Наконец-то после долгого перерыва Николай Ивакин снова дал о себе знать. Он сообщил, что, вероят­но, сегодня ночью в море состоится новая встреча Тургаенко с Антосом Одноглазым. Судя по всему, Антос доставит какой-то важный груз, а так как по­года плохая, то скорее всего встреча произойдет где-нибудь в районе Тринадцатая станция — Большой Фонтан.

— Сегодня ночью вы должны крейсировать в рай­оне Тринадцатой станции и Большого Фонтана, — сказал Никитин Ермакову и Репьеву. — Ждите Антоса.

— Есть! — сказал Ермаков.

А Репьев, не предполагая даже, что ответ на его вопрос следует искать именно в сегодняшнем прика­зе, спросил у Никитина:

— А где Коля Ивакин? Что-то давно я его не видел.

— На своем месте.

Никитин, прощаясь, протянул руку, и Макар Фад­деевич понял: Никитин больше ничего не скажет.

Ночью артельщик разбудил Ивакина (они спали в одной мазанке у берега):

— Остапчук! Хватит прохлаждаться, пора!.. Ночь была темная: ни луны, ни звезд. Моросил дождь. На стоянке ни одного человека. Поселок спал.

— Тише ты, пентюх! — зло шикнул Тургаенко на споткнувшегося о камень Ивакина. — Садись в весла.

Минуты через три двухвесельная лодка неслышно заныряла на небольших волнах. Обмотанные тряпка­ми весла и уключины не производили никакого шума. Артельщик сидел на руле и неизвестно по каким признакам (кругом — глаз выколи) правил.

Николай осторожно греб и тщетно старался соо­бразить, как выяснить всю подноготную Тургаенко. Все пятнадцать рыбаков ходят у него по струнке и никогда ни за глаза, ни, тем более, в глаза не пере­чат ему. Из случайно услышанных фраз (рыбаки по­баивались новенького и, завидев его, всегда умолка­ли, подозревая, что он близкий артельщику человек) Николай понял, что Тургаенко до революции владел на Каспии рыбным промыслом и в Одессу пожаловал недавно. Рыбаки боялись его, но терпели крутой нрав из выгоды: после каждой прошедшей через их руки партии контрабанды он щедро всех одаривал.

О предстоящем ночном плавании Тургаенко пре­дупредил еще утром, сказав, чтобы Семен (так ар­тельщик звал Николая) выспался днем, так как но­чью будет работа.

Лодка плыла минут сорок. Судя по усиливающе­муся рокоту прибоя, Тургаенко правил к берегу. Неожиданно он остановил руль, шагнул к Ивакину, схватил его за плечо, с силой пригнул и присел сам, к чему-то прислушиваясь.

Николаю стало страшно: а ну, как на берегу по­граничный дозор заметит лодку, откроет стрельбу?

Томительное ожидание продолжалось недолго. Сквозь шум прибоя Ивакин различил тихий плеск. Артельщик выпрямился, прошептал: «Поверни по вол­не!» — а сам перебрался на нос.

Николай застопорил одним веслом, и лодка плав­но повернулась. Едва приметный силуэт такой же не­большой лодки вырисовывался совсем рядом.

«И как он, дьявол, определил место?» — подумал Николай, вынимая из воды весло.

— Мое почтение! — прошептал кому-то артель­щик.

С подплывшей из темноты лодки неловко перелез человек в зюйдвестке и плаще.

Лодки так же тихо разминулись.

Теперь Тургаенко правил в открытое море. Ива­кин греб размеренно, сберегая силы, но на исходе второго часа выдохся-. Ветер усилился, и, занося вес­ла, приходилось высоко поднимать их, чтобы не заде­вать лопастями гребни волн.

Артельщик и сидящий на носу пассажир не про­ронили ни слова. Время от времени Тургаенко под­носил к глазам левую руку, на запястье которой у не­го был надет браслет со светящимся компасом.

«Больше я не могу, не могу больше...» — Ивакин с великим трудом вытаскивал весла из воды. Именно вытаскивал. Ему казалось: в каждом весле пудов пять, а вода — словно тягучий густой кисель.

На дне лодки лежали небольшая мачта и парус, но, видимо, артельщик боялся ставить полотнище: будет слишком приметно.

— Весла по борту! — вдруг скомандовал Турга­енко, достал сигнальный фонарик с узкой световой щелью и два раза мигнул им.

Николай мельком глянул через плечо. С легким шипеньем рассекая воду, прямо на лодку плыло ка­кое-то небольшое судно.

Шхуна Антоса Одноглазого! Черные паруса ее напоминали крылья гигантской летучей мыши.

