Выслушав старика, Репьев внимательно осмотрел комнату. Склонившись над грязным полом, он неза­метно для дворника наскреб на осколок стекла сгус­тившуюся кровь, накрыл другим осколком и положил в карман тужурки. Прихватил он и несколько валяв­шихся на полу черепков.

Приведенная чекистами овчарка следа не взяла: пол был посыпан каким-то едким порошком...

В часовой мастерской на Дерибасовской сооб­щили, что Борисов, по-видимому, заболел: второй день не является на работу.

На следующее утро в «Черноморской коммуне» была напечатана заметка об убийстве и ограблении бандой Яшки Лимончика часовщика Борисова, про­живавшего на Привозе. Заметка заканчивалась фра­зой: «По слухам, гражданин Борисов хранил дома золото и драгоценности...»

Двое суток подряд Орехов не находил себе места. Спать он совсем не мог. Каждый стук, каждый шорох на лестнице заставляли его вскакивать с постели, бросали в холодный пот: а вдруг это Чека?..

Из-за него и жена не могла спать. Она тоже при­слушивалась ко всему, тоже дрожала от страха, шеп­тала молитвы. Почему он не внял ее просьбам,.почему они всей семьей не уехали с Деникиным? Ведь пред­лагали же им, жили бы себе сейчас спокойно в Па­риже!..

— Не вой, Христа ради, не вой, — зло шипел Орехов.

Жена многого не знала. «Жили бы в Париже...» Он обманул ее тогда, сказав, будто ему предлагали уехать во Францию. Никто не предлагал. Наоборот, ему запретили об этом и думать. Он просил, умолял, чуть ли не плакал, а Чириков накричал на него, как на мальчишку.

«Вы останетесь в России. Союзники не бросят вас, они больше, чем вы и я, заинтересованы в России», —говорил Чириков.

Однако же бросили! Этот Карпухин-Борисов (черт его знает, как его настоящее имя!) обещал, что на другой вечер после совещания даст о себе знать. И ни слуху ни духу!.. Верь англичанам после этого.

— Глебушка, что же будет? Они расстреляют нас, — шептала жена.

— Ах, успокойся ты, ради бога, успокойся. Зачем ты им нужна? Если возьмут — так меня...

И он в десятый раз начинал объяснять, как жена должна вести себя, если за ним придут чекисты. В доме ничего подозрительного нет, ни одной бумаж­ки. Никакого Чирикова она в глаза не видала. Она, бывшая учительница, вышла за слесаря Орехова из-за нужды. Она не любила его, было голодно, и вышла за него, вот и все...

Опять стукнула дверь. Кто-то идет по лестнице. Слава тебе боже! Выше прошли, на четвертый этаж...

Нет, пытка эта просто непереносима!.. Орехов поворачивается к жене. Перестанет ли она плакать? Вдруг придут, а у нее глаза опухшие! Почему, спра­шивается? Почему нервничает ни в чем не повинный человек? Надо держать себя в руках. Кстати, он чуть было не забыл сказать ей. Надо завтра же утром, да, завтра же, чуть свет, незаметно выбросить, чтоб никто не видел, американское какао, и масло, и муку. Все до крошки.

Утром, идя на работу, Орехов увидел на витрине в газете заметку об убийстве и ограблении часовщика Борисова.

Не может быть?! Он еще раз перечитал заметку и даже улыбнулся от радости: Карпухин-Борисов дер­жал его в тисках, каждый шаг, каждый поступок дик­товался этим англичанином, в руках которого были сосредоточены и власть, и деньги, и все тайные связи. Когда находился на свободе Чириков, Орехов был все-таки в стороне, он только догадывался, что эсеров­ская организация находится в зависимости от иност­ранных разведок — от пана Пилсудского, от англи­чан и французов, но после провала Чирикова вся организация повисла на волоске, аресты следовали за арестами. И не появись этот друг Сиднея Рейли аме­риканец Уайт, имне удалось бы наладить новых свя­зей и продолжать борьбу с большевиками. Карпухин-Борисов все взял в свои руки и наполовину избавил Орехова от забот. Сам Борис Савинков рекомендовал «работать с англичанами в тесном контакте». Что же делать сейчас? Начинать все сначала? Или все бро­сить, попытаться уехать из Одессы, пока не поздно? Карпухин-Борисов унес в могилу тайну Орехова, мертвые не говорят, и никто теперь не узнает о том, что Орехов был когда-то Петрюком, агентом царской охранки.

