Мне было тридцать четыре года, и я ни разу не видел торнадо в великом штате Миссисипи. Слышал о них, конечно же, много, и видел колоссальный урон, который они могли нанести: шоссе, заваленные перевёрнутыми машинами и вырванными с корнями деревьями, оборванные электрические провода, крыши, сорванные прямо с перевернутых, но невредимых домов. И все они проходили мимо нас. Мы несколько раз были на волоске. Когда мне было двенадцать, дом Ланна, примерно в двух километрах вниз по дороге, совершенно сплюснуло, и Виктория Ланн, одна из моих лучших подруг со времён первого класса, погибла, вместе со своей мамой и младшей сестрой. Несколько лет назад пронеслось торнадо категории F5* и опустошило Смитвиль, город неподалёку от Тупело, прежде чем он нанёс огромные потери прямо на границе штата, в Алабаме. И, конечно же, все знали о великом торнадо 1936—го года, который опустошил сам Тупело. При всём этом я никогда не видел настоящего торнадо, а тем более не был в его эпицентре.

— Дед! — крикнул я, врываясь в его комнату.

Он лежал спиной ко мне, так же, как я его и оставил.

— Там торнадо!

Он не ответил.

Я подхватил его на руки, с одеялами и всем прочим. Не было времени спорить.

Он смотрел на меня уставшими, растерянными глазами.

— Там торнадо через дорогу! — объяснил я, затаив дыхание.

Он ничего не сказал.

Я постарался пронести его через дверной проём, не стукнув его головой о раму. Я протолкнулся через коридор, кухню, гостиную. Дед у меня на руках был как мешок тяжёлых, громоздких костей.

Пока я бежал к входной двери, вдруг стало очень темно и очень громко. Из эркерных окон с видом на передний двор дуло потоком стекла и дождя. Одним махом весь дом начал, казалось, зевать, разрываться и растягиваться не на шутку. Теперь вокруг меня летали осколки, внутри маминого дома, кружились, будто пыльные бури танцевали безумный танец.

Мамины безделушки свалились со своих насестов. Статуэтка Фатимской Богородицы спикировала, как и мамины семейные фотографии, её коллекция фарфоровых кошек и собак, и всё прочее. Они отправились вниз. Передняя стена, казалось, обваливалась, наклонялась так странно, что было тяжело понять, тяжело уловить ее движение. Телевизор с плоским экраном проделал краткий путь, пока его провод по-прежнему торчал в стене. Он хлопнулся на пол, грохоча с ужасной окончательностью.

Мои уши пронзила ревущая стена звука. Я ожидал, что дом разлетится на части в любую минуту или поднимется с фундамента, как дом Дороти в “Волшебнике страны Оз”, вместе со мной и дедом отправляясь в космос. Доски и брёвна стонали и кричали. Пол грохотал. Крыша над нами вопила в знак протеста.

Я стоял посреди гостиной, когда что-то слетело и врезалось мне в спину, и я рухнул вниз как мешок картошки. Я пытался сказать деду, что нам нужно попасть в дверной проём, но из моего рта не вырвалось никаких слов. Вместо этого наступила внезапная и не совсем неприятная тишина. Она была мечтательная, эта тишина. Мечтательная и сладкая, как когда ты только просыпаешься утром, но ещё не совсем в сознании.

А затем, также внезапно, появилась тьма.

— Пора прощаться, — сказал дед, протягивая мне руку.

Я покачал головой.

— Давай, мальчик, — сказал он. — Он твой папочка. Ты должен попрощаться.

— Я не хочу, — ответил я, давясь постыдными, детскими слезами.

— Папа, пожалуйста, — вмешалась мама. — Оставь его.

— Я пойду с ним, Марта, — сказал дед. — Он теперь молодой мужчина. Он может делать вещи, которые делают молодые мужчины. И он Кантрелл. А Кантреллы не кучка тряпок. Разве не так, мальчики?

Он посмотрел на нас с Билли для подтверждения.

Я несчастно смотрел на деда, вытирая глаза и чувствуя себя глупо. Деду не нравилось, когда мы плакали, и я так сильно старался не плакать, но как только мы вошли в похоронный зал и увидели гроб с папой внутри, я разрыдался и не мог остановиться.

