Толстый Аббас горестно воздел рук и заголосил тонким женским голосом:

— О горе мне, о я несчастный, что за люди у меня, за что наказываете меня, боги! Подумай, подумай, Уруб, шакалий сын, что скажет светлейший Эдарт, если мы не поймаем киммерийца!

— Сам шакал, — откликнулся Уруб мрачно, — и думай сам, ты тут главный.

Конан с удивлением прислушивался к разговору десятников. Вот так на, выходит его скромная персона заинтересовала самого главу городской стражи! кто бы мог подумать. Хотя числится за ним не столь уж мало, но чтобы стражники бегали по крышам Пустыньки, рискуя свернуть шею или нарваться на развеселых обитателей, которым сам Сет не брат… Такого еще не бывало!

— Эй, юноша! — сладко позвал с той стороны Выбей Зуб. — Зачем бежишь? Поговорить надо!

— Говори, — Конан присел на край крыши, готовый в любой момент отправить доску на дно оврага. — Только учти, один сегодня говорил уже. Зубы потом свои съел.

Аббас начал было багроветь, но взял себя в руки. Очень ему не хотелось объясняться со светлейшим Эдартом. Сей Эдарт, как поговаривали, никогда не повышал голоса, а палачи в подвале его дворца и вовсе были немыми. Что творили в подвалах с провинившимися, один Бел ведает, только в двух днях от Шадизара видели некоторое селение, где на полном казенном содержании доживают век многие бывшие стражники. Слепые, безногие, с отрезанными ушами и языками… Ловкач Ши Шелам утверждал даже, что сам Эдарт когда-то был вором, а посему отводит теперь душу, но прохвосту Ши верить, конечно, было трудно.

— Не надоело ли тебе, резвоногий северянин, скитаться в закоулках Шадизара подобно псу бездомному? — вещал Аббас, притоптывая от возбуждения мягкими сапогами. — Не наскучило ли чистить закрома почтенных граждан, рискуя своей молодой жизнью? Собаки у многих злы, стрелы калены, а слуги готовы забить дубинками кого угодно…

— Что-то не слишком ловко у них это выходит, — проворчал варвар, стараясь понять, куда клонит десятник и отчего помянул собак: узнал ли о вчерашнем похождении или так, к слову пришлось.

— Воистину, ты ловок и силен, — разливался Выбей Зуб, — а подобные люди дорого стоят, если, конечно, найдут правую сторону и высокого покровителя. Глядишь, послужа усердно, обретешь покой и довольство, содержание обретешь достойное, невольниц молодых, горячих. Чего бегать-то? Ступая на службу к Эдарту, как сыр в масле будешь кататься!

Туман рассеялся, все стало ясно. На службу, как же! Лучше бы сказал "в рабство", караваны охранять или подати из селян выколачивать. Пойманным преступникам, кто посильней да половчей, частенько заменяли подвал "верной службой" — с клеймом на левом плече, с дюжими костоломами в качестве командиров. Кровью, так сказать, вину искупить, по милости Эдарта и присных. Глупцы эти вшивые в духане не ведали, как их подставили: окажись при Конане меч или, на худой конец нож, выбитыми зубами не отделались бы. А тут и доблестная стража: пожалуйте бриться"! Повязали бы за множественное убийство, и — прощай свобода. Ублюдки.

— Ублюдки вы, — сказал Конан, поднимаясь. — И катаетесь не как сыр в масле, а как дерьмо в нужнике. Псы поганые.

Аббас даже хрюкнул от досады, а тощий Уруб принялся размахивать саблей и пинками подгонять своих толстопузых к доске: вперед, мол, во имя Зефа, Бела, Иштар и кого там еще… Толстопузые полезли на узкий мостик, потея от страха. Впрочем, потеть им пришлось не долго: Конан легко столкнул доску, отправив стражников а омовение в зловонное чрево оврага.

— Матерью клянусь, поймаю тебя и язык твой поганый вырежу! — заорал Аббас в бессильной злобе, безобразно брызгая слюной. — Ослиный помет жрать заставлю!

— Сначала достань его из своего брюха, — отвечал Конан, неторопливо удаляясь от края крыши.

Он сделал не более трех шагов, когда кровля под ним провалилась, и с ужасными ругательствами варвар полетел в душное пыльное нутро дома.