Да, надо уехать, уехать как можно скорее, куда-нибудь на Урал, в Сибирь, а оттуда, может быть, удастся пробраться в Дальневосточную республику, а там и Китай рядом. Здесь оставаться опасно и бес­смысленно. У эсеров нет опоры в народе... Остается лишь то, что требует Савинков, что требовал часов­щик: поджигать, отравлять скот, убивать... Как бо­ролся этот старик, смотритель маяка!.. Как они бо­рются!.. У Орехова до сих пор болит правый бок и расцарапанная шея — старик был цепкий... И все ведь зря: «Волга» не затонула: Орехов успел отплыть на лодке каких-нибудь триста метров — и опять за­выла сирена...

Что же делать?.. Вчера Орехов встретился на тай­ной квартире с мистером Уайтом, просил помочь бежать из Одессы, а Уайт даже не подал руки и высо­комерно сказал, что солдаты не имеют права покидать окопы без приказа. Ему легко это говорить — он аме­риканец, его не арестуют. «Вы должны сообщать мне все сведения, которые сообщали гражданину Борисо­ву», — оказал мистер Уайт.

А в порту только и разговоров, что о происшест­вии на маяке. Орехов вместе со всеми рабочими про­клинал убийц. На митинге они приняли резолюцию, призывающую к революционной бдительности.

— Мы, как клопов, будем давить контрреволюцио­неров и саботажников!—воскликнул Орехов. Он то­же держал речь.

— А что это у тебя с шеей? — спросил один из слесарей.

— Чирий вскочил, — объяснил Орехов, поправляя бинт.

— Дрожжи пей, — посоветовал слесарь.

«Не заметил царапин», — обрадовался Орехов. И, в свою очередь, спросил:

— А что с Поповой?

Неожиданная болезнь Кати заставила его насторо­житься.

— Оказывают, будто она вовсе не больна, — до­верительно ответил сосед. — Говорят, будто ее тоже на маяке стукнули. Чуть душу богу не отдала.

— На маяке?.. Да не может быть!.. Как же она туда попала?

— А это ты в Губчека спроси...

Орехов не мог дождаться, когда кончится рабочий., день. Надо повидать сегодня ночью Яшку Лимончика. Обсудить вместе создавшееся положение. Разгром неминуем, а Яшка обмолвился недавно, что ему осточертело в Одессе. Верно, часовщик -предупре­дил, что им не надо встречаться дня четыре, но сей­час часовщика нет... Черт возьми, не Яшка ли, в самом деле, убил его? В ту ночь он глядел на него волком...

Спрятав инструменты, тщательно, как всегда, вы­мыв руки, Орехов распрощался с бригадой и пошел домой.

Тревожные думы не оставляли до самой Арнаут­ской. Ничего не попишешь: впрягся в телегу, так вези ее, пока не угодишь в яму! Надо уехать, бежать, бе­жать куда глаза глядят...

У дома Орехов оглянулся — не следит ли кто за ним? — растворил тяжелую дверь, вошел в парадное, и тотчас его с обеих сторон крепко схватили за руки: «Вы арестованы, гражданин Орехов!..»

А через полчаса он был уже в Губчека, в кабинете Никитина.

Так вот каков этот беспощадный председатель Че­ка! Он не сказал еще ни одного слова и, попыхивая махоркой, читал протокол предварительного до­проса.

Сначала Орехова допрашивал какой-то молокосос. Маскируя страх шумным негодованием, Орехов зая­вил ему: «Я протестую против беззакония: кто вам дал право арестовывать меня и предъявлять мне не­лепые обвинения? Я рабочий и не позволю над собой издеваться...»

С Никитиным, видимо, разговор будет серьезнее. Но и это не страшно. Неопровержимых улик у них нет. Нет, наверно, и серьезных оснований для подо­зрений. Не могут же они знать о последней встрече у часовщика! Орехов успокоил себя этим соображе­нием и решил держаться твердо.

А чекист взял со стола газету и протянул ее.

— Вы, конечно, читали эту заметку о мнимом убийстве часовщика Борисова?.. Вот здесь, на чет­вертой странице, — указал Никитин пальцем. — Обра­довались?,.. Должен вас огорчить: нам известно, что никто этого часового мастера не убивал. Все это не больше чем инсценировка, своеобразный ход конем. Тут написано про кровь на полу, про разгром в ком­нате, но анализ показал: кровь эта не человеческая — псиная, а посуду били не с размаху, как бывает в дра­ке, а разложили на полу и осторожненько, чтобы не было шума, давили ногой.