— Лицо не твое вроде бы знакомо, почтенный, — сказал он, поглаживая бороду, — не припомню только, где я тебя видел…

— Мир велик, — сказал варвар, проклиная мысленно Ловкача за то, что тот налился до ушей в самый неподходящий момент, — может где и встречались.

Ши Шелам вдруг осмысленно глянул перед собой, заметил Флатуна и заговорил почти трезво:

— О почтенный хозяин, да сделает Митра так, чтобы борода твоя как можно дольше оставалась густой и черной, а жены твои имели достаточно молока, дабы вскармливать чад твоих, а в хозяйстве твоем царил порядок и прибыток прибывал… мн-э-э… не иссякал, богатство же умножалось…

Он замолчал, вспоминая, что же, собственно, хотел сказать, затеяв эту длинную речь. Флатун взирал на него удивленно и несколько даже испугано.

— О товаре своем печется купец, — пояснил Конан, — товар у него ценный, боится, как бы ни украл кто.

— Да-да, — облегченно закивал головой Ши Шелам, — знатный товарец, дорогой. Тревожусь я…

Флатун обиженно засопел и объявил, что тревожится нечего, "Верблюжий горб" — самый надежный постоялый двор в городе, а может быть и во всей Заморе и не было еще такого, чтобы товар из ограды умыкнули. А если гости думают, что в Шадизаре только и делают, что воруют, то эти слухи распускают злые языки, светлейший Эдарт давно навел порядок…

— Хвала Митре, — воскликнул Ловкач, — выпьем за светлейшего Эдарта! До дна!

Хозяин не мог отказаться от подобного тоста и с гулким бульканьем влил в себя всю чарку. Непослушными пальцами подхватил из вазы персик, надкусил смачно, забрызгав окружающих соком.

Потом пили за чад и домочадцев главы городской стражи, за родителей его и родителей его родителей, за мудрость его и безжалостность к врагам, за палачей его и победу верблюдов его на предстоящих бегах.

— Люблю я светлейшего, — еле ворочая языком, вещал Флатун, брезгливо отодвигая подвернувшуюся чашу с шербетом и таща через стол солидных объемов кувшин аренджунского, — Митрой клянусь, так люблю, что подарю белую верблюдицу…

Ловкач и Конан шумно одобрили это решение, а варвар тут же потребовал раки, чтобы отметить столь неслыханную щедрость.

— Раку пьет голытьба и разбойники, — скривился хозяин "Верблюжьего горба", — но у меня есть шемское вино из пальмовых листьев, напиток столь же крепкий, сколь и приятный.

Напиток принесли, и все, включая безденежных приятелей Конана, принялись угощаться, закусывая фруктами, халвой, нугой, пахвалой, лаклаком и кус-кусом. Киммериец щедро расплачивался, нисколько не сожалея об убывающей тяжести кошеля и не обращая внимания на то, что вокруг стола сидело гораздо больше народа, чем в начале пирушки: многие посетители присоединились к празднеству и под шумок уплетали яства и наливались винами, восторженными криками поддерживала каждый новый тост.

Кто-то предложил выпить за наместника Шадизара Хеир-Агу, и все пошло по второму кругу: сиятельного вельможи тоже были жены, чада, родители, палачи и верблюды. Многие гости оставили свои кальяны, вновь наполнили чарки и присоединились к здравницам.

Флатун и Шелам уже обменялись подарками в знак вечной дружбы: Ши надел на шею хозяина серебряный медальон в виде серебряного полумесяца, а тот вручил прохвосту массивное платиновое кольцо с тремя изумрудами. Кольцо было слишком велико, и Ловкачу пришлось просунуть в него сразу три пальца.

Теперь они сидели, упершись лбами, и мирно беседовали, причем Ловкач ласково выбирал из бороды Флатуна сладкие крошки и отправлял себе в рот.

— Скажи купец, — домогался Флатун, — что за товар у тебя?

— Тайна сия велика есть, — важничал Ши, — и покрыта она темным мраком… Но тебе друг, скажу.

— Скажи, друг.

— Это, друг, зола.

— Зола, друг?

— Зола. Прах, пепел. Т-с-с!

— Значит, это ты уплатил сегодня стражникам большие деньги за въезд в город?

— Я.

— А зачем тебе прах друг, что в нем проку?