Едва пассажир взобрался на борт «грека», Антос предупреждающе свистнул и крикнул Тургаенко:

— «Старая черепаха»!

Как ни темна была ночь, но даже сидящий в лодке Ивакин увидел на волнах новое судно.

—  «Валюта»! — зло выкрикнул артельщик.

Ночь выдалась на редкость темная, холодная и сырая. Дождь как зарядил с утра, так и не переста­вал. Палуба, снасти, паруса — все было мокрое, скользкое, и краснофлотцы проклинали в душе и те­мень, и дождь, и нарушителей границы, за которыми приходилось гоняться в любую погоду.

Еще когда выходили из Одессы, Ковальчук заметил, что с Фоминым что-то неладное: уж больно по­дозрительно у него блестели глаза. Но подойти к не­му — Фомин стоял на вахте у шкота — не было воз­можности до самого Большого Фонтана.

— Ни сна, ни отдыха! — проворчал Фомин, уви­дев боцмана. Сказал, поскользнулся и выпустил снасть. Парус распустился, шхуна повернула в пол­ветра и резко накренилась. Волна обдала палубу брызгами.

— Ты что, не проспался?! — прикрикнул боцман. И тут по запаху почувствовал, что Фомин навесе­ле. — Да ты вроде выпивши?

— Я чуть-чуть, помалкивай! — пробормотал Фо­мин.

— Эх ты, горе луковое!

Боцман хотел было пойти сказать о проступке Фомина командиру, но раздался сигнал о появлении какого-то судна.

— Может, мне показалось, — говорил впередсмо­трящий Уланцев, указывая Ермакову направление.

— Она, она, голубушка! — обрадованно прошеп­тал Андрей, словно остерегаясь, что Антос может его услышать, и прильнул губами к переговорной тру­бе: — Заводи мотор! Полный вперед!

До сих пор, чтобы не выдать себя шумом мотора, «Валюта» шла только под парусами.

Дальнейшее сложилось как нельзя лучше для по­граничников: они отрезали шхуне контрабандиста путь в открытое море и держали ее под пулеметным огнем. Оставалось стремительно выскочить под са­мый форштевень «грека».

— Самый полный вперед! — скомандовал Ерма­ков. — Грот до места!

И тут Фомин вторично замешкался, выпустил шко­ты, и подхваченный ветром парус взвился кверху.

Ковальчук подскочил к Фомину, хотел поймать пляшущий шкот и подтянуть парус, но новый порыв ветра с треском сорвал грот и унес его.

Антос немедля воспользовался замедлением хода «Валюты», поднял все паруса и стал уходить от по­граничников. Пока на шхуне достали из трюма новый парус, поставили, судно грека было уже вне преде­лов пулеметного огня и настолько вырвалось вперед, что дальнейшее преследование его было бессмыс­ленно.

Разъяренный Ермаков подбежал к Фомину и схва­тил его за ворот бушлата.

— Ты пьян, негодяй, пьян! Упустили из-за тебя Антоса!

— Извини, Альбатрос! — невнятно бормотал Фо­мин, которого качка разморила еще больше.

— Марш в кубрик!

Ермаков не смог сдержать приступа гнева.

— А ты, боцман, чего глядел? — набросился он на Ковальчука. — Ты где был?..

Еще два человека желали не меньше погранични­ков, чтобы «Валюта» догнала грека Антоса: Николай Ивакин и Иван Вавилов.

Взобравшись следом за Тургаенко на борт, Ива­кин, хотя и не был моряком, сразу понял обстановку: Антосу крышка! Для того чтобы понять это, достаточ­но было взглянуть на испуганных контрабандистов. Антос с яростью в голосе, не жалея грубых слов, от­давал команды. «Валюта» отрезала «греку» путь.

Пограничники обстреливали контрабандистов до­вольно метко: два матроса были ранены, в несколь­ких местах пули пробили фальшборт и паруса. Нико­лай явственно слышал удары пуль о дерево и треск парусины. Нельзя сказать, чтобы эти звуки были при­ятны для слуха, но ему некогда было обращать вни­мание на пули, нужно было сообразить, кем из коман­ды Антоса следует заняться, если они. станут сопротивляться пограничникам. Первой мыслью бы­ло — броситься в случае чего на Антоса, но Нико­лай тотчас отказался от этого намерения: таинствен­ный пассажир, вот кто, видимо, был здесь и самый главный, да, пожалуй, и самый опасный противник. Он отдал на незнакомом языке какое-то короткое приказание Одноглазому, прикрикнул на растерявшегося Тургаенко и вытащил из-под плаща пи­столет.