— С наших идиотов станется!

Наконец всю эту чушь разъяснил Лобанов, не утративший связи со своими бывшими коллегами из УВД. Пирожками с человечиной никто не торговал. Но не было и дыма без огня…

Как-то раз на кондитерскую фабрику явились двое забулдыг, отозвали в сторону нескольких работниц и показали им здоровенный полиэтиленовый пакет, в котором просматривался смерзшийся мясной монолит. Забулдыги просили за «говядину» вдвое меньше обычной цены. Смехотворность суммы произвела на измученных инфляцией хозяек магическое воздействие. Не побоялись они никаких инфекций. Через четверть часа довольные «коммерсанты» воровато убрались с территории предприятия. А когда мясо принесли домой и разморозили!..

— Понимаешь, — криво усмехаясь, повествовал Лобанов оторопевшему приятелю, — они, бичерня, бухали в колодце теплотрассы. Там, кстати, и жили. Потом передрались, ткнули ножом одного, он и окочурился. Вот ты что бы на их месте сделал? Ноги в руки и тикать. А они — нет. Плоды, понимаешь, рыночной экономики, вторичный, можно сказать, продукт. Решили: не пропадать же добру. Разделали, как умели, ну и… реализовали. Что интересно, их в том же колодце и накрыли. Они винища набрали, остатки трупа запихали поглубже и сидят, празднуют.

— Смешно тебе? — укоризненно спросил Волин.

— Нет, не смешно. А ты не зацикливайся, а то крыша поедет. На охоту мы с тобой соберемся когда-нибудь или нет?

Но на охоту у них не получалось. Даже посидеть за бутылкой на любимой кухне удавалось не часто. Жизнь крутила и вертела как-то бестолково, так что время утекало, словно «деревянные» на городском рынке.

Когда они подолгу не виделись, Волин начинал скучать и в конце концов разыскивал приятеля по телефону. …Выкуривая которую по счету сигарету, Алексей долго еще сидел в темной кухне, ежась, вспоминал свои вечерние похождения, время от времени прислушиваясь к ночному неспокойствию за окном. Истерика перед потаскухой, заячий побег от уличного хулиганья, еще эта собака. Приходилось признать, что нервы у него действительно подразболтались. А радостей в жизни никаких. Может, пора все-таки окончательно договориться с Лобановым об этой пресловутой охоте, на которую они все собираются и никак не могут собраться уже несколько лет? Тайга, свежий воздух, куча эмоций. Хотя какой из Волина таежник…

Глянув на светящийся циферблат стенных часов, Алексей вздохнул, погасил сигарету и поплелся в спальню.

Через день, купив по дороге на работу местную газету и просматривая ее в троллейбусе, Волин споткнулся взглядом о короткое сообщение в колонке происшествий. Прошлой ночью в глухом проходном дворе бродячая собака жестоко искусала старого, немощного бомжа, который от полученных ран и шока скончался в больнице.

Алексея пронял озноб. В сообщении говорилось про то самое место. Значит, на следующую же ночь… А если бы Костя отдал Волину деньги на сутки позже?! (Этого произойти никак не могло. В тот вечер, когда Алексей Александрович бродил по забегаловкам, Костя не вернулся домой. Его вообще больше никто не видел, и те, кто были в курсе его дел, почти не надеялись, что он объявится. Те, кто были в курсе, понимали: Костя слишком погорячился, схлестнувшись со спортсменами, которые с недавних пор оставили спорт и нашли себе гораздо более прибыльное занятие… Разумнее было заплатить «по счетчикам» и как-то договориться. Костю предупреждали много раз, а он решил по своему.

Но ничего этого Волин не знал и даже испытывал подспудную радость, что его благодетель больше не встречается ему в коридорах «конторы».) — Мужик, с тобой все в порядке? — обеспокоился рослый юнец, стоявший рядом.

— Нормально. — Алексей направился к выходу, запихивая в карман газету. Его била дрожь.

«Нет, так нельзя, — думал он, машинально раскланиваясь с сослуживцами в коридорах объединения и направляясь к своему кабинету. — Ничего же не произошло.

Пес меня потому и не тронул, что я не доходяга какой-нибудь». Но сердце билось часто и неровно.

Едва войдя к себе, Алексей взялся за телефон. Лобанов оказался на месте.

