А потом на него снова наползла знакомая, ставшая привычной боль, он встретил ее как старую подругу. И все время, пока ока терзала то, что осталось от его тела, опять провел в забытьи.

Второй раз он очнулся неожиданно, чувствуя подбородком что-то шершавое и горячее. С трудом открыв глаза, он увидел совсем близко женское лицо.

Темные глаза, с искрой внутри, но какие-то неживые смотрели на него устало.

— Ешь. — Она коснулась ложкой его губ, пахло женскими волосами и олмом. — Хеннар сказал, тебе надо поесть.

Он стиснул зубы и попытался отвернуться. Сейчас любой человек был для него отвратителен. Но она не сдавалась.

— Тайлеб выпьет из тебя кровь, если ты Эно и Урт напролет будешь валяться без еды.

Он опять отстранился. Демонстративно, желая показать, что не нуждается в ее помощи и участии.

— Ты должен... Ешь!

Крэйн закрыл глаза и попытался провалиться туда, где не было ни ее, ни скрипящего полозьями нальта.

— Да ешь же ты... — прошипела она, втискивая ложку в его окостеневший рот. Горячая похлебка с олмом обожгла глотку. — Думаешь, я буду сидеть с тобой весь Урт?.. Давай открывай пасть! Не такой уж ты и красавец, чтоб женщины кормили тебя с ложки!..

Он не помнил, чем это закончилось, но, очнувшись в следующий раз, с облегчением понял, что еще жив.

Эно опять заглядывало под навес, на ткани дрожали ярко-желтые пятна, казавшиеся множеством маленьких собравшихся воедино искр. Они опять двигались, но видимая из нальта картина совсем не походила на окраины Триса — бесконечная равнина, затянутая невысокой редкой травой, ни одного дерева. Крэйн слышал, что подобное можно увидеть на севере Себера, но все-таки после густых рощиц Алдиона и неровной степи Триса это смотрелось непривычно. Появлялось ощущение, что калькад затерян в безлюдном мире, лишенном и следа цивилизации. Лишь извивающиеся полосы, которые оставляли за собой полозья остальных нальтов, говорили о том, что где-то еще есть люди. И еще — сидящая у входа женщина. Все та же, которая пыталась его кормить, из-за жары она сняла свой глухой балахон и осталась в чем-то напоминающем короткий мужской талем и в мужских же штанах. Задравшаяся ткань приоткрывав сильные мускулистые икры и крепкие жилистые запястья, совсем не похожие на женские. Мало женского было и в ее манере держаться, даже голову она поворачивала четко и резко, словно постоянно бросала кому-то невидимому вызов.

Она поймала его взгляд, но ничего не сказала. Темные глаза насмешливо прищурились. Крзйн прочистил горло.

— Я... кх-м... Мне уже лучше.

— Вижу. Если хочешь есть — возле тебя стоят миска с олмом. Кроме олма у нас почти ничего не осталось, так что если хочешь жрать — давай. Тангу будет, как только доберемся до Себера.

— Потом. — Серые шелушащиеся зерна олма не выглядели аппетитно, хотя десяток Эно назад он отдал бы за миску разварной каши правую руку. — Я не голоден.

— Как хочешь.

Они молча смотрели друг на друга. Словно искали слова, которые полагалось произнести в такой ситуации. Но слова ие шли, и горячая пыль, залетавшая сквозь прорехи в навесе, образовывала в лучах света причудливые переливающиеся узоры.

— Ты уверен, что годишься для Тильта? — спросила наконец она. — Ты не выглядишь крепким.

— Думаю справиться. Когда-то я неплохо крутил дубину.

— Если не справишься — не думай, что Тильт согласится держать тебя в калькаде хотя бы один Эно. Его любимый девиз — «Нам не нужны ненужные люди!». Так что имей в виду. Дохляки у нас долго не остаются... Тем более — тайлеб-ха.

— Следи за собой! — вяло огрызнулся он. — Я еще не видел, чем ты зарабатываешь свою горсть олма.

Его ярость, казалось, ее позабавила. Она усмехнулась.

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Нет.

— Нет?

— По этой части у нас есть Тэйв. Ее место — рядом с Тильтом на первом нальте. По правую руку... Я зарабатываю тем что шесть Эно из восьми рву себе связки на руках и ногах. Я акробатка.

— Тэйв?.. — Он вспомнил молоденькую девушку с застывшим взглядом старухи. — Не думал. Тильт говорил, она посудомойка, кухарка и...

— У нее остается порядочно времени. К тому же Тильт никогда не перегружает ее на длинных переходах... работой. Но ты свою пасть можешь заткнуть сразу. Если только подойдешь ко мне или Тэйв, хозяин о тебе позаботится. О, еще как. Так что если думаешь посластиться за пустой тулес — лучше выпрыгивай на ходу. Мы здесь работаем. А женщин будешь искать в Себере, если, конечно, они не лишатся чувств при виде тебя.

Она не столько была зла, сколько была самой злостью. Бледная, с тонкими, остро очерченными губами и горящими темными глазами, худая и жилистая, она смотрела на него с нескрываемым презрением. Крэйн в который раз увидел себя со стороны, словно успел словить соскользнувшее с ее глаза собственное крошечное отражение. Она видела его бесполезным мешком с костями, пустой покупкой своего хозяина, грязным и больным тайлеб-ха, которого закинули, как мусор, в последний нальт.

Крэйн почувствовал, что почти ненавидит ее, даже не столько саму эту одуревшую от долгой дороги и голода акробатку, сколько выражение ее лица, этот лихорадочный и острый блеск глаз. Потому что лицо это до боли напоминало его собственное, то лицо, которое смотрело на мир его глазами. Настоящее лицо Крэйна вряд ли когда-нибудь сможет выражать чувства.

— Ладно, не слушай... — Она махнула рукой. — Каждый ест свои лепешки, вот и все. Твоя — быть уродом, моя — рвать руки и ноги, корячиться на песке. А за женщин... Найдешь ты их в Себере, я скажу куда идти. За две горсти олма там и хегга примут, а ты все-таки еще крепкий, хоть и тощий, как сама смерть. Настоящий тайлеб-ха.

— Я больше не пью тайлеб.

— Знаю. Но черные губы ты увидишь в зеркале, даже если вздумаешь посмотреть в него перед смертью. В Себере тайлеб-ха терпят, там мягче, чем в Трисе.

Худая акробатка задумалась, глядя за переплетающимися следами полозьев. Крэйну внезапно бросилось в глаза, что вся она была какая-то опухшая и безвольная, как причудливая человекоподобная кукла, сделанная из старого мешка и набитая олмом. В ней не чувствовалось жизни, в замершей безвольной позе вообще не чувствовалось ничего живого. «И это тоже человек, — с горечью подумал Крэйн. — И тоже наверняка мыслит. О чем?»