Гэнгоэмон стоял неподвижно, словно изваяние, сложив руки на груди. В тусклом свете наступающего утра все яснее проступала на его лице затаенная боль. Всякого, кто взглянул бы на него сейчас, до глубины души тронуло бы это окаменевшее лицо, скрывающее страдание, которое не передать словами. Однако сам самурай старался не показывать вида, суровым и одухотворенным выражением напоминая монаха, свершающего тяжкую схиму.

Одна за другой погасли все звезды. Небо из серого стало нежно–голубым, воробьи зачирикали на ветвях деревьев. Солнечные лучи окрасили в розовый цвет макушки сосен. Ударил рассветный колокол, и всем показалось, будто в сердцах у них отозвалось: «Вот сейчас!»

— Почти готово! Осталось на каждого по одной! Впервые лицо Гэнгоэмона дрогнуло. От нахлынувших чувств молодые самураи едва сдерживали слезы.

Удары колокола еще доносились из храма, но теперь они звучали победной песней.

— Есть! Есть! Успели!

— Ну, молодцы, мастера! Постарались на славу! Гэнгоэмон был немногословен.

— Позаботьтесь, чтобы все довели до конца, — сказал он, выйдя из ворот и садясь на коня, подведенного одним из самураев. Дорога перед ним белела в утреннем свете.

Подгоняя коня, Гэнгоэмон скакал по улицам мимо домов с плотно затворенными на ночь ставнями, и сердце его готово было взмыть прямо в небеса — туда, где плыли грядою разноцветные утренние облака.

Прибыв в усадьбу, Гэнгоэмон едва успел спрыгнуть с коня, как подоспевшие самураи и челядь накинулись на него с расспросами, будто всю ночь только и ждали этого момента. При радостном известии лица верных вассалов осветились улыбками.

— Как там его светлость?

— Со вчерашнего вечера спать не ложился. Сейчас мы доложим.

Еще не дойдя до опочивальни князя, самурай услышал знакомый голос господина:

— Ты, Гэнгоэмон?

— Так точно, — ответствовал Гэнгоэмон, смиренно опускаясь на колени у бумажной перегородки, отделявшей комнату от галереи.

— Ну как там? Я так ждал от тебя вестей!

— Не извольте тревожиться, ваша светлость. Вести весьма отрадные. Поручение ваше в точности исполнено.

— Да?! Это просто замечательно!

Самурай безмолвно поклонился, коснувшись лбом пола. Чуть помедлив, он сказал:

— Для вас, ваша светлость, ради вашего благоденствия все претерпим…

— Я знаю! Знаю! — в голосе князя послышались слезы. — Устал, наверное. Ну, иди скорей отдыхать… Обо мне не беспокойся.

9 В одной лодке

После того как Хаято назвал себя злодеем, Паук Дзиндзюро некоторое время безмолвно смотрел на него пытливым взором, словно стремясь доискаться до истинного смысла слов молодого ронина. Трубка его погасла, и Дзиндзюро, поместив на колени поднос с курительными принадлежностями, легонько пристукнул, чтобы вытряхнуть содержимое чубука в пепельницу.

— Странные речи вы ведете, сударь, — мягко заметил он. — По вам никак не скажешь, что вы промышляете злодейством… А, вы, наверное, имеете в виду, что отбили у того господина девицу…

— Да нет, — покраснев, возразил Хаято, — есть другие обстоятельства… Я ведь вынужден скрываться, за мной гонятся эти чертовы сыщики. Боюсь, что и вашему дому мое пребывание может причинить изрядные неприятности. Так что позвольте вас сердечно поблагодарить за доброту, но лучше будет мне поскорей откланяться.

— Погодите, погодите, куда так спешить! Стража, поди, еще рыщет по улицам. Для такого новичка, как вы, главное — по глупости не попасться. Когда придет время вам отсюда уходить, мы уж позаботимся, чтобы вышли вы безо всякого ущерба. А может, еще и подскажем, куда идти… Так что же все–таки с вами приключилось? Неужто и впрямь так туго в жизни пришлось? Да вы расскажите, не бойтесь. Я ведь не таков, чтобы человека, который мне доверился, под монастырь подвести. Возможно, вам обо мне доводилось слышать. Имя Паука Дзиндзюро вам знакомо? Так это я.

— Что?! Паук!.. — невольно воскликнул Хаято.

