский Донат перед панихидой по почившему И. С. Аксакову так и скажет: “Скончался печальник Земли Русской об исполнении ее исторических заветов внутри и вне ее пределов... Скончался печальник славянства… в его порывах в восстановлении его славянской личности, в убеждениях, в науке, в общежитии, в языке, в гражданском строе жизни!..”.

“Потеря невосполнимая, — писали “Современные известия”. — И. С. Акса­ков был не только литератор, публицист и общественный деятель, он был — знамя, общественная сила. В этом было его главное значение, и потому-то особенно тяжела его потеря, именно теперь, когда положен на весы вопрос: достойно ли Россия встретит надвигающиеся события, а они касаются тех глубоких ее задач, того коренного призвания, которым и посвящена была вся жизнь покойного”.

“Нечего и говорить о значении этой потери... для русского и славянского мира, — отозвалось “Новое время”. — Закатилась одна из самых ярких звезд, какие когда-то блестели на небе русского общественного слова... Не русский талантливый писатель только скончался — скончался общественный трибун, обладающий даром зажигать сердца, никогда ни единым словом не изменивший своему призванию. Он нес свое знамя в течение многих лет твердою непоколебимою рукою, ни разу ни опуская его, нес как мужественный воин, с верой в то дело, которому служил и которое не оставил и тогда, когда смерть явно подкрадывалась к нему и когда все близкие настаивали на том, что ему необходимо успокоение. Но, как неустанный борец, он успо­коился только в неизбежном, конечном жилище человека...”.

На смерть И. С. Аксакова откликнулся практически весь славянский мир. После многих веков разобщения он, может, только теперь почувствовал себя вновь наиболее, — к сожалению, ненадолго — единым славянством. Но неужели для этого обязательно нужна была смерть?!

Сербская газета “Застава” писала: “...Нам тяжело стало, точно мы потеряли свет. Иван Аксаков был великан. Когда он говорил, голос его раздавался по всей Европе... До сих пор не было публициста с большим значением, чем Аксаков. Любовь Аксакова обнимала все славянство одинаково. Если бы мы жили при более благоприятных обстоятельствах, Аксаков, без сомнения, простер бы свою любовь на все человечество, но он видел, что славяне всех более угнетены, что они не имеют ни защитника, ни друга в широком мире, и он встал перед Россией и сказал: “Теперь мы должны заступиться за них!..”. Перед панихидой в Белграде в соборной церкви (она совершалась с двадцатью священниками) архимандрит Никифор Дучич сказал: “Он принадлежал к тем редким не только между русскими, но и европейцами великим людям, к чьим словам и речам прислушивалась в последнее время вся политическая и образованная Европа. Это была сила нравственная — сила ума, сила философская, сила без власти штыка. Русский народ вправе гордиться этим. И русская молодежь пусть изучает жизнь, светлый характер и великие патриотические дела своего Аксакова...”.

И чехи скорбели по нему: “Горько опечалится не только вся громадная Святая Русь — зарыдает весь пробужденный широкий мир от Урала и Кавказа до Шумавы и высот Дормитора...” (газета “Harodni Listy”). И словаки: “Умер великий муж славянский, истинный друг нашего словенского (словацкого) народа” (журнал “Slovenske Pohlady”).

Согласитесь, вышеприведенные выдержки для многих — откровение. Его имя сознательно было исключено из нашей памяти, более того: на нем умышленно было выжжено, как, впрочем, на всех славянофилах, титло, подобно тем, что выжигали на ворах и разбойниках. К этому уже в наше постсоветское время успел приложить руку “великий гуманист” и русофоб А. Д. Сахаров: “Дух славянофильства на протяжении столетий представлял собой страшное зло”. Не забуду, как в Минске, на Празднике славянской письменности и культуры чуть ли не с ненавистью отшатнулась от меня до того любезничавшая со мной и считающая себя весьма просвещенной латышка, когда узнала, что свое выступление я посвящу И. С. Аксакову: “Он же славянофил!”… Она даже не подозревала  — и тем более не подо­зре­вают о том нынешние латышские и эстонские лидеры, — что И. С. Аксаков приветствовал создание газет и школ на латышском и эстонском языках и за поддержку в своих статьях стремления народов Прибалтики к самостоя­тельности не раз получал предостережение цензуры и что на его смерть с болью отозвались и латышские газеты: “Во внимание к великому значению И. С. Аксакова вообще и к теплому его заступничеству за латышей в особенности, представители латышской печати послали глубоко огорченной вдове телеграмму... Аксаков был горячим защитником и наших интересов” (“Rota”); “он неуклонно защищал интересы небольших славянских племен, а также интересы латышского народа” (“Baltigas Wehstuesis”).

Увы, вышеперечисленные отклики одинаково неизвестны как русской молодежи, так и нынешнему поколению сербов, болгар, чехов и тем более — латышей и эстонцев. Огромное значение личности И. С. Аксакова в том, что он не просто выступал в защиту славянских и других малых народов, а сыграл исключительную практическую роль в их судьбе. Вот, например, выдержка из сербской газеты “Браник”: “Ныне всякий добрый серб в Сербии с благодарностью вспоминает русское имя, скидает шапку. Что это так — это великая заслуга Аксакова. В славянских комитетах, которые материально поддерживали славян на Балканах, ему принадлежало решающее слово, он заставил русский народ возгореться гневом на турецкие насилия. Он подвигнул официальную Россию на войну с Турцией, и таким образом возникли свободные государства на Балканах ”.

Газете “Браник” вторил, говоря уже о белорусском народе, протоиерей И. Котович на панихиде в Виленском Свято-Духовом монастыре: “Не забудет и Западно-Русский край Ивана Сергеевича! Нужно было иметь много мужества и сознания гражданского долга, чтобы так бесстрашно восстать на защиту попранной и униженной русской народности в здешнем крае, как восстал Иван Сергеевич в 1862 и 1863 гг. ... Он прямо ставил вопрос, что здешний народ — господин и хозяин той земли, которую поляки повсюду прославили Польшей и этой ложью заслепили глаза русскому обществу... Оживление в Западной России было весьма велико, взоры мыслящих людей постоянно обращались к Москве, к Аксакову, что думает, что скажет он. Почти все проекты преобразования в крае или проходили через его руки, или не чужды были его указаний или косвенного влияния ”.

Кое-кто пытался представить И. С. Аксакова врагом Польши, но послушаем, что по этому поводу писала словенская газета “Liubljanski Zvon”: “Полякам он не был враждебен по принципу... Его любовь к славянам была сознательная, живая, твердая. Его не смущала даже явная неблагодарность славянских племен к России, которая так много для них сделала и с такими жертвами. У него эта любовь не ограничивалась, как у некоторых других знаменитых славянофилов, одним православным единством; где только страдало и страдает славянство от несправедливости и себялюбия других народов, оно всегда находило в нем сочувственный отклик...”. Его мучила уже тогда явно наметившаяся славянская междоусобица. Он и умер-то раньше времени, съедаемый этой междоусобицей и слепой политикой российского правительства. Или, как писал некто, скрывшийся под инициалами “H. П.” в “Гражданине”: “К числу причин, сведших его в могилу, мы несомненно уверены, относилось и то глубокое страдание, которое испытывал он при виде направления, принимаемого политикой в Балканском вопросе. Говорят, была болезнь сердца, однако врачебные знаменитости даже за несколько часов до кончины обещали ему еще много лет “покойной жизни”, но когда к физической болезни сердца присоединяются еще нравственные удары, бьющие в то самое место, чем жил и для чего жил человек, сосуд не устоит, и нравственное страдание прекратит физическую жизнь”.