Опять хохот.

"Всё, решительно всё помещу в водевиль!" -- подумал раскрасневшийся от вина и улыбающийся от восторга водевилист-драматург и сказал, смотря на издателя с чувством благоговейного изумления:

– - Вы сегодня, Дмитрий Петрович, превзошли самого себя!

– - Бывают на меня такие минуты,-- скромно отвечал оратор.-- Слова так сами и льются. На днях нас, вот с Ипполитом Сергеевичем (оратор указал на одного из гостей), затащил к себе книгопродавец Крикунов; я сказал, я думаю, пятьсот каламбуров на дне… то есть, господа, не на речном или морском дне… (хохот). Вхожу к нему по темной лестнице в четвертый этаж и говорю: "Мы прибыли для вашей прибыли" (хохот). Потом оглядываюсь, чуть по достаю головой до потолка и говорю: "Вы, почтеннейший, Живете вместе и высоко и низко" (хохот). "Да-с, тово-с,-- говорит он облизываясь.-- Хи! хи! хи! Не прикажете ли сначала водочки-с! -- говорит он.-- Настойка отличнейшая-с, с перцем-с, из мяты!" -- "То-то,-- отвечаю я,-- как у вас сторы измяты!" (хохот). Ну, словом, так каламбур за каламбуром и вырывался…

Разговор о литературе был забыт. Журналист-издатель пересказал до пятидесяти плоскостей, произнесенных им на завтраке у книгопродавца, и каждая была встречена общим одобрением. Пошло дело на каламбуры: водевилист-драматург с сильно бьющимся сердцем пересказал неведомо откуда пришедший ему в голову каламбур касательно "точности" и "неточности", произнесенный им выше.

– - Каламбуры,-- заметил Дмитрий Петрович,-- на русском языке чрезвычайно трудны; отечественный язык наш очень богат, для каждого предмета он имеет отдельное название, а для иного два, три и четыре. Иное дело французский язык: часто пять или более предметов носят то же название, и вся разница в одной букве или в каком-нибудь незаметном оттенке произношения. Оттого там каламбуры чрезвычайно легки. У нас напротив. Только вникший в дух русского языка, изучивший его во всех тонкостях, способен по временам открывать те редкие соотношения слов и созвучий, которые производят смех в слушателях.

И он торжественно прошелся по комнате.

– - Как умно, тонко и справедливо! -- воскликнул водевилист-драматург, подошел к Дмитрию Петровичу и со слезами на глазах попросил позволения обнять его, признавшись, что он совершенно бы отчаялся за русскую литературу, если б в ней не было Дмитрия Петровича. Обнявши издателя и напечатлев на устах его несколько сочных поцелуев, он подошел к столу и, протянув руку к бутылке, разбил зеркало, под которым стоял стол.

Потом он сел на диван, опустил голову и начал что-то невнятно шептать про себя. После чего вскоре гости начали расходиться; остались только короткие приятели Хлыстова: долговязый поэт, Зубков, актер, рассказывавший анекдот о лунатике, да три или четыре господина, которым ноги отказались служить. Не нарушая их мирного сна, бодрствующие осушили еще несколько бутылок шампанского и единодушно решили, что в комнатах сидеть скучно. Привели несколько в порядок свою одежду и начали спускаться по лестнице не совсем твердым шагом. Вдруг долговязый поэт пробормотал что-то себе под нос и опрометью бросился назад.

– - Куда ты?

Но поэт ничего не слыхал: он уже был в гостиной и будил драматурга-водевилиста. Тот потянулся, зевнул, вскочил, проворчал с ужасом: "Что, шикают?" -- и открыл глаза. "Не мешай, братец, мне спать!" -- сказал он, увидев своего приятеля, и снова опустился в кресла с отчаянным намерением тотчас заснуть. Но поэт нагнулся, шепнул ему слово, которое вмиг превратило его в живого и бодрого юношу; ‹он› быстро подбежал к разбитому зеркалу, пригладил свою седую голову, улыбнулся и пошел вслед за поэтом.

– - А жена-то! -- сказали ему товарищи, ожидавшие у ворот.

– - Жена да повинуется своему мужу! -- отвечал драматург, стараясь попасть рукою в рукав своей шубы…

1849-1850

Печатается по тексту первой публикации.

Впервые опубликовано: Финский вестник, 1845, т. II, отд. III, с. 25--56, с подписью: "Иван Вихрев".

В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. VI.

Автограф не найден.

Датируется 1845 г. по времени опубликования.

Авторство Некрасова установлено А. М. Гаркави на основании сюжетной и стилистической близости "Очерков" к тексту первой части романа "Жизнь и похождения Тихона Тростникова" (см.: Гаркави А. М. О новонайденном рассказе Н. А. Некрасова "Очерки литературной жизни".-- Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та, 1949, No 122, сер. филол. наук, вып. 16, с. 125--136).

О возможном сотрудничестве Некрасова в "Финском вестнике", издававшемся в 1845--1847 гг. Ф. К. Дершау, приятелем Некрасова, писал в 1878 г. В. Горленко (см.: Горленко В. Литературные дебюты Некрасова.-- Ст 1879, т. IV, с. CXIII); ср. также заметку "От редакции" (Финский вестник, 1846, No 7), содержавшую сообщение о том, что в журнале будут опубликованы "повести и нравоописательные статьи ‹…› Н. А. Некрасова" (обещание это, правда, выполнено не было).

Псевдоним "Иван Вихрев" сходен с другими псевдонимами Некрасова 1840-х гг.: "Иван Бородавкин", "Иван Иванович Грибовников", "Иван Пружинин" (см.: ПСС, т. VI, с. 562).

Судя по отсутствующим в романе о Тростникове (во второй его части) концу главы I и полностью главе II, "Очерки…" являются переработкой соответствующих мест романа (см. об этом указанную выше статью Л. М. Гаркави, а также: Крошкин А. Ф. Роман Н. А. Некрасова "Жизнь и похождения Тихона Тростникова".-- Некр. сб., III, с. 45--47). Очевидно, Некрасов работал над "Очерками…" одновременно с романом о Тростникове, не напечатанным при его жизни. В "Очерках…" и второй части романа прослеживаются те же образы, ситуации, подчас текстуальные совпадения: "издатель-журналист" Дмитрий Петрович аналогичен "издателю газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа" (тоже Дмитрий Петрович), поэт Свистов и его приятель водевилист-драматург Посвистов соответствуют персонажам со столь же созвучными фамилиями Кудимов и Анкудимов (в романе и в рассказе "Необыкновенный завтрак"), "любезный и тощий актер", у которого "любезность составляла главную черту характера",-- актеру, "отличавшемуся необыкновенной любезностью" (в романе). Сходны также главные герои "Очерков…" и романа: поэт Хлыстов и поэт Тростников (описание квартиры, внешности, поведения).

Многочисленные плоские каламбуры, произносимые издателем Дмитрием Петровичем, по стилю близки каламбурам в "Тихоне Тростникове" и "Необыкновенном завтраке": "на белом свете черные дни", "мне еще желея ‹…› не жалея", "так дурно, что ‹…› может сделаться дурно", "мы прибыли для вашей прибыли" и др. (см. выше, с. 372, 374, 375). А. М. Гаркави (см. указанную выше статью, с. 131--132) отметил текстуальную близость характеристик издателя Дмитрия Петровича (прототипом которою явился Ф. А. Копи) в "Очерках…" и романе о Тростникове. 15 "Очерках…": "издатель-журналист ‹…› ораторствовал с тем неподражаемым остроумием, которое так нравилось поклонникам его дарования" (с. 373). В "Тихоне Тростникове": "Дмитрий Петрович был в моих глазах тем же, чем в глазах всех поклонников своего высокого дарования: я считал его одним, из умнейших и остроумнейших людей XIX столетия и верил слепо в непогрешительность его суждений" (ПСС, т. VI, с. 163).

Некрасов обыгрывает свойственную Ф. А. Кони черту, неоднократно отмечавшуюся его современниками. "Гениальный остряк Кони,-- иронически писал А. А. Краевский М. Н. Каткову 11 марта 1841 г.,-- аккуратно издает "Литературную газету" и рассыпается в остротах, перед которыми и Жанен passes" (ЛН, т. 56, с. 154). И. И. Панаев в фельетоне "Петербургская жизнь, наметки Нового поэта" говорил: "Копи, обращавшийся некогда преимущественно к дамам в своих прелестных фельетонах с ловкостью почти светского человека" (С, 1858, No 12, с. 279).

"Очерки…" посвящены теме литературно-журнальной и театральной жизни 1840-х гг., литературному быту второстепенных и третьестепенных писателей, драматургов, фельетонистов, актеров -- теме, к которой писатель уже обращался в повести "Без вести пропавший пиита", в водевилях "Утро в редакции. Водевильные сцены из журнальной жизни", "Актер", в стихотворении "Говорун", в романе о Тростникове, в рассказе "Необыкновенный завтрак".