— Потише! Шуметь–то не надо, — лукаво улыбаясь, осадил его хозяин. — Ну да, я и есть Дзиндзюро. Сами понимаете, по какому узкому мостику разгуливаю — с вашими похождениями не сравнить. Так что беспокоиться вам тут не о чем. Кто бы за вами ни увязался, если не возражаете, доверьте это дело мне. Уж я–то маху не дам, будьте уверены!

Разумеется, Хаято давно было знакомо имя Дзиндзюро. А это, стало быть, тайное убежище знаменитого разбойника… С изумлением осознав, что за человек взял его под покровительство, молодой ронин сразу же почувствовал, как отлегло от сердца, и губы его тронула улыбка.

— Орю! — обернулся Дзиндзюро к своей даме. — Глянь–ка, что там творится на улице.

Когда женщина вышла, Паук посмотрел юноше в глаза, словно дожидаясь от него ответа. К тому времени Хаято уже созрел для принятия решения. Ведь сидевший напротив него человек был повелителем того мрачного мира, в который занесло Хаято по воле рока, и на всех прочих смертных явно поглядывал свысока. Он решил откровенно поведать собеседнику о всех важных событиях своей жизни.

Начал он с бесславной смерти отца, с неудачной попытки поджечь храм Годзи–ин, а потом, ничего не утаив, рассказал по порядку о своих злоключениях. Дзиндзюро внимательно слушал, скрестив руки на груди, и на лице его постепенно появлялось довольное выражение. Когда рассказ Хаято подошел к концу, Паук поинтересовался:

— Ну–с, молодой человек, и что же вы намерены делать дальше?

— Ума не приложу. Вот думаю, может быть, отправиться на поиски того самурая из дома Уэсуги — пусть он меня зарубит, как врага. Да все как–то… сам еще толком не знаю… Если бы я видел в жизни какой–то путь — нечто, ради чего стоит жить… Эх! — горестно вздохнул юноша.

Дзиндзюро и сам видел, что молодой ронин готов качнуться в любую сторону при первом порыве ветра. Странный парень, но в сущности неплохой…

— Да, занятная история… Как же нам с вами быть–то?… Ежели у вас к тому лежит душа, можете остаться у меня — станем жить вместе. Я тут замыслил одно недурное дельце. Коли вы мне подсобите, очень будет кстати. Спасибо скажу.

— Если разрешите, почту за счастье, — отвечал Хаято, но сам подумал при этом, что погружается на дно, в тот кромешный мрак, что скрывает изнанку жизни. Его вышибло со столбовой дороги, выбросило из привычного мира, но он еще не так низко пал, чтобы не понимать, куда его занесло…

Дзиндзюро заставил Хаято полностью изменить внешность: сменить прическу и одежду, чтобы выглядеть щеголеватым беззаботным молодым горожанином. В таком обличье юноша и вступил в тот причудливый мир, которым заправлял Паук.

— Выглядите вы, молодой человек, отменно, так что прямо хочется вас кое–кому показать, — заметил Дзиндзюро, имея в виду, конечно, Отику.

Хаято, зардевшись, сделал вид, что ничего не слышал. За все это время Дзиндзюро впервые упомянул об Отике, однако по реакции сразу же понял, что Хаято подобные намеки смущают. Юноша явно хотел пресечь все разговоры о его любовных отношениях с Отикой, мотивируя свою позицию тем, что самурай не имеет права на сантименты.

На следующее утро друзья еще затемно покинули Юсиму.

— По дороге помалкивайте. Если кто и попадется навстречу, в долгие разговоры лучше не вступать, — наставлял Дзиндзюро своего юного спутника.

Ко времени, когда они добрались до ворот Судзикаи, ночная мгла рассеялась, и в утреннем тумане проступили крепкие фигуры рыбаков, направляющихся к берегу реки. Утро было как утро, но Хаято все виделось в необычном свете. То, что он, в своем новом обличье, идет сейчас на дело как помощник Паука, представлялось ему дурным сном. Даже вид всех тех улиц, по которым ему столько раз доводилось бродить, был непривычен, будто он попал в чужую страну, да и поверить в то, что шагающий впереди ладный, осанистый мужчина — сам Паук Дзиндзюро, легендарный князь воров и разбойников, было мудрено. Если бы ему сказали, что это Мастер превращений из китайских рассказов о привидениях, он бы, пожалуй, скорее поверил в подобное. Тот мир, который собирался открыть ему Дзиндзюро, был поистине странен и загадочен.