— Привет… Да, это я… — Услышав голос друга, Волин почувствовал облегчение. — Встретиться бы надо, поговорить… Вот и давай сегодня вечером ко мне.

Лешка Волин и Серега Лобанов, новоиспеченные студенты гуманитарного вуза, познакомились случайно, столкнувшись у дверей деканата, куда их вызвали с судьбоносной синхронностью. Позже ни тот, ни другой не могли вспомнить, почему вдруг соскучился декан по двум вчерашним абитуриентам, но какое это теперь имело значение? Главное, что та встреча и мимолетный разговор связали их, похоже, навсегда.

Разрешив проблемы с деканатом, парочка явилась в Лехину квартиру ополоснуть ромом «Эль Негро» по-юношески молниеносно наклюнувшуюся дружбу. Оба рослые, плечистые, патлатые по моде тех лет, в одинаковых расклешенных штанах болотного цвета из брезентухи, перехваченные в талии широкими офицерскими ремнями, они были удивительно похожи. Под карибский ром выяснилось, что схожесть не ограничивается внешним видом, в голове у того и другого бродит и бурлит одна и та же мутновато-розовая закваска из грандиозно-нелепых жизненных планов, наивных до идиотизма представлений об окружающем мире, всякой литературно-философской чепухи и томливых сексуальных мечтаний. По части секса Серега, человек более земной, уже имел некоторый опыт, Алеша же довольствовался пока духовно-платоническими переживаниями. Пить спиртное они еще не умели, но дружно пытались доказать себе и друг другу обратное. Им почему-то казалось, что постижение мировой художественной культуры начинается именно с этого.

Волины жили в огромной по обычным меркам номенклатурной «сталинке». На просторной кухне, поражавшей глаз блеском новенького, непривычного среднему обывателю румынского гарнитура, они прикончили пузатую бутылку, и Алеша принес из глубины просторной квартиры вторую, тоже с яркой заграничной этикеткой.

Отец Алеши, руководитель краевого масштаба, домой возвращался поздно, мать, игравшая в местном драмтеатре красавиц и революционерок, и вовсе задерживалась до полуночи, поэтому ничто не помешало новым друзьям перебраться в комнаты и расположиться в мягких кожаных креслах, похожих на ленивых гиппопотамов, уснувших у подножия фантастической, раскинувшейся на все четыре стены библиотеки. Серега полез было рыться в книгах, но самые интересные стояли наверху, и чертов ром едва не спихнул его с шаткой стремянки.

Потом они пили мартини, утопая в баюкающей роскоши кресел, курили американские сигареты, найденные в столе Лешкиного отца, и слушали диковинное по тем временам «стерео».

Сергей, выросший в семье военного, мотавшегося через всю страну от одного места службы к другому, не проявлял зависти к окружающей роскоши, не робел, но то и дело порывался к книжным стеллажам: «Да-а, Леха! Везет тебе! Ограбить вас, что ли?» За это Алексей зауважал нового приятеля еще сильнее. Неподдельный интерес гостя раззадорил его. Он хватал с полок то один томик, то другой, громко декламировал, почти не заглядывая в страницы. Волин уже тогда неплохо разбирался в поэзии.

Потом они рассматривали яркие заграничные альбомы удивительных художников.

Эрудированный Алешка сыпал именами и терминами: Гоген, Матисс, Шагал, постэкспрессионизм…

Репродукции Пикассо и Дали произвели на Серегу глубокое впечатление. Он долго перелистывал тяжелые лощеные страницы, проникаясь бредом двух столь непохожих друг на друга гениев.

— Здорово, — сказал он наконец. — Я в живописи особо не секу, но цепляет. Только как в кривом зеркале…

— Умный ты, соображаешь, — похвалил Алешка. — Но дурак. Человеческое сознание и есть зеркало, а степень и качество кривизны обусловливают наличие или отсутствие гениальности. Бывает ведь кривизна как брак стеклодува. А эти зеркала, — он ткнул пальцем в альбом, — над ними природа поработала, как ювелир над алмазом.

Бриллиант тоже неровный.

— А я вот ровный, — набычился ни с того ни с сего Серега. — Я понимаю, это настоящее искусство, только другое, непривычное. Но если человек с такой кривизной в душе живет…