Билли, со взглядом равнодушия на своём тринадцатилетнем лице, стоял, дёргая головой в сторону папиного гроба, будто чтобы сказать: “Идём, давай покончим с этим, чёртов ты неудачник”. В отличие от меня Билли не проронил и слезинки, ни когда помощники шерифа округа пару дней назад пришли рассказать нам, что произошло, ни когда все вскоре после этого начали приходить в дом, ни сейчас, когда прощание подходило к концу, и мы собирались идти домой и готовиться к завтрашней похоронной службе.

Я встал, и дед взял меня за руку.

У меня было такое чувство, будто ничего из этого не было реальностью, будто я спал и скоро проснусь.

Но…

— Вилли!

Кто-то позвал меня по имени. Я посмотрел через плечо и увидел, что там сидит множество людей, но никто не обращал никакого внимания на меня.

Мы с дедом медленно прошли вперёд, где находился гроб. Я чувствовал ободряющий вес руки деда на своём плече, в то время как он подтянул меня чуточку ближе и шёл медленнее, чтобы подстроиться под меня.

Билл подошёл прямо к гробу, долгое мгновение смотрел вниз на папу, ничего не сказал, сделал жест креста, развернулся и прошёл обратно к своему месту.

Дед подвёл меня ближе, и я потёр глаза и попытался прекратить плакать.

— Ты скучаешь по своему папе, и это нормально, — наклонившись, прошептал мне на ухо дед. — Он теперь в лучшем месте, упокой Господь его несчастную душу. И Иисус, Мария и все святые, пощадите его бестолковую задницу, аминь. Я знаю, он иногда был злым, но он был твоим папой, и ты должен уважать его. И ты его уважаешь, я знаю. И ты должен попрощаться с ним, Вилли. Слышишь меня? Ты не обязан говорить что-то вслух. Но просто… скажи что-нибудь. Попрощайся. Он был ничтожным старым куском дерьма, но сделал одну правильную вещь. Он создал тебя. Разве нет? Конечно, создал. Тебя и твоего брата. Так что он не всегда был плохим. Во всяком случае, дружок, ты можешь поблагодарить его за это и попрощаться.

Я повернулся к деду и уткнулся головой в ткань его костюма. Я никогда не видел деда в такой изысканной одежде. Я пытался не засопливить её.

— Шшш, — прошептал дед. — Всё нормально, милый. Я здесь.

— Я не хочу ничего ему говорить! — слишком громко выпалил я.

— Ты не обязан ничего говорить, дружок. Не обязательно использовать слова. Просто обратись к нему сердцем.

— Я не могу!

— Шшшш. Всё хорошо, милый. Всё идёт своим чередом. Дед рядом.

— Я хочу пойти домой, — простонал я. — Деда, я хочу домой!

— Мы должны это сделать, милый, — прошептал он. — Ты можешь это сделать. Я знаю, что можешь. Ты Кантрелл, и у тебя есть яйца, разве нет?

Он отстранился и опустил на меня взгляд, большим пальцем стирая слёзы с моей щеки. Он кивнул, подбадривая меня. Но я просто стоял на месте, смотрел на него, неподвижный, пойманный чувствами, которые не мог понять. Что бы ни должны были делать мои яйца, они этого не делали.

— Ладно, дружок, — мягко сказал он после долгой тишины. — Я попрощаюсь с твоим папой, а ты пойдешь со мной. Ладно? Есть одна вещь, которую я хочу сказать этому человеку, а потом мы уйдем. Ты не обязан говорить ни слова, но, быть может, ты можешь просто постоять со мной, потому что мне тоже немного грустно, и мне бы пригодилась твоя помощь. Ладно? Хочешь помочь своему несчастному старому деду?

Получив этот выбор как меньшее из двух зол, я кивнул.

Рука в руке, мы подошли к папиному гробу. Я стоял молча, лип к руке деда, кусая губы и сжимая челюсть, чтобы не взорваться очередным спазмом неконтролируемых слёз. Дед опустил на меня взгляд и улыбнулся, отпуская мою руку, чтобы подойти ближе к гробу. Он низко наклонился, прошептал что—то папе, что я не мог услышать, затем вернулся, снова взял меня за руку и стоял рядом со мной, обнимая меня, и долгое время мы просто стояли на месте, на расстоянии около полутора метров от папиного тела, и ничего не говорили.

На меня нахлынула свежая волна слёз.

Я не мог этого понять. Когда тётя Маргарет пришла в дом в тот первый вечер и объявила, что нам следует радоваться, что этот злой старый ублюдок умер, я от души согласился. Каждый кусочек моего десятилетнего тела сразу понял правдивость этих слов.