Внезапно дверь резко открывается, и я хнычу, когда ручка двери врезается в стену.

— Что ты сделала, Лили? — сердито спрашивает Трент. — Что, черт возьми, ты сделала?

— Ничего! Я ничего не сделала, — умоляю я. Я не уверена, почему умоляю. Возможно, чтобы заставить его поверить мне? Я не знаю.

— Дядя Джон сказал, что ты поцеловала его.

— Что? Нет! — кричу я. — Нет, ничего подобного. Я ничего не сделала. Он вошел в ванную и начал лапать меня.

— Он сказал, что ты сказала ему, что хочешь трахнуть его.

— Нет, я не говорила. Я не хочу заниматься сексом. Я определенно не хочу его. Он пугает меня.

— Он сказал папе, что ты скажешь это.

— Это правда.

— Тогда почему ты не сказала мне, когда это произошло?

— Я не знаю. Я не думала, что ты поверишь мне, и не думала, что было правильным сказать тебе, когда мы были вместе со всеми остальными. Я не хотела создавать проблему.

— Я не знаю, чему верить, Лили, — он запускает руки в свои волосы и вышагивает по моей спальне. — Я не имею чертового понятия.

— Он положил руку на мое бедро, и вот тогда я убежала в ванную, потому что это напугало меня. Затем он подождал меня возле ванной, толкнул дверь, когда я открыла ее, и… — я замолкаю и прикрываю глаза.

— Это не то, что он сказал.

— Но так все было. Я сожалею о том, что не сказала тебе, но…

— В этом уравнении нет проклятого «но». Если бы ты рассказала мне тогда, что произошло, я бы поверил тебе. Но видеть, как ты говоришь мне теперь, после того, как дядя Джон сказал папе, что ж, теперь я чертовски зол.

Проклятые слезы быстро образуются в моих глазах, и я абсолютно ошеломлена его словами. Он не верит мне.

— Извини, — говорю я так громко, как только могу, но ком в моем горле не позволяет выходить никаким звукам, кроме звуков удушья.

— Недостаточно хорошо! — кричит он и разворачивается, чтобы покинуть комнату. Прежде чем уйти, он бьет кулаком в гипсокартонную стену, и я отпрыгиваю назад от взрыва его гнева. Трент уходит, хлопая дверью.

Я слышу его сердитые тяжелые шаги, когда он вышагивает наверху. Я лежу с открытыми глазами и опускаюсь глубже в теплоту и безопасность моего одеяла, просто хватая мертвый ночной воздух.

Дом абсолютно тих. Невозможно услышать ни звука. Это место пустынно, холодно и полностью изолированно.

Я поворачиваюсь посмотреть на мигающие огни будильника около кровати. Я не могу сказать «мой будильник» или «моя кровать». Это все может быть вырвано у меня в мгновение ока. Я даже не тешу себя иллюзией, что владею одеждой, в которой сплю. За все заплатили Хэкли. За все. Каждый кусочек еды, каждая ниточка. Они владеют всем.

Глаза начинают закрываться, когда сон медленно затягивает меня. Возможно, когда я проснусь завтра, это окажется просто плохим сном. Возможно, моя жизнь — это просто дурной сон. Постоянный кошмар, и я просто жду, чтобы проснуться от него. Темнота сна уносит меня, и я, наконец, попадаю в забытье.

БАМ!

Я вскакиваю с кровати и быстро проверяю комнату, в которой сплю, но все, кажется, на своих местах. Мое сердце бешено стучит в груди, а дыхание быстрое и короткое. Я стою неподвижно, прислушиваясь к шуму, который разбудил меня, но ничего не слышу.

Глубоко вздохнув, я возвращаюсь в постель. Часы около меня неумолимы, время продолжает нестись. Прошел только час с тех пор, как я заснула. Лежа в кровати, я позволяю естественным звукам уносить меня вперед, снова ко сну. Я не позволяю этому грохоту взволновать меня, потому что мистер Хэкли или Трент пришли бы и проверили, если бы это было что-то серьезное.

Вероятно, это была летучая мышь, влетевшая в стену дома. Это не может быть ничем иным. Правда. Правда?

Утро воскресенья в доме Хэкли выдается невероятно странным. До того, как уехать на работу, я не вижу миссис Хэкли вообще, а мистер Хэкли и Трент холодны со мной.

— Ты готова? — спрашивает Трент, когда хватает ключи со стола в прихожей и останавливается у двери. Это сигнал мне, чтобы я поспешила. Мистер Хэкли даже не отводит взгляда от своего планшета, на котором читает новости.

Поездка до работы оказывается такой же ледяной, как и обстановка в доме Хэкли. Трент набивает большими пальцами на руле песню, которая даже не играет.

Я не спрашиваю у него, в порядке ли он, потому что уже знаю ответ. Жизнь с родителем-алкоголиком научила меня никогда не задавать вопрос, ответ на который я и так уже знаю. Для своего самосохранения я в любом случае не должна говорить много.

Трент высаживает меня у продуктового магазина и говорит решительным тоном:

— Сегодня ты отдашься мне. После работы я отвезу тебя к доктору, чтобы удостовериться, что ты не забеременеешь.

Это не вопрос, он не спрашивает. Он ставит меня в известность.

Шейн учит меня всему, что нужно делать на работе. Сейчас близится время моего перерыва. Стейси поставила меня одну за кассу, а Шейн находится за кассой позади меня, поэтому я могу задавать ей вопросы, если мне требуется помощь. Когда клиенты подходят со своими наполненными тележками, я сканирую каждый товар. Но все, о чем я могу думать, это сегодняшний вечер. Я отдамся ему, это неизбежно, я знаю. Но надеюсь, что это произойдет, когда я буду больше готова.

Я слышу, как кто-то задает мне вопрос, и это возвращает меня в настоящее, а не к тому, что произойдет сегодня вечером.

— Извините? — говорю я пожилой леди, стоящей передо мной с небольшим количеством продуктов.

— Я сказала, что вы очень красивая девушка, — говорит она, тепло мне улыбаясь.

— Спасибо, — отвечаю я со слабой улыбкой. Хотя в глубине души я знаю, что она, должно быть, говорит о Шейн. Шейн красива. И такая жизнерадостная и превосходная. Как кто-то может не сказать, что она красивая?

Пожилая леди смотрит на мой бейдж, прищуриваясь, чтобы прочесть его.

— О, вы на обучении, не так ли? — спрашивает она, когда присматривается, поправляя очки на переносице.

— Да, мэм. Это мой первый день, — отвечаю я и сканирую один из последних товаров на ленточном конвейере.

— Первый день? — взвизгивает она, а затем добавляет: — О, мой Бог, ты будешь управлять этим местом прежде, чем поймешь это, — она снова улыбается мне.

Впервые за долгое время я чувствую нечто иное, чем осуждение. Совершенно незнакомый человек, случайная пожилая леди не смотрит на меня, как на мусор. Ее слова предназначены для того, чтобы дать мне силу и уверенность, и я знаю, что эти слова, хоть они и могут быть несущественными для многих, будут жить со мной на протяжении всей жизни.

— Спасибо, — говорю я, чувствуя, как мое лицо проясняется, а губы изгибаются в неподдельной улыбке. Я сканирую последние ее товары, она расплачивается за них, а я желаю ей фантастического дня. Она никогда не узнает о воздействии доброты, которую показала мне всего одним простым предложением.

Я начинаю сканировать товары следующего покупателя, и Люк, менеджер кассиров, подходит ко мне и говорит выключить питание. Мы с Шейн заканчиваем в одно и то же время, и я отхожу от кассы, собираясь пойти в комнату для персонала.

— Эй, пойдем, пообедаем вместе, — радостно говорит она.

Черт, я ничего не принесла с собой, и у меня нет денег.

— Я не очень голодна, — отвечаю я, хотя, по правде говоря, мой живот урчит, к счастью, недостаточно громко для нее, чтобы услышать. Но достаточно громко, чтобы напомнить мне, как я хочу есть.

— Моя очередь платить, давай, пойдем. У нас есть только полчаса, — Шейн берет меня за руку и тянет на улицу. Рядом с продуктовым магазином есть гастроном, и мы идем туда.

— Они делают лучшую пастрому на ржаном хлебе. Ты ведь любишь пастрому, верно?

Я могу с уверенностью сказать, что да, потому что миссис Хэкли делала ее для меня.

— Да, особенно с горчицей.