Конан, прислушивающийся к разговору, хмыкнул. Вот-вот, жители Усмераса тоже недоумевали, зачем молодому купцу-северянину понадобилась зола с пепелища. И, конечно, не поверили, когда он объявил, что это отличный товар, который можно продать на рынке в Шадизаре. Не поверили, но позволили, нарушая обычай, опустошить пожарище, ибо получили взамен целую штуку аренджунской парчи!

— Да ведь это отличный товар, который с выгодой можно продать на шадизарском рынке! — услышал киммериец слова Ловкача. — Воистину, завтра я стану богат, и мы устроим в твоем духане, друг, еще не такое празднество. Только вот зольцу-то мою следовало бы рассыпать на ночь по рогожам. Чтоб не слежалась. Прикажи слугам сделать это в таком месте, где не дует ветер.

— В карале можно, — промычал Флатун, рот которого был занят виноградными ягодами, — тихо там, и собаки охраняют.

— А верблюды? — спросил Ловкач невинно.

— Что верблюды?

— Так ведь съесть могут…

Хозяин "Верблюжьего горба" отстранился и недоуменно уставился на своего собеседника. Он никак не мог взять в толк, говорит тот серьезно, или шутит. Решив держаться последней версии, он задрал к потолку завитую бороду и разразился гулким хохотом.

— Верблюды! Золу! Съесть! воистину, почтенный, ты меня рассмешил. Где это видано, чтобы животные прах вкушали? Да если хоть один из моих любимцев притронется к этой дряни, я без всякого сожаления отдам его тебе!

Ловкач поднес к губам чарку и, опустив глаза, чтобы скрыть хитрый их блеск, сказал как бы между прочим:

— Дружба наша велика есть, уважаемый, но позволь мне усомниться в словах твоих… Верблюды все-таки, не козы какие-нибудь.

Флатун, в голове которого уже возникли туманные пустоты, порожденные разнообразными напитками, понял лишь одно — задета честь его заведения. Он обиженно замычал и вдруг неуклюже полез с ногами на стол. Кряхтя, распрямил свой грузный стан и объявил во всеуслышание:

— Почтеннейшие! Этот вот человек сомневается в словах Флатуна. Он гость в Шадизаре, а посему не ведает, что слово мое крепче дамастского клинка и так же верно, как Большая Печать аренджунского владыки, если, конечно, такое сравнение уместно… Клянусь Белом, я исполню то, что обещал!

— И Митрой, — подсказал Ши.

— И Митрой! Я отдам тебе, о недоверчивый купец, любого верблюда из своего караля, буде таковой польстится…

— А белую верблюдицу? — встрял Шелам.

Флатун немного подумал, но, сообразив, что верблюдица вряд ли польстится на золу, равно как и все стальные обитатели караля, сие подтвердил.

— Так выпьем же за честнейшего из содержателей постоялых дворов! — воскликнул Ловкач, вскакивая на ноги. — Да послужит он примером всем, кто принимает гостей и печется о сохранности их товаров!

Собутыльники, приведенные Конаном, первыми подхватили здравницу. Они усердствовали особо, благо каждый получил от киммерийца по золотому и готов был под пыткой подтвердить обязательства Флатуна в том случае, если остальные гости, проспавшись, откажутся засвидетельствовать обязательства духанщика.

Флатун велел слугам со всем тщанием исполнить пожелание купца относительно его товара, потом слез со стола и не без тщеславного удовольствия присоединился к выпивающим за его здравие.

Веселье под кровом "Верблюжьего горба" еще продолжалось, когда варвар, прихватив пяток разномастных кувшинов и стараясь не привлекать лишнего внимания, выскользнул на двор и направился к воротам, где поджидал его давешний мальчишка с большим, вонючим псиной мешком.

Хабиш очухался и сразу же понял: если сейчас не хлебнет вина, отправится прямиком к Нергалу. Стражник застонал и с трудом разлепил веки. Из мрака смотрели на него два горящих глаза, щерилась зубастая пасть, а грозное рычание холодило кровь, вызывая нестерпимое желание немедленно опорожнить мочевой пузырь. "Нергал! — мелькнула паническая мыслишка. — Сейчас терзать примется…" Стало так страшно, что Хабиш вновь погрузился в беспамятство.