Зрелище, представшее его глазам, когда пыль рассеялась, было достойно изумления. Довольно большая грязная комната с рухнувшей восточной стеной содержала множество разнообразного хлама: горшки с обитыми ручками, треснувшие кувшины, груды какой-то полуистлевшей материи, кипы рваных халатов, искалеченная с непонятной жестокостью мебель, большой оловянный таз с огромной дырой в днище, облезлое чучело макаки без глаз и даже пробитая во многих местах ржавая аквилонская кираса — явно мишень с какого-то стрельбища. Посреди этого великолепия распростерся ниц тощий человечек в засаленных обносках. В руке он судорожно сжимал приличного вида медный сосуд с двумя горлышками.

Конан приземлился на тюк слежавшегося тряпья, так что падение не вызвало особых неприятностей. Он отряхивал с туники пыль и приставшую солому когда человечек оторвал лицо от никогда не чищенного пола, взмахнул ручками и закричал дурным голосом:

— О величайший из дивов, о владыка сил земных и небесных! О отрада ничтожных, в прахе пресмыкающихся! Сжалься надо мной, дозволь припасть еще хоть разок к источнику твоей мудрости!

— Ты, что ли, Ловкач? — удивленно спросил Конан, распознав в человеке своего приятеля Ши Шелама. — Чего орешь и кто тут, хвост Нергала тебе в глотку, див?

Ши растерянно глянул на сосуд в своей руке, потом на варвара с стал безумно вращать зрачками.

— Кончай придуриваться, — гаркнул киммериец, — отвечай, когда спрашиваю!

Ши сразу успокоился и принял свой обычный хитроватый и в меру подобострастный вид.

— Привет тебе, тигр моего сердца, — сказал он. — Прости дурака, думал, снова этот вылез.

И он помахал своей медяшкой.

— Что ты тут делаешь? Что за дом такой, почему рухнул, откуда барахло? — со свойственным молодости нетерпением Конану желалось узнать обо всем сразу.

— Дядька у меня помер, прими Нергал его душу, — печально сообщил Ловкач Ши. — Старьевщиком был, наследство вот оставил. Стал я разбирать вещички да радоваться, какая-никакая, а все же прибыль, если, конечно, купит кто. Глянь — сосуд этот медный, почти что новый. Ну, думаю, его-то продам, Бел свидетель. Присмотрелся — горлышко у него какой-то дранью замазано. Дай, думаю, проверю, что внутри-то. Сковырнул, а он вылезает…

— Див?

— А кто ж еще под печатями таиться может? Дым повалил, вонища… Гляжу — сидит, ус крутит.

— Что-то не слыхивал я, чтобы нежить усы крутила, — удивленно пробормотал киммериец. — Хвосты, сказывают, бывают у них, крылья там, но что усы… Врешь, небось?

— Да провалиться мне на этом месте! Да сожрут желудочные черви мне брюхо! Да…

— Ладно, валяй дальше, — прервал варвар поток клятв, которые, как все знали, Ловкач Ши легко раздавал направо и налево при всяком удобном и неудобном случае.

— Чего дальше? Испугался я, душа в пятках, нос в росе… Сидит див на клубе дыма и ус крутит. Я-то всегда считал, что демоны эти служат тем, кто их освободит из заточения, уважение спасителям выказывают… А этот — ни здрасьте тебе, ни еще чего — сразу спрашивает: где тут, говорит, дщерь человеческую сыскать можно? Очень, говорит, я изнемог за семьсот годов без дщерей человеческих… И еще червем обозвал.

Конан задумчиво поскреб затылок. Он не исключал, что Ловкач просто над ним потешается. Правда, проверить в это было трудно: не стал бы Ши играть с огнем и шутить такие шутки…

А наследник старьевщика продолжал свою удивительную повесть. По его словам выходило, что див этот был весьма охоч до дщерей и во времена оны погубил их несть числа. Да нашелся на уголь ушат воды: погорел демон на женском коварстве. Раз решил он овладеть некой женщиной, хоть и селянкой, но красивой и смышленой. Принял, как водится, человеческий облик, и не чьей-нибудь, а ее собственного мужа. Муж по ту пору возвращался домой из гостей, изрядно набравшись. Демон пристал к нему на перекрестке трех дорог и вился пред очи супруги. Та, видя такое затруднение, сразу смекнула, что к чему. "Один из вас, — говорит, — не мой муж, а кто настоящий, в толк не возьму". "Я!" — заявляет див нагло. "Я", — икает супружник, не совсем понимая, в чем, собственно, дело. "Это затруднение разрешить просто, — говорит хитроумная селянка. — Мой настоящий муж всегда умел пролезть где угодно, да вот хоть в этот сосуд с двумя горлышками: в одно, бывало, просунется, из другого выйдет". Ну, дивы, они, как всем известно, туповаты. Усатый демон тут же нырнул в сосуд, а женщина, не будь дура, запечатала его воском, а потом еще и смолой